36. Медный бунт.

После двух катастроф на Украине, потерь за 9 лет войны, России пришлось по сути создавать новую армию. А ведь в нашей стране служили не наемники – плати денежки и вербуй солдат. Нет, Алексей Михайлович “на ходу”, не прекращая боевых действий, переформировывал национальные вооруженные силы. Хотя новые части предстояло создать, снарядить, обучить. Дело было ох каким не легким и не дешевым. Впервые в нашей стране правительство провело три набора рекрутов – из государевых и монастырских крестьян брали в солдаты по 1 человеку с 20-25 дворов. Кроме того, с 60 дворов брали по лошади. В 1662 г. был объявлен сбор чрезвычайного налога, “пятой деньги”. На этот раз государь не созывал Земский Собор – на Соборах важное место занимали патриарх и духовенство, а в церкви царил полный раздрай, Никон по-прежнему отсиживался в Новом Иерусалиме, пытался претендовать на власть. Собор вместо единения грозил обернуться церковными сварами. Тем не менее, Алексей Михайлович не нарушил традиций, перед принятием решений советовался со “всей землей” – но созывал отдельные совещания по сословиям: служилых, торговых людей, посадских.

Особенно тревожным было положение с финансами. Приходилось все шире чеканить медные деньги, а это вело к инфляции, медные рубли быстро обесценивались. Соответственно, росли цены. Правительство издавало распоряжения, пытаясь ограничить их, однако такие меры не помогали. Продавцы соглашались уступать товар по твердым ценам – но серебром. А медью – плати дороже. Возник нелегальный обмен – за 1 серебряный рубль давали 4, 5, а потом уже и 15 медных. Вдобавок ко всему, расплодились фальшивомонетчики. Их ловили, били кнутом, ссылали. Потом усугубили кару, постановили рубить руки. Но… медь стоила в 20 раз дешевле серебра, выгоды получались слишком значительными, и преступники все равно рисковали. Зачастую подделкой занимались сами же монетные мастера. Попробуй проследи, из какой меди он чеканит деньги, из государевой или из частной? И монеты не отличишь…

Серебро стало исчезать из оборота, его скупали и припрятывали. А это, в свою очередь, заставляло правительство выпускать новые партии медных денег. Ими начали платить жалованье войскам, а на Украине и в Белоруссии их отказывались принимать. В некоторых городах местные власти додумались выкачивать спрятанное, приказывали сдавать подати только серебром. Но подобная самодеятельность вела к нагнетанию недовольства, ползли слухи – медные деньги “не настоящие”.

Впрочем, несмотря ни на какие тяготы, русским крестьянам и горожанам даже в военное время жилось не в пример лучше, чем простонародью Франции, Голландии или Англии. Нигде не отмечалось голода или разорения. Царь был верен себе, повинности для мобилизации вводил весьма умеренные. Одну лошадь с 60 дворов, т.е. с 600 – 700 человек, сдать было совсем не трудно, а по рекрутским наборам призвали всего 8 тыс. солдат, остальных добирали добровольцами. Но ведь все в мире относительно. Большинство русских уже давно не испытывали вражеских нашествий, серьезных лишений, отвыкли затягивать пояса. Особенно избаловалась Москва, сытая и изобильная. Война шла далеко, ей ничто не угрожало, а растущие цены и налоги накручивали раздражение. В столице действовала и польская агентура, подзуживала злобу.

Кто спровоцировал бунт, вражеские шпионы или местные смутьяны, осталось неизвестным. 25 июля 1662 г. на Лубянке кто-то повесил анонимную прокламацию. Писали чепуху – будто фальшивые деньги делают и наживаются на этом родственники царицы Милославские, постельничий Федор Ртищев и гость Василий Шорин. Сотский Григорьев доложил о бумаге в Сретенскую земскую избу, оттуда послали дворянина Ларионова и дьяка Башмакова снять ее. Но собравшаяся толпа зашумела – “измену” покрывают! Стрелец Ногаев принялся зачитывать прокламацию вслух, народ возбудился, покатился по улицам, везде оглашая “обличение”. Толпа обрастала людьми, кинулась грабить дома дома “изменников”. Шорин укрылся в Кремле, но мятежники схватили его 15-летнего сына, избили и заставили “свидетельствовать”, что его отец сбежал в Польшу “с боярскими грамотами”.

Часть москвичей направилась к царю. Он находился в Коломенском, отмечал рождение дочки Феодосии. Стоял в храме на обедне и очень удивился, узнав про бунт. Сам вышел к толпе, велел расходиться, пообещал во всем разобраться. Его хватали за одежду, требовали клятвы. Он заверил, что тотчас приедет в Москву, даже “ударил по рукам” с заводилами. Народ успокоился, повалил назад, но встретил вторую толпу, громившую дома и распаленную, она шла в Коломенское с “показаниями” сына Шорина. Захлестнула и взбудоражила возвращавшихся, и к царю хлынули вместе.

К мятежникам в одиночку выехал воевода Хованский. Кричал, что государь уже обещал расследовать обвинения, призывал идти по домам. Ему ответили – дескать, москвичи очень уважают его и государя, но пускай Алексей Михайлович все-таки выдаст “изменных” бояр на расправу. Прискакал Стрешнев, тоже просил угомониться. На него ринулись с кольями, он на коне бросился в Москву-реку и спасся вплавь. А царь как раз собирался ехать в город, у крыльца строился конвой стрельцов – и тут появилась масса мятежников. Она уже совсем разбуянилась, даже царя не слушала. Многие в разграбленных домах и кабаках подогрелись спиртным. Орали, чтобы им немедленно выдали “изменников”, а иначе сами перетряхнут дворец.

Но Тишайший в критических ситуациях умел быть и Грозным. Речь шла уже не о каких-то недоразумениях, а о царстве! Счет шел на секунды, толпа напирала, грозила раздавить и государя, и его свиту. Алексей Михайлович скомандовал стрельцам. Они дали залп. В суматохе – кто куда, одни поверх голов, другие по людям. Самоотверженно ринулись разгонять народ плетками, прикладами, древками бердышей. Этого оказалось достаточно. Мятежники в панике побежали, многие прыгали или сталкивали других с обрыва в реку. Пострадавших насчитывали до 7 тыс. Некоторых убило или ранило пулями, около 100 человек утонули, а большинство просто передавили и покалечили друг друга в толчее.

Слухи и росказни о “медном бунте” пронеслись по России, кое-где тоже были беспорядки и мелкие бунты. А царь поручил расследование Хованскому. Арестовали несколько сот человек, заводчиков казнили, остальных высекли или отправили в ссылку. Но поснимали и ряд чиновников за ошибки и перегибы. А купцы сами смекнули, насколько опасно задирать цены, стали осторожнее.

Ну а пока в тылу выплескивались страсти, война продолжалась своим чередом. Разгромленный Юрий Хмельницкий утратил всякий авторитет, под его знамена больше не шел никто, он совсем пал духом, отрекся от гетманства и с горя постригся в монахи. Но правобережные полковники не захотели объединяться с левобережными, избрали собственного гетмана, Тетерю, который подтвердил Гадячский договор о подчинении польскому королю. Украина раскололась надвое. А Мехмет-Гирей, явившийся на помощь к Хмельницкому, оказался теперь сам по себе, помогать было уже некому. Но хан решил не возвращаться без добычи и повел орду громить кто под руку попадется, хоть правобережный, хоть левобережный. Прокатился по западному берегу, опустошил села и Вышгород, переправился через Днепр и принялся капитально грабить окрестности Чернигова.

Украинцев опять выручили донские казаки. Правительство направило к ним новых союзников, калмыков. Атаман Яковлев вместе с ними и своими казаками напал на ханские владения, “повоевал улусы”. Крымские мурзы спешно собирали воинов, вывели в степь, но на Молочных Водах (р. Молочная) донцы с калмыками смяли и истребили их. Мехмет-Гирей, получив известия о набеге, сразу свернул грабеж и заспешил в Крым. А Яковлев не стал его дожидаться, с богатыми трофеями вернулся на Дон.

Польша страдала от затянувшейся войны еще в большей степени, чем Россия. Казна совсем опустела, жалованье военным не платили, наемники уходили, шляхта на призывы не откликалась. В конце 1662 г. паны еще попытались наступать, взяли крепость Усвят, двинулись на Невель. Воеводой в Смоленск был назначен Юрий Долгоруков, он намеревался выступить навстречу врагу, царь среди зимы вызвал из поместий дворян и детей боярских. Но выяснилось, что крупные силы не нужны. Королевская рать сама по себе растаяла, наступали только жиденькие отряды. Гарнизоны Невеля и Великих Лук соединились и сами разбили неприятелей.

А в глубоком тылу поляков все еще держался замок Вильно! Князь Мышецкий уже не имел никакой надежды на выручку, он просто до конца выполнял свой долг. Гарнизон отбил пять штурмов. Воины погибали от пуль, ядер, их сводила в могилу “осадная болезнь” – цынга. К апрелю 1663 г. в живых осталось лишь 78 защитников, изнемогших и обессиленных. Тем не менее, Мышецкий не допускал капитуляции. Он подготовил в подвале последние 10 бочек пороха, хотел при очередной атаке взорваться вместе с замком. Но среди осажденных были иностранные офицеры, им такая перспектива очень не понравилась, они связали воеводу и открыли ворота. Король был поражен мужеством князя, предлагал ему службу, награды. Мышецкий отказался принять милости от врага, и “благородства” Яна Казимира хватило ненамного. Он велел казнить воеводу. Напоследок князь отправил трогательное письмо сыну, рассказав, как “сидел… в осаде без пяти недель полтора года”.

В общем, успехи поляков оказывались достаточно скромными. Зато на сеймах и местных сеймиках паны и шляхта разбушевались похлеще всяких “медных бунтов”. Считали свои убытки, выплескивали обиды, что не удалось одолеть русских и украинцев. Как обычно, во всех бедах винили короля, перемывали его действительные и мнимые прегрешения. Докипятились до того, что самые горячие составили конфедерацию во главе со Свидерским и Любомирским и подняли “рокош”, то бишь мятеж.

В России к польской гражданской войне отнеслись по-разному. Часть бояр полагала, что самое время решительно ударить на поляков. Были и мнения, что надо поддержать конфедератов, пусть свергнут Яна Казимира и изберут на польский трон Алексея Михайловича. На доклад к царю напросился и Ордин-Нащокин, снова доказывал, что надо отдать Украину и заключать с поляками союз. Но государь отверг все эти предложения. Он не хотел жертвовать жизнями подданных, видел, что народ устал от войны. Делать ставку на мятежных панов считал недостойным и нечестным. Да и польская корона была ему не нужна. Государь, как и его далекий предшественник, Иван Грозный, осознавал, объединение двух непохожих держав будет гибельным для Руси. В нее хлынут ереси, католики, иезуиты, дворяне заразятся польскими “свободами”, а к чему это ведет, наглядно показывал плачевный пример Речи Посполитой.

Царь принял решение – надо мириться. Предложил германскому императору Леопольду выступить посредником, и тот соглашался, но император желал, чтобы и русские, и поляки вступили в войну с Турцией. Подобный расклад совсем не устраивал ни царя, ни короля. Тогда в Москве придумали послать в Польшу Ордина-Нащокина с неофициальной миссией, пусть прозондирует настроения панов, поговорит с ними об условиях примирения. В инструкции ему было дано три варианта. Первый – предложить границу по Двине и Днепру. Раз уж правобережные казаки не хотят быть в составе России, то и царь не считал нужным их удерживать. Если паны откажутся, допускался второй вариант, уступить им города по Двине. Третий вариант был дипломатической уловкой. Если поляков не устроит второй, Ордин-Нащокин должен был поманить их возможностью вернуть Левобережье. Но такое предложение ему разрешалось сделать только “от своего имени” и только устно, а не письменно. Отдавать Левобережье государь не собирался, но главное было – завязать переговоры, а там уж можно было поторговаться.

В апреле 1663 г. Ордин-Нащокин приехал к Яну Казимиру. О, в Речи Посполитой он почувствовал себя великолепно. Его окружала столь любезная ему «культурная» атмосфера, его навещали «друзья», обходительные и благородные паны. Ордин-Нащокин настолько тянулся к ним, что напрочь отбросил государевы инструкции. Сразу вывалил третий вариант, дополняя его собственными идеями. Соглашался, чтобы к России вернулись только земли, отнятые у нее в Смуту: Смоленщина, Черниговщина и Северщина, после этого Россия и Польша соединятся в братском союзе, отберут у шведов Прибалтику, побьют татар и турок, начнут наступление на Балканы… Не тут-то было! Сенаторы посмеялись над его проектами. Пояснили, что татары и турки – их союзники, это не полякам, а русским надо бояться “вечных вашего государства неприятелей”. А насчет мира выставили условия – вернуть все без исключения территории и вдобавок выплатить огромную компенсацию за ущерб. Ордин-Нащокин уехал ни с чем.

Тем временем на Украине гетманская смута дополнилась еще и церковной. Местное духовенство обвинило Киевского митрополита Балобана в том, что он поддерживал Выговского и наводил мосты с Польшей, сместило и избрало вместо него Черниговского епископа Лазаря Барановича. А он открыто объявил, что не намерен подчиняться Москве, отправил послов в Стамбул. России такой деятель совсем не понравился. В Москву вызвали нежинского протопопа Максима Филимонова, посвятили в сан епископа под именем Мефодия и послали в Киев местоблюстителем митрополичьего престола. Но его не признало украинское духовенство.

А кандидаты в гетманы бодались между собой. Некоторые украинцы разочаровались в своих начальниках, обращались к царю, просили назначить им “князем” Федора Ртишева. Они были наслышаны о кристальной честности и бескорыстии государева друга: все свои доходы он отдавал бедным и убогим, отказался от боярского чина. Впрочем, и в украинские князья он по своей натуре абсолютно не годился. Особенно активно готовился к выборам Самко. Подкупал старшину, поил и уговаривал казаков, засыпал Москву доносами на соперников. Но он перестарался. Его интриги всех достали, люди от него отворачивались.

Раду удалось собрать в Нежине только в июне 1663 г., и она неожиданно избрала гетманом не Самко, а Ивана Брюховецкого. Но правобережные полковники даже не прислали своих делегатов, объявляли законным гетманом Тетерю. А царь подтвердил все “вольности” украинцев, но и считал необходимым закреплять связь Левобережья с Россией, в Москве для этого был учрежден Малороссийский приказ.

Боевые действия на фронтах почти замерли. Поляки рубились в собственной междоусобице, Алексей Михайлович тоже не предпринимал крупных операций. Выпавшую передышку он в полной мере использовал, чтобы восстановить и повысить военную мощь своей державы. Невзирая ни на какие “медные бунты” в 1663 г., второй год подряд, был объявлен сбор “пятой деньги” на армию. Русская промышленность развивалась еще более бурными темпами, чем до войны. В дополнение к прежним металлургическим заводам вступили в строй еще два в Малоярославецком уезде, предприятия в Олонецком крае, у Воронежа, Невьянский завод на Урале. Раньше уязвимым местом нашей страны была медь. Ее завозили из-за границы, русским купцам правительство поручало скупать в других странах даже медный лом. Поиски своих месторождений велись с XV в., но безрезультатные. Теперь наконец-то удалось обнаружить медную руду возле Соли Камской, здесь был основан казенный Пыскорский завод.

Разрабатывались новейшие системы вооружения. Появились “винтовальные” (нарезные) и “органные” (многоствольные) орудия. Московский Пушечный двор стал не только производственным, но и крупным конструкторским центром. Алексей Михайлович лично контролировал эту работу и участвовал в ней. Датские послы в 1659 г. смогли получить доступ на Пушечный двор, и им показывали чертежи орудия, изобретенного царем. Они видели и модель огромной мортиры, вес которой должен был достигать 8.750 пудов (140 т), вес гранаты – 14.050 фунтов (5,6 т), для заряда требовалось 2.000 фунтов пороха (800 кг), а для воспламенения гранаты и заряда – 200 фунтов (80 кг). Порох в камеру засыпался с казенной части, она закрывалась на винтах.

Вряд ли эта мортира была изготовлена в реальности, датчанам показали лишь модель, “доходившую до подбородка”. Зато уже были запущены в серийное производство легкие полевые пушки на лафетах – их везла 1 лошадь, а расчет состоял из 2 человек. Заряжались они “сзади”, с казенной части, и снабжались зарядными ящиками [90, 97]. При Пушечном дворе имелся полигон для испытания вооружения. Для степной войны на московских мануфактурах штатно изготовлялись разборные “гуляй-города” на телегах.

А по разным городам формировалась обновленная русская армия. Наша страна начинала войну с 15 полками “нового строя”, сейчас их стало 75! 42 солдатских, 8 драгунских, 22 рейтарских, 2 полка копейщиков и 1 гусарский, общей численностью 54,5 тыс. воинов. У всех частей было единообразное вооружение, имелась уже и форма. Военнослужащие полков “нового строя” носили “немецкие” кафтаны (точнее, покрой оставался русским, но они были короче стрелецких, до колена), шапки, похожие на стрелецкие, но без меховой оторочки. Форма разных полков и родов войск отличалась по цвету, а воинские чины определялись нагрудной шнуровкой на кафтанах.

Пленный поляк Обухович, содержавшийся в Москве, восхищенно описывал прекрасно вооруженные и выученные войска, обмундированные “в разные великолепные одежды” и “стоящие под разными знаменами”. Отмечал, что немецкие солдаты, сопровождавшие послов императора, по сравнению с царскими выглядели бледненько. В это время родилась и русская гвардия, два особых “выборных” полка по 300 человек. Ими командовали генерал-майоры Матвей Кравков и Аггей Шепелев, а солдаты набирались лучшие из лучших, в основном по северным уездам. Алексей Михайлович, как обычно, заботился о своих воинах. Издал указ монастырям, они обязаны были выполнять функции госпиталей, принимать раненных на лечение и кормление. А престарелых и увечных служилых, желающих постричься в монахи, велено было брать в монастырь “без вклада”.