55. Страшные гари.

Федор Алексеевич осуществил и ряд военных реформ. Уже не только приграничные области, а всю Россию поделили на округа – «разряды», по мобилизации каждый округ формировал «воеводский полк», наподобие дивизии. Унифицировались подразделения и воинские чины. В дворянском ополчении сотни переименовали в роты. Стрелецкие и дворянские головы стали полковниками, полуголовы – полуполковниками, сотники – капитанами. Вдвое сократили количество стрельцов, детей боярских. Остальных переводили в солдаты, драгуны и рейтары. Вслед за отцом царь разрабатывал что-то вроде «Табели о рангах», хотел отделить воинские и гражданские чины. Продолжалось совершенствование артиллерии.

Внимание государя к вооруженным силам было не случайным. В начале 1679 г. от разведки и дипломатов посыпались доклады, что в Стамбуле обсуждается новое наступление – на Киев. Было велено формировать армию. Силы собрали внушительные, 113 тыс. пехоты и конницы, в войсках имелось 400 орудий и 11 тыс. ручных гранат. Самойлович поднял 40 тыс. казаков. Главнокомандующим был назначен Михаил Черкасский, его помощником молодой стольник Борис Шереметев. Полки выдвинулись к Киеву, Переяславлю, Сумам, готовились встретить врага.

Но после того, как две турецких армии разбили себе лбы под Чигирином, султан и великий визирь не отважились на третий поход. Подумали-подумали и через господаря Валахии Дуку забросили в Москву предложение: не пора ли мириться? В Стамбул выехало посольство во главе с Возницыным. Переговоры шли не быстро и не просто. Разъезжались, совещались. Османы хотели провести границу по Днепру. Россия указывала, что ей принадлежат Киев, Чигирин, Запорожье, требовала не размещать на Правобережье Украины турецкие войска и прекратить татарские набеги.

А на землях, судьбы которых обсуждались, положение было сложным. В Запорожье кошевой Сирко держал сторону русских, но от присяги государю отказывался, полагал, что это нарушит казачьи «вольности». В 1680 г. он отошел в мир иной, и царское правительство этим воспользовалось. В Сечь приехал посол Бердяев с жалованьем, стал уговаривать принести присягу. Казаки поспорили – дескать, жалованья прислали мало, чего ж присягать? Но ведь что-то прислали! После бурных дебатов все-таки согласились, целовали крест служить России.

На Правобережье было совсем худо. Восстания, войны, нашествия поляков, татар, турок, утюжили некогда богатый край уже 30 лет! Города и села лежали в пепелищах, жители погибли или были угнаны в рабство, уцелевшие переселялись за Днепр, под защиту русских. Здесь верховодил «гетман» Юрий Хмельницкий или, как его презрительно прозвали, “Юрась небожчик”. Он вместе с крымцами делал вылазки на Левобережье и Киевщину. От боев уклонялся, налетал исподтишка, чтобы сжечь несколько сел, захватить пленных и продать.

Он и в собственных владениях распоясался. Терроризировал селян, умыкал женщин на забаву, требовал платить ему выкуп за перевозку товаров, строительство домов, выдумывал другие поборы. Однажды налетел на местечко, где играли свадьбу. Жениха убили, гостей ограбили и избили, над невестой надругались сам Юрий и его подручные. Но отец девушки был купцом, поехал в Стамбул и подал жалобу великому визирю. А турки, в отличие от поляков, столь вопиющих безобразий в своем государстве не допускали. Война завершилась, политической ценности Юрий больше не представлял. Его арестовали и казнили за разбой.

Не угомонились и крымцы. Для них перспективы выглядели совсем не радужными. В Молдавии теперь стояли турецкие войска, Правобережье перешло под власть султана. Если будет заключен мир с Россией, то куда же ходить за невольниками? Татары старались пакостить, сорвать переговоры. Среди калмыцких вождей далеко не все приняли подданство царю. А те, кто согласился было служить ему, после войны оглядывались – куда дальше идти грабить? Крымский хан связался с калмыцким князем Аюкой, пообещал помощь, приплатил. Тот в благодарность отпустил имевшихся у него крымских пленных и выступил на русских. В системах засечных черт оставалась брешь – между излучиной Дона и Волгой. 2 тыс. калмыков с отрядами татар и черкесов прорвались через нее до Пензы. Местные казаки отстояли город, но враги пожгли посады и села, набрали скота, барахла, увели длинные вереницы полона.

Наконец, 3 января 1681 г. Турция и Россия подписали в Бахчисарае договор о мире на 20 лет. За Россией остались Киев и прилежащие к нему города на Правобережье – Триполь, Васильков, Тайки. Чигирин условились не восстанавливать, признали его «ничейным». Крымцы возвращали всех пленных и обязались не задевать российскую территорию. Но хану и его мурзам подобные условия ох как встали поперек горла! Разумеется, мир не устраивал и крымских евреев-работорговцев. Они науськивали татар – надо воспользоваться моментом, пока договор не ратифицирован, а царские войска на границе успокоились, расслабились. Ударить, а после этого покатятся претензии, ратификация сорвется.

Летом хан поднял всех всадников, повел их по дороге, уже разведанной калмыками Аюки. Обошли засечные системы, ворвались на русскую территорию. Но воевода Тамбовского разряда Борис Шереметев, узнав о незваных гостях, действовал быстро и решительно. Выступил на татар с 3 рейтарскими и 7 солдатскими полками, перехватил орду под Козловом, разбил ее и обратил в бегство. А обозначившееся опасное направление правительство постаралось закрыть. Под Пензой начали строить цепочку укрепленных слобод. Сюда направляли на жительство отставных солдат, пушкарей, стрельцов, давали им землю и зачисляли в служилые казаки.

Но одни проблемы решались – а проявлялись другие. При Федоре Алексеевиче с новой силой напомнило о себе раскольничество. Его отец, Алексей Михайлович, недооценил опасность, боролся с ней довольно мягкими мерами. Преследованиям подвергались только те учителя раскола, кто совершил государственные преступления – произносил «хулы» на царя и Церковь, призывал к бунтам. Аввакума с соратниками содержали в Пустозерске в относительно сносных условиях. Правда, Аввакум сообщал о себе, будто они постоянно находились в темноте, в цепях, но на самом-то деле он имел возможность писать, создал в заключении три книги. Он поддерживал связь с внешним миром, к нему приезжали сочувствующие, уносили его воззвания. По стране создавались кружки, скиты.

Однако раскольничество было совсем не равнозначно тому, что мы привыкли понимать под старообрядчеством. Старообрядчество – форма Православия. До отдаленных углов России церковная реформа вообще не дошла, люди молились по-старому, и никому это не мешало. А раскол превратился в антигосударственное движение. Объявлялось, что Третий Рим, то есть Москва, “повредился”. Значит, уже настало “царствие антихриста”. Проповедники призывали “удалятися и бегати”, не платить подати, исключить себя из “антихристова” государства. В молитвах не поминали царя, поливали бранью Церковь. Всех, кто посещал «никоновские» храмы, требовали перекрещивать как еретиков.

Хотя духовный разброд привел не к сбережению «неповрежденной» веры, а именно к ересям. Как уже отмечалось, они пробирались в Россию – стригольники, жидовствующие, протестанты. Их громили, но остатки сект жили в народной толще, маскировались под православных. В рукописных книгах, ходивших по Руси, исследователи находят следы древних орфических, гностических, каббалистических, манихейских учений. Теперь люди были сбиты с толку, начинали сами искать, где же истина, чем и пользовались «учителя» всякого рода, растолковывали, подсказывали.

Стали появляться различные секты, и дошло до жутких ритуалов самосожжений. К старой вере они не имели ни малейшего отношения. Ни одна христианская конфессия не приемлет самоубийства. Это самый страшный из грехов, прощения ему нет. Ведь человек сам, своей волей, отвергает душу, данную ему от Бога. Но еще в 1630-х гг некий старец Капитон проповедовал подобную ересь, о необходимости «самоуморения». Последователи доработали и усовершенствовали его теории. Самосожжения отнюдь не были вызваны гонениями властей. Впервые они отмечены в 1672 г., когда правительство еще смотрело на раскольников сквозь пальцы и никаких экспедиций против них не посылало.

А реформы Федора Алексеевича обеспечили приток людей к учителям раскола, именно при нем это явление приобрело массовый характер. Брадобритие и польские моды представлялись доказательствами “повреждения” Церкви и всей России. Перепись населения приравнивали к “печати антихристовой”. Запретили нищенство – и в скиты повалили нищие. Повысились подати, приближенным царя раздавались земли и деревни, крепостились свободные крестьяне, и росло количество беглых. Они тоже находили пристанище в скитах, подпольных общинах: перекрестись двумя пальцами, и тебя накормят, укроют.

Гнездились по окраинам страны, по глухим районам. Так, на Дон пришли и поселились в лесу “поп да двое чернецов”. Вскоре монахи явились в Черкасск и донесли, что “поп за великого государя Богу не молит и им молить не велит”. Атаман Самаринов велел арестовать раскольника и доставить на круг. После расследования и суда “по войсковому праву” его казнили. Потом появился поп Иов и 50 «беглецов». В Москве стало известно, что они “образам Божиим не преклоняются, казаков к себе приговаривают и крестят в другой раз”. Федор Алексеевич, как и его отец, уважал самоуправление Дона, правительство вступило в переписку с войсковым начальством, и казаки скит разорили, руководителей казнили.

Раскольников, арестованных в центральных областях России, ссылали в Сибирь, на Урал, в Поволжье, и тем самым разносили духовную смуту по стране. А достать общины, попрятавшиеся в таежных чащах, было трудно. К ним потянулись последователи, учителя дурили головы окрестным жителям, приманивали к себе. Выборных губных старост и сыщиков, обязанных ловить преступников, Федор Алексеевич упразднил. Приезжие воеводы местных условий не знали, справиться с бедствием не могли. В глухомани не было ни церквей, ни священников, способных противостоять сектантской агитации.

Там и тут заполыхали «гари». Это была особая ересь, близкая манихейству. Людям внушали – поскольку наступило «царствие антихриста», то он стал хозяином земного мира. Значит, надо очиститься от всего земного, в том числе от собственного тела. Страшное учение поддержали и некоторые столпы старообрядчества. Аввакум сперва обличал правительство за жестокие методы церковных реформ – тюрьмы, ссылки. Протестовал: “Мой Христос так не учил!” Но позже согласился с фанатиками, писал: “И сожегши свое тело, душу же в руце Божии предаша. Так беги же и прыгни в пламя! Скажи: “Вот мое тело, диавол! Возьми и пожри его. Души же моей ты не получишь”.

Коллективные самоубийства осуществлялись не в последний момент, спасаясь от нагрянувших карателей. Это был сложный обряд, к нему готовились заранее, в несколько этапов. Первая ступень – бегство от мира. Вторая – перекрещивание навербованных людей «в Ердане», то есть в воде. А третья “крещение огненное”. Для этого возводили большое строение, способное вместить всю общину, обкладывали его соломой и хворостом. Десятки, а то и сотни «спасающихся» раздевались донага, как при обычном крещении, и с молитвами и песнопениями предавали себя огню.

В Тобольском уезде с неким чернецом Данилой сожглись 1700 человек, “добродетельные мужие, девы и отрочата”. В Новгородском уезде собирали общины самоубийц чернец Емельян и Тимошка неизвестного звания. Под Торжком – священник Петр, в Пошехонье – Иван Десятин, в Тюмени – чернец Иванище. По нескольким сибирским уездам “бесновались две черницы да две девки”, зазывая желающих «спасаться» в пламени. Но лжепророки далеко не всегда стремились погибнуть вместе с «обращенными». Сокрушались, что они бы рады, но обязаны еще потрудиться, «спасая» других. В их распоряжении оставалось имущество испепеленной «паствы». В общем, для изуверов и проходимцев открывались самые широкие возможности.

Всего в конце XVII в. в самосожжениях погибло около 9 тыс. человек, и как раз “гари” заставили правительство серьезно взяться за раскольников. Против них начали высылать экспедиции, применять более суровые наказания, Федор Алексеевич созвал Освященный Собор, обсудивший меры борьбы с ними. Государь вспомнил и про опального Никона. Рассудил, что бывший патриарх станет хорошим помощником в этой борьбе. Да и вообще, ссора Никона с царем уже забылась, но вспоминали его реформы, энергичную государственная деятельность. А Федор Алексеевич был не в ладах с нынешним патриархом, Медведев выглядел не слишком надежной опорой. Государь понадеялся, что в лице Никона получит более авторитетного и опытного духовного советника. Загорелся подружиться с ним, реабилитировал и пригласил вернуться в Новый Иерусалим. Выслал большой эскорт, чтобы Никона доставили в столицу с почестями и всеми удобствами. Но встретиться им было не суждено. Низложенный патриарх состарился, тяжело болел и в дороге скончался.

И в это же время завершилась трагедия его противника, Аввакума. Старообрядцы, навещавшие его, преувеличивали свои успехи, рассказывали, будто «неповрежденная вера» торжествует по всей стране, а власти в растерянности, ничего не могут с ней поделать. О прощении Никона Аввакум не знал, зато ему сообщили, что Федор Алексеевич потерял жену и сына, убит горем. Заключенному протопопу показалось, что в сложившейся ситуации он сможет воздействовать на царя, подтолкнуть в нужную сторону.

Вместе со своими сподвижниками Епифанием, Лазарем и Федором он написал государю, будто во сне видел Алексея Михайловича в аду. Поучал, что беды царского рода закономерны, и если Федор Алексеевич хочет спасти душу, он должен порушить церковные реформы. Однако письмо подействовало совсем не так, как рассчитывали. Царь очень любил отца, картина адских мук чрезвычайно возмутила его. Потрясла, как кощунственное оскорбление. Тут уж обычная доброта и мягкость Федора Алексеевича кончились. Он отреагировал быстро и круто. “За великия на царский дом хулы” Аввакум, Епифаний, Лазарь и Федор были осуждены на смерть и сожжены в срубе.