1.2.4. Проблема языка описания

Еще один важный инструмент работы — язык, на котором толкователь излагает результаты своей работы. Проблема языка применительно к герменевтическому исследованию со­держит в себе несколько аспектов.

Первый аспект связан с проблемой достоверности знаний, передаваемых конкретным текстом на том или ином языке. Эта проблема в основном уже обсуждена выше и решается тем, что в ходе преобразования содержания, выраженного в исходном тексте, необходимо стремиться к сохранению его связей с критически минимальным объемом контекстов и подбирать квалифицированных экспертов. Это и не удиви­тельно, если учесть следующие моменты. С одной стороны, любое описание есть истолкование, поэтому оно всегда субъ­ективно — ив этом смысле неточно. А с другой, любое вы­сказывание имеет свою референцию (отсылку) и свой референтный индекс (предмет отсылки), то есть любое вы­сказывание может иметь область значений, где оно верно. (П. Рикёр отмечает наличие референтности даже в вымысле). Таким образом, все верно и неверно одновременно. Нужна сила (позиция) которая установит ориентиры в соответствии со своим чувством правды. Такой силой является субъект — испытуемый, эксперт, исследователь.

Здесь нам остается обсудить требования, которые в данной работе будут предъявляться к языку, которым пользуются эксперты, и в особенности к языку, на котором она написана.

Второй аспект заключается в том, насколько допустимо использовать сам язык как источник знаний. Нам важно знать, является ли язык как носитель значений еще и хра­нителем сведений о мире, содержащихся в его значащих

*Право же, русское * тол кование» более благозвучно по сравнению с иностранным двойником, к тому же отражает именво тот процессуальный аспект, о котором заботится автор публикации.

37

единицах, конструкциях, элементах и их связях. Несомнен­но, да, поскольку «в языке выражает себя сам мир» [Гада-мер {Х.-Г. 1988, с. 520]. Это положение означает, что язык как таковой, независимо от того, каким конкретным языком мы пользуемся, уже содержит в себе мир. Происходит это потому, считает Х.-Г. Гадамер, что мир и человек изначально включены друг в друга, а «язык — это среда, в которой объединяются, или, вернее, предстают в своей исконной со­принадлежности *Я» и мир» [там же, с. 548]. Эта среда не есть вместилище для человека и мира, а сама являет собой их пространство: «Бытие, которое может быть понято, есть язык» [там же].

Поэтому вполне законным будет обращаться к языку с вопросами, пытаясь отыскать в нем если и не решение по­ставленных проблем, то подсказки о возможных путях их решения. «Через археологию языка мы можем подойти к теоретической реконструкции целостного человеческого бы­тия и обнаружить в нем ту иерархию онтологических ниш, которые человек в своей эмпирической повседневности не наблюдает» [Федоров 1995, с. 130]. Уникальность языка как источника познания заключается в том, что «это единственная объективированная форма субъективности, в которой содер­жатся все исторические семантические нэпластования, до­ступные «эмпирическому наблюдению» [там же, с. 131].

Применительно к нашим задачам такая позиция означает «разрешение» на применение в качестве полноправных аргу­ментов этимологической реконструкции слов ссылок на ус­тойчивые словосочетания, анализа структурных особенностей слов и выражений и т. п.

Третий аспект касается вопроса о том, какими языками можем воспользоваться мы в рамках заявленного подхода. *В какой мере можно раскрыть и прокомментировать смысл (образа или символа)? Только с помощью другого (изоморф­ного) смысла (символа или образа). Растворить его в понятиях невозможно» [Бахтин 1979, с. 362]. По отношению к дейст­виям это так же справедливо. Очевидно, что смена парадиг-мальных ориентации с неизбежностью ставит вопрос о пере­смотре отношения к строгим дескриптивным понятиям, столь характерным для естественнонаучного глоссария, в частности, к определениям этих понятий.

38

" «Может быть либо относительная рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпрета­ция). Углубление путем расширения далекого контекста» [там же]. Поэтому альтернативным средством может высту­пить метафора (в широком понимании этого слова). Поскольку сущность герменевтического подхода заключается в отноше­нии к тексту как к иносказанию, весь текст изначально мыслится как метафора — непрямое (с использованием язы­ка) указание на предмет описания. Поведение, как уже было показано, также является иносказанием, в котором исполь­зуется невербальный язык. Понимание таких текстов, на каком бы языке они ни были сделаны, также по своей глубокой сущности оказывается метафоричным. Разумеется, это же относится и к языку, который принято называть научным — весь он метафоричен не только по сути, но и по происхождению средств выражения: «рассмотреть мысль» — явный абсурд с точки зрения восприятия, «сделать вывод» — совсем не означает, что автор собирается кого-то откуда-то выводить, «проследить эволюцию» — как сыщик за подозре­ваемой гражданкой... Многие привычные обороты речи, со­ставляющие научный стиль, восходят к поведенческим актам, процессам восприятия, физическим или психическим состо­яниям: «из сказанного прямо следует», «сильный аргумент», «практика управления испытывает большую потребность», «точка зрения», «возможно следовать в нескольких направ­лениях», «невозможно избежать столкновения», «за данной теорией стоит», «эта идея восходит к...» (действительно, че­ловек — мерило всех вещей). Так что же тогда большее ино­сказание — сам образ или форма его выражения, наполненная новым содержанием, за которым уже забыто (забито, стерто) первоначальное? Что верно: чем образнее, тем ближе к ис­токам, а значит, и точнее, или чем сильнее редуцируется образный ряд, тем научнее? Переформулируем иначе: как выбрать степень иносказания? С одной стороны, образы, не­четкие понятия, «образы мысли» (Библер), «теплые» идеи позволяют сохранить контекст поведения — и это соответст­вует заявленной позиции. А с другой, если мы готовы поль­зоваться нечеткими понятиями, необходимо решить, каким

39

образом обеспечить возможность диалога между естественно­научной и герменевтической логиками.

В данном исследовании будем придерживаться следующей тактики. Там, где это будет возможно — а в отношении клю­чевых понятий везде — аналитическое дескриптивное опре­деление будет дополняться соответствующей метафорой, а метафоры, в свою очередь,— «переводиться» на язык более строгих понятий. Это позволит, с одной стороны, поместить строгое определение в более широкий контекст, сохранить слабые связи, не вошедшие в определение, смягчить неиз­бежное в таких определениях редуцирование. А с другой стороны, в метафорическом образе выделить область наиболее плотных значений и преобразовать их в более строгое опре­деление. В результате мы получим целостную конструкцию, в которой строгое определение и метафора будут соотноситься как фигура и фон. Что есть фигура, а что фон — решать читателю или пользователю в зависимости от своих задач и предпочтений. Скорее всего, как и в зрительном восприятии удачно выполненных двойственных изображений, фигура и фон, не способные существовать обособленно, будут спонтанно сменять друг друга, конкурируя в соревновании за первенство.

Четвертый аспект связан с проблематизацией отношения к живому повседневному языку — насколько допустимо его использование в научном тексте. В силу сказанного выше становится понятной принципиальная возможность обраще­ния к обыденному языку как к феноменологической базе, рассматривая его как объект исследования, в котором заклю­чен богатый опыт человеческой деятельности и общения. В самом же изложении обыденные выражения будут использо­ваться в качестве средства передачи переносного смысла — метафоры или аллегории, которые более подходящим образом соответствуют цели емкого и ширококонтекстуального вы­сказывания.

* * *

В данной главе дано обоснование выбора методологической позиции, а именно, герменевтического подхода к исследова­нию проблемы манипуляции. Суть занятой мной позиции, коротко говоря, заключается в следующем. Моя задача со-

40

стоит в том, чтобы выстроить удобную для работы теорети­ческую конструкцию. Какой бы она ни была, любая кон­струкция такого рода имеет свою долю истины. Мне моя представляется верной. Читатель же волен отвергнуть, пере­делать или переосмыслить ее. Его картина будет отличаться от моей даже в том случае, если он полностью согласится со мной. Так пусть же это несовпадение ляжет в основу метода нашей совместной работы: я делаю заготовку, а читатель доводит ее до того вида, который его больше устраивает. Степень этой доводки будет варьировать в зависимости от того, во-первых, насколько читатель считает себя экспертом в данной области теоретической и практической психологии, во-вторых, какие задачи ему приходится решать, и, в-третьих, какими ресурсами он обладает (квалификация, оборудование, люди и пр.)