59. Правительница софья алексеевна.

Пока бушевала хованщина, Софья держала при себе перепуганную царицу Наталью и Петра, их окружали подобающим почетом: для подавления мятежа нужно было сплотить всю знать, а то вдруг сторонники Нарышкиных переманят стрельцов, соблазнят выступить за Петра? Но как только угроза миновала, и правительница утвердилась у власти, она отбросила Наталью с сыном. Дошло до грубостей и угроз, что их вообще «погонят со двора», и вдовствующая царица от греха подальше опять перебралась в Преображенское.

Софье исполнилось 25 лет, она была полноватой, но довольно миловидной дамой. Ее положение было непростым. Прецедентов, когда женщины управляли Россией, было всего несколько. Последний раз – полтора века назад, при малолетнем Иване Грозном властвовала его мать Елена Глинская. Причем властвовала весьма мудро и успешно, но недолго, была отравлена заговорщиками. С тех пор ничего подобного не было. Но Софья не смущалась. В руководстве государства отчасти уже привыкли, что она действовала рядышком с покойным братом Федором, а главные противники были уничтожены. Царевна стала вести себя очень независимо. Председательствовала на заседаниях правительства, принимала думных чинов, военных, неофициально общалась с иностранными послами.

Опорой Софьи стали ее любовники. Голицыну правительница отдала под начало и внешнюю политику, и армию, он возглавил Посольский, Разрядный, Рейтарский и Иноземный приказы, для него был восстановлен высший в России титул канцлера – “Царственныя Большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя”. Но царевна завела и второго любовника, Федора Шакловитого. Он был вообще выходцем из крестьян, служил при Софье и был обязан возвышением только ей, получил Стрелецкий приказ. Ревности между двумя приближенными не возникало. Как и с кем проводить время, регулировала правительница. Шакловитый был мужиком погорячее и стал ее «верным псом», Голицын требовался ей для решения государственных дел. Вознесся и ее духовник Сильвестр Медведев, выступал наравне с высшими церковными иерархами. Высоких постов удостоились родственники Голицына.

Попытка Хованского раздуть старообрядческую «революцию» не осталась без последствий. Царевна оценила угрозу, и первым делом развернула кампанию борьбы с раскольниками. Было издано несколько указов, требовалось строго следить за посещаемостью церкви, а тех, кто не ходит – подвергать допросу. По подозрению в “ереси” предписывалось применять пытки. За укрывательство старообрядцев полагалась конфискация имущества и ссылка. Воеводам было велено по требованию митрополитов выделять войска, высылать их для поиска и разорения скитов.

Софья попыталась и поднять свою популярность в народе, снизила налоги. Ослабила меры по поимке беглых крестьян – чтобы не подпитывали ряды раскольников. Отмена земского самоуправления при Федоре Алексеевиче далеко не лучшим образом сказалась на состоянии уездов. Назначенные воеводы не справлялись с добавившимися обязанностями, да и злоупотребления посыпались. Софья пошла на уступки городам, вернула часть прав и функций земским органам. Посадские встретили это с радостью. Но куда шире, чем при Федоре, пошло закрепощение государственных крестьян. Раньше для этого нужно было под тем или иным предлогом уговорить царя, теперь Софья орудовала сама. Награждала любимцев, силилась привязать к себе бояр, военачальников, раздавала им пожалования на сотни и тысячи крестьянских дворов.

Большинство начинаний Федора Алексеевича его сестра продолжала и развивала. Польские моды не только сохранялись, а углублялись. Знать гонялась за импортными духами, мылом, перчатками. Софья заигрывала со «шляхетством», то есть дворянами. Правда, своевольничать, как в Польше, им не дозволяла, но рассуждала о «шляхетских вольностях», чести. Среди дворян началось повальное увлечение составлением гербов – прежде их имела только высшая знать. В частных домах стали устраиваться балы с танцами. При дворе по-прежнему функционировал театр. Софья сама сочинила несколько пьес для него. Любила она и поэзию, писала стихи.

Однако Федор Алексеевич при всех его польских увлечениях все же видел грань, за которую реформы переходить не должны. Внедрял и допускал то, что считал красивым, полезным или, во всяком случае, безвредным. Ведь он получил воспитание и от отца. Верил, что отвечает за державу и всех подданных, обязан соблюдать их интересы, оставался убежденным в Православии. После него дорвалась к власти именно та группировка, которая силилась поломать и изменить основу российской государственности.

А проявилось это однозначно и весьма определенно. Не считаясь с мнением патриарха, Софья и Голицын, разрешили в стране католическое богослужение – в Немецкой слободе была построена первая католическая церковь. В Россию был дозволен въезд иезуитам, и канцлер принимал их даже в частном порядке, у себя дома, “часто беседовал с ними”. О чем? Причина подобной тяги к русским правителям могла быть только одна, и она известна. Сильвестр Медведев являлся сторонником церковной унии. Иезуит де Невиль проговорился, что и Голицын разделял эту идею.

Духовная сторона вопроса не представляла препятствий для канцлера. Он полностью попал под влияние западного «просвещения» и был человеком не столько верующим, сколько суеверным. Еще в 1679 г. Голицын подал донос Федору Алексеевичу на Ивана Бунакова, обвинив его в колдовстве – дескать, он “вынимал след” царя для напуска порчи. А потом и вовсе увлекся магией, астрологией, каббалистикой. Как вспоминал князь Щербатов, “гадателей призывал и на месяц смотрел о познании судьбы своей”. Появление возле Софьи Шакловитого встревожило вельможу, и он принял свои меры. Достал у некоего кудесника особые травы “для прилюбления” правительницы. А потом осудил этого кудесника и сжег – чтобы не разболтал. Впрочем, магия вполне вписывалась в западную «культуру» XVII в., Софья тоже отдавала дань подобным учениям, Голицын и Медведев набрали для нее целый штат астрологов и “чародеев”, вроде Дмитрия Силина, гадавшего по солнцу и другим знамениям.

Перед западом канцлер благоговел. А родное, русское – презирал. Презирал только из-за того, что оно русское, что за границей принято иначе. В 1683 г. готовилась к переизданию не какая-нибудь книга, а Псалтирь, и Голицын велел своему подчиненному, переводчику Посольского приказа Фирсову, написать предисловие. В частности, священную для каждого православного человека книгу предваряли такие слова : “Наш российский народ грубый и неученый”. Среди русских на самом высоком уровне внедрялась мода на самооплевывание! Зато канцлер преклонялся перед… Францией. Заставил сына носить на груди миниатюрный портрет Людовика ХIV! Не святого, не царя или мыслителя, а далекого и чуждого короля!

Но спорить с Голицыным было трудно. Он вошел в огромную силу. В стрелецком мятеже погибли все, кто мог составлять ему какую-то конкуренцию в структурах власти (надо же, какое совпадение!) Всеми текущими вопросами, как внутренними, так и внешними, канцлер распоряжался единолично. Смещал неугодных, осыпал милостями тех, кого считал преданным себе. Себя Голицын, разумеется, не забывал, честностью он никогда не отличался. Мало того, что Софья щедро ублажала фаворита, он и сам хапал будь здоров.

Вот его-то в полной мере коснулся версальский культ роскоши. Он отгрохал дворец, по описанию иностранцев, “один из великолепнейших в Европе”, “не хуже какого-нибудь итальянского князя”. Крышу покрыли сверкающими листами меди, покои украшало множество картин, статуй, ковров, гобеленов, изысканная посуда, большая библиотека. Это породило новую моду. Знать взялась подражать Голицыну, старалась «приблизиться к Европе». Возводила дома побогаче, расписывала потолки астрологическими картами, стены – обнаженными Дианами и Венерами. А верхом респектабельности для вельмож стала покупка “иномарочной” кареты. Доставлять эти колымаги из-за рубежа было трудно, стоили они дорого. Да и удобство по сравнению с русскими повозками и санями было сомнительным – тогдашние кареты не имели рессор, на ухабах в них кишки вытряхивало, они часто ломались. Но их приобретали за бешеные деньги, пользовались для парадных выездов.

В Москве вообще началось весьма интенсивное строительство (ведь на этом, ко всему прочему, люди Голицына могли хорошо погреть руки). Выросло большое новое здание Славяно-греко-латинской академии. Но давнюю достопримечательность столицы, огромный наплавной мост через Москву-реку, где лавки стояли, люди гуляли, бабы белье стирали, Голицын разрушил. Вместо него построили каменный арочный – а в роли архитектора приклеился ко двору польский монах-иезуит. Приезжали и «учителя». Канцлер внушал знати, чтобы она непременно нанимала для своих чад польских гувернеров.

Кроме того, Голицын начал целенаправленно отправлять русских юношей для обучения в Польшу. Основная их часть посылалась в Краковский Ягеллонский университет. Хотя это учебное заведение не готовило ни технических, ни военных специалистов, ни врачей. Оно выпускало богословов и юристов. Западное богословие и юриспруденция могли понадобиться временщику лишь в одном случае: он хотел подготовить кадры для будущих церковных и государственных преобразований.

Какие именно реформы намечались, трудно судить. Невиль писал, что Голицын был “один из искуснейших людей, которые когда-либо были в Москве, которую он хотел поднять до уровня остальных держав”, он “один обладал большим умом, нежели все московиты вместе”. С восторгом рассказывал о его проектах: “Он хотел заселить пустыни, обогатить нищих, из дикарей сделать людей, превратить трусов в добрых солдат, хижины в чертоги”. Хотел “дать полную свободу вероисповедания в Москве”. “Он составил точные сведения о состоянии других европейских держав и их управлении” и “хотел начать с освобождения крестьян, передав им земли, которые они в настоящее время обрабатывают в пользу царя, с тем, чтобы они платили ежегодный налог”. На эти деньги Голицын якобы собирался создать наемные “порядочные войска” вместо “полчищ из крестьян”.

Однако Невиль был единственным автором, восхвалявшим замыслы Голицына, и… доверять ему у нас нет ни малейших оснований. Во-первых, Невиль являлся иезуитом и французским шпионом, которого направили в Россию Людовик XIV и руководитель его разведки маркиз Бетюн. То есть, был лицом заинтересованным. Превознося канцлера, он приписал ему много других дел, к которым Голицын не имел никакого отношения. Согласно Невилю, он устроил ямскую почту, деревянные мостовые, впервые разрешил въезд иностранцев в Россию, первым начал выписывать заграничные книги, построил каменные палаты для приема послов – до Голицына ничего этого якобы не было, а послов принимали «в сараях».

С действительностью записки Невиля совершенно не стыкуются – как уже отмечалось, велось не освобождение, а наоборот, массовое закрепощение крестьян. Но французский агент, несколько месяцев проведший в России и написавший потом “Любопытные и новые известия о Московии”, и в прочих вопросах не утреждал себя правдой. Вся его книга состоит из сплошных несуразностей. Например, он указывал, что в нашей стране богослужения идут на греческом языке. Что одеяния священников и епископов “отделаны множеством погремушек и бубенцов”, а Великому посту предшествует “сорокадневный карнавал”. Что у русских “обыкновенная пища состоит из огурцов и астраханских дынь, которые они мочат на зиму, заквашивают и солят”.

Писал, что дождь в России идет крайнес редко, дома “не лучше свиных хлевов”, в государстве всего четверо умеют говорить по-латыни. Русская армия – “толпы грубых, беспородных крестян”, “женщины одеты по-турецки” (в это время все носили польские платья), а знатные дамы обуваются… в лапти. Рассказывал, что в Москву то и дело приходят поляки и татары и сжигают ее, с употреблением денег русских познакомили только англичане и голландцы, и даже соболиные меха наших соотечественников научили носить иностранцы. Подобные нелепости можно было перечислять еще долго. Достаточно сказать, что во Франции книгу Невиля запретили, сочли слишком уж грубым враньем. Так что и мечты Голицына, приведенные им, остаются на совести автора.

Но какие-то проекты у канцлера имелись. Он составил рукопись “О гражданском бытии или о поправлении всех дел, яже надлежат обще народу”, читал ее Софье, приближенным, чужеземцам. Эта рукопись до нас не дошла. Хотя сам факт восторгов со стороны иезуита и шпиона, крайне любезное отношение к Голицыну римского папы, Польши (а потом либеральных историков) говорят о многом. Новое правительство готовило именно такой поворот, которого уже два столетия добивались враги России – разрушение национальных традиций и подрыв Православия.

Да вот только осуществить этот поворот было совсем не просто. Патриотов возглавил патриарх Иоаким. Нарышкиных Софья разгромила, но большинство бояр было недовольно ее правлением. Некоторых возмущало огульное западничество, других – возвышение Голицына. Вокруг Иоакима складывалась мощная оппозиция. У Софьи уже имелась другая кандидатура на его место, Медведев. Однако сместить патриарха на Руси было очень сложной задачей – с Никоном сколько пришлось возиться! А Иоаким сдавать позиций не собирался. Только тронь его, и неизвестно, чем дело кончится. Поддержат бояре, на призыв патриарха откликнется войско, народ…

Правительница не считала свое положение настолько прочным. Иоакима она ненавидела, но даже не пыталась предпринимать против него никаких мер. Замыслы Голицына так и оставались рукописью, пригодной только для чтения в узком кругу. А реформаторам приходилось полагаться на время, ждать, когда Иоаким преставится. Но ведь время работало против них! Они же узаконили свою власть как временную, Софья была регентшей при больном Иване и малолетнем Петре. Сама она об этом не забывала. И ее противники не забывали.

Но Иван мог умереть раньше, чем патриарх. Или Петр повзрослеть раньше, чем это случится. Софья решила подстраховаться, женить Ивана. Пусть произведет сына, и Петра можно будет совсем отодвинуть от трона. Провозгласить младенца наследником, и если Ивана не станет, она все равно удержится регентшей. В январе 1684 г. старшего из царей обвенчали с Прасковьей Салтыковой. Однако слабенький юноша надежд не оправдывал, с зачатием ребенка у него дело не клеилось.

Ну а Петра привозили в Москву лишь на какие-то официальные торжества. Остальное время он проводил в Преображенском. Любил играть в войну. Холопы и дети придворных становились его «потешными». Мальчик рос очень любознательным, смелым. В 1684 г. на день Преполовения он приехал на крестный ход, с интересом распрашивал патриарха, в чем смысл совершаемых обрядов, когда они установлены. Потом бояре отправились с ним на полигон Пушечного двора посмотреть стрельбу. Петру понравилось, он настоял, чтобы ему самому разрешили пальнуть. Потребовал, пусть его научат артиллерийской премудрости.

К Петру отрядили поручика Франца Тиммермана. Он стал преподавать царю баллистику, фортификацию, геометрию. Привлек в помощь еще одного офицера, Лефорта. Наталья, как и раньше, мало занималась сыном. У нее были другие дела: посплетничать с прислугой и приживалками о Софье, Голицыне, перемыть им кости. В Преображенское опять наведывались бояре, патриарх. Но приезжали не к Петру, а к его матери. Засвидетельствовать ей почтение, обсудить ту или иную ситуацию. Мальчику отдавали дань вежливости, а при взрослых разговорах он получался, вроде бы, лишним.

Он был предоставлен сам себе. Учил Никита Зотов – ну и ладно. Начали учить иностранцы – вот и хорошо, занят, при деле. Вместо образования он хватал по верхам обрывки знаний в разных областях. За книгами засиживался редко. Его энергичную натуру тянуло все попробовать самому. Количество «потешных» росло, их приходилось размещать не только в Преображенском, но и в соседнем селе Семеновском. Так возникли два «полка». Софья не придавала значения забавам брата, преображенцев и семеновцев было всего 300 человек, опасности они не представляли. Правительница разрешила выделить для Петра барабанщиков из гвардейских частей, отпускать ружья – авось братец убьется на своих «марсовых потехах».

Царь любил слушать интересные рассказы. А Тиммерман с Лефортом ностальгически вспоминали родные страны, Петр увлеченно вбирал приукрашенные байки о Европе. «Потешные» полки распорядился одеть в «немецкую» форму. Для обучения фортификации построил маленькую крепость и назвал ее по-иноземному, Пресбург. Но наставники в первую очередь думали о том, как бы самим получше пристроиться при царе. Когда он из мальчика стал превращаться в юношу, его начали возить на Кукуй, благо от Преображенского было рядышком.

При Софье и Голицыне Немецкая слобода жила еще более буйно, чем при Алексее Михайловиче. Правительство махнуло на нее рукой, контролировать иноземцев больше не старалось. На Кукуе вовсю промышляли контрабандой, гнали водку, здесь ее можно было купить в любой час дня и ночи. Многие офицеры и купцы имели жен за границей, а в России обзаводились наложницами. В слободу съезжались немецкие, польские, скандинавские бабенки легкого поведения. Русские девки на Кукуе тоже “европеизировались”. Современник писал: “Женщины нередко первые впадают в буйство от неумеренных доз спиртного, и можно видеть их, полуголых и бесстыдных, почти на любой улице”. А Лефорта называли «дебошаном». Он имел репутацию самого неутомимого и изобретательного кутилы. Его специально приглашали в компании, чтобы он придумывал маскарады, непристойные игры, пляски раздетых красоток и прочие пикантные развлечения.

В такую «западную цивилизацию» окунулся и Петр. Поэтому его натура складывалась крайне противоречивой. Он был искренним патриотом, стойко держался Православия и готов был защищать его, рвался к воинским подвигам во славу России. А одновременно нахлебался зарубежных соблазнов, возмечтал перенимать западные обычаи – опять же, как он был уверен, для блага России…