22. Накануне большой войны.

К середине XVII в. русская армия была неоднородной. Часть ее уже перешла на “новый строй”, часть организовывалась по старинке. Основой “старых” войск была поместная конница из дворян и детей боярских (мелкопоместные дворяне). Они получали от казны поместья, но не в вечное владение, а в качестве платы за службу, в походах им добавляли денежное жалованье. По призыву государя они обязаны были явиться “конно, людно и оружно” и привести вооруженных слуг – 1 пешего и 1 конного со 100 четвертей пашни. Московские дворяне считались выше “городовых”, земельные и денежные оклады у них были больше. Но они постоянно находились под рукой государя, должны были выполнять те или иные распоряжения. Вместе с ними в столице несли службу “жильцы” – дворяне из разных городов, их отряжали в Москву по очереди на три года.

“Старую” пехоту составляли стрельцы и служилые казаки. Московские стрельцы были отборными воинами, гвардией царя. Они подраздеделялись на приказы (воинские части по 500 человек), сотни, полусотни, десятки. Командовал приказом стрелецкий голова, ему подчинялись полуголовы, сотники, пятидесятники и десятники. Стрельцам выдавали красочную форму: кафтаны, шапки, сапоги. Цвет формы отличался, у одного приказа красная, у других малиновая, желтая, голубая. Вооружены были мушкетами, саблями, бердышами – их испьзовали и в качестве подставок при стрельбе. В походах стрельцам выделялись слуги, лошади, по одной телеге на 10 воинов. В гарнизонах крепостей состояли городовые стрельцы и служилые казаки, набиравшиеся из вольных людей разных сословий.

Полки “нового строя” были солдатскими, рейтарскими и драгунскими. В солдатских и драгунских числилось по 1600 бойцов, в рейтарском 2000. Они делились на роты, две трети солдат были мушкетерами, треть пикинерами, длинными пиками защищали стрелков от вражеской конницы. Рейтары были тяжелой конницей, носили латы, драгуны, легкая кавалерия, могли вести бой и в конном, и в пешем строю. Кавалеристов вооружали карабинами, пистолетами, палашами или шпагами. В России были уже введены генеральские и офицерские чины – полковники, полуполковники, майоры, ротмистры, капитаны, поручики, прапорщики. Они служили не с поместий, а за денежные оклады. Но полки размещались еще не в казармах. Их селили вдоль границ деревнями и слободами. Всем стрельцам, казакам, солдатам, драгунам, давали землю для хозяйства, освобождали от налогов, в свободное время разрешали заниматься крестьянским трудом, ремеслами, торговать.

На войну царь привлекал отряды донских, терских, яицких казаков, татар, башкир. Если предстояли масштабные боевые действия, мобилизовывали посошных и даточных людей из крестьян. Посошных использовали в обозах, на строительстве укреплений, даточные составляли вспомогательную пехоту, после войны тех и других распускали по домам. Термин “полк” был неоднозначным. Он обозначал и воинские части, и корпуса. Передовым полком называли авангард, сторожевым – арьергард, Большим – основные силы. На границах, где было расквартировано значительное количество войск, их объединяли в округа – Белгородский, Новгородский, Псковский. Эти округа тоже сперва называли полками, потом ввели иное обозначение – разряды.

Во главе полков назначались воеводы и их товарищи (заместители). Воевода Большого полка являлся главнокомандующим. При нем формировался штаб. Он включал в себя “у большого знамени воеводу”, судью, “посыльных воевод” (адъютантов), “у ертаула воеводу” (начальника разведки), “у большого полкового наряда и зелейной и свинцовой казны воеводу” (начальника артиллерии и обоза), а также штабных работников – “завоеводчиков”, “есаулов”, “сторожеставцев”, “обозных”, “заимщиков”, дьяков, подьячих, толмачей. Аптекарский приказ прикомандировывал к штабу “дохтура”, нескольких “лекарей” и “костоправов”.

Правительство внимательно отслеживало передовые достижения военной науки. В 1647 г. в Москве была издана большим для своего времени тиражом 1200 экз. книга “Учение и хитрость ратного строя пехотных людей” – перевод учебника Вольгаузена “Военное искусство пехоты”. В 1650 г. перевели с голландского уставы по обучению рейтар.

А к концу 1651 г. прояснилась ситуация после разгрома украинцев. Восстановились контакты с Хмельницким, к царю стекались сведения, что поляки не смогли окончательно раздавить православных, но и оставлять их в покое не собираются. Значит, предстояло вмешаться России. В ноябре-декабре шведский резидент (постоянный посол) Родес доносил в Стокгольм: “Понемногу и втихомолку совершают всякого рода военные приготовления”, “ все бояре приказали свои уборы и знамена обновить”.

Однако Россия была еще не готова к большой войне. Численность ее вооруженных сил достигала 90 – 100 тыс.человек, но это были войска мирного времени. Значительная их часть служила по городам, наблюдала за порядком, тушила пожары, могла при необходимости оборонять стены, а каким-то иным действиям не училась. Среди гарнизонных воинов хватало людей в возрасте, увечных. Русская конница была в основном легкой, привыкла гоняться за крымскими или ногайскими бандами. А сражение под Берестечко показало, что Речь Посполитая сохранила серьезную силу, способна выставить крупные армии. Русским предстояли осады многочисленных крепостей, схватки с панцирной шляхетской конницей, с наемной немецкой пехотой.

Для этого требовалось укрепить и реорганизовать войска. Началось формирование новых стрелецких, солдатских, рейтарских, драгунских частей. Рейтар набирали из дворян и детей боярских. Царь призвал в строй их сыновей, братьев, племянников, которые “не в службе” и “поместьями не наделены”. Обещал жалованье, приказал зачислять их “по московскому или жилецкому списку”, то есть выше городовых дворян. Но и предупреждал, если дворянские родственники уклонятся от службы, “то впредь их служилыми не называть, а быть в землепашцах”. В драгуны, стрельцы и солдаты принимали всех желающих “вольных людей”. В стрелецких семьях было велено мобилизовать “племянников, зятьев, приемышей, половинщиков, захребетников”, у боярской дворни – братьев и племянников, если они не холопы. В солдатские полки записали 8 тыс. крестьянских дворов на Онеге, набирали крестьян в Старорусском уезде.

Новые части надо было вооружить. Эту задачу Алексей Михайлович поручил своему доверенному боярину, Юрию Долгорукову, поставил его начальником Пушкарского приказа. Проверив состояние дел, тот доложил, что “литых пушек сделать мочно сколько надобно”, поскольку производство отлажено, орудий оказывается даже “в лишке”, и они продаются “за море повольною ценою”. Лучшими мушкетами считались шведские, введенные при Густаве Адольфе. Они были втрое легче старых систем, из них можно было стрелять без подставки, а перезаряжались они быстро, бумажным патроном. Раньше такие ружья закупали за границей, сейчас их научились изготовлять и в России. Тот же Родес весной 1652 г. писал своей королеве: “Мушкетов делается все больше и больше, их заготавливается весьма большое количество”. Сообщал, что 10-12 тыс. мушкетов отправлены в Онегу, где создавались солдатские полки.

Командирами и инструкторами приглашали иностранных офицеров. Среди них было много англичан и шотландцев, бежавших от революции. Как раз тогда перебрались в нашу страну Вилим Брюс, отец петровского фельдмаршала Брюса, Лермон – предок Лермонтова. Чужеземцев очень удивляло, что жалованье офицерам царь “ всегда уплачивает очень правильно”, за западными королями такой привычки не водилось. Но и отбор был жестким. Чинов и патентов, полученных за рубежом, было недостаточно, каждого экзаменовали, насколько он умелый военный.

Прежде иностранцы проживали в самой Москве, протестантам дозволили иметь свою церковь. Но русское духовенство относилось к ней настороженно, как бы не соблазнили православных. А в начале 1650-х гг количество чужеземцев значительно возросло. Вступать в брак с русскими девушками иноверцам возбранялось, и приезжие офицеры женились на дочерях или служанках европейских купцов. Их супруги, став “благородными”, страшно гордились, задирали носы. Однажды две офицерши повздорили в церкви, кому занять более почетное место. Разорались, вцепились друг дружке в волосы. А мимо проезжал патриарх Иосиф. Узнал, что случилось, и придрался, вон что вытворяют еретики! Получил хороший предлог вынести церковь за пределы города. К ней переместились и дома иностранцев, между

речками Яуза и Кукуй возникла Немецкая слобода.

Впрочем, русское правительство не намеревалось допускать в армии засилья иноземцев. Оно привлекало ценных специалистов, а с их помощью развернулась подготовка своих командных кадров. В Москве было создано два особых полка, по сути офицерская школа. В них набирали “благородных дворян” и под руководством полковника Бухгофена обучали искусству конницы и пехоты. Родес докладывал в Швецию: “Думаю, что он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника”.

Наращивать военные силы приходилось не только против поляков. Границы России были длинными, а царь и его советники знали историю прошлых войн – как только завяжутся бои, этим могут воспользоваться другие соседи. Надо было оставлять войска по всем опасным направлениям. Систему обороны от калмыцких и башкирских набегов решили усилить. На Урале начали строить Исетский, Усть-Миусский и Комендантский острожки, крепость Челябинск. Северо-западнее, от крепости Белый Яр на Волге до Мензелинска на Каме, возводилась Закамская линия укрепленных острожков. Их заселяли служилыми казаками.

А на Кавказе был построен Сунженский острог, сюда направили стрельцов, их подкрепили терские казаки. Предосторожность оказалась своевременной. Иранский шах Аббас II все еще лелеял планы прибрать к рукам здешний край. Он внимательно отслеживал, чем заняты русские, и даже не дождался, пока они схватятся с Речью Посполитой. В 1653 г. получил известия, что вот-вот начнется, что царские полки потянулись к западным границам, и решил – пора. Бросил на Северный Кавказ армию Хосров-хана Шемахинского. Распорядился выбить русских с Терека и утвердиться самому, построить две крепости с гарнизонами по 6 тыс. воинов. Хосров присоединил отряды союзных горцев, без объявления войны ворвался на русскую территорию и налетел на Сунженский острог.

Но крепостные пушки, казачьи и стрелецкие ружья существенно охладили его пыл. Взять острог персы не смогли, и наступать на Терский городок уже не пытались, он был куда более сильной крепостью. Зато земли терских казаков опустошили основательно, уничтожили 10 городков угнали 3 тыс. лошадей, 10 тыс. коров, 15 тыс. овец, 500 верблюдов. Воеводы доносили, что “казаки с женами, с детьми разбрелись”.

Разумеется, Алексей Михайлович крепко разгневался, потребовал объяснений. Пригрозил, что он и сам может ответить иранцам так, что мало не покажется. Те заюлили. Начали было лгать, что поход был направлен только против кабардинцев, а “русским людям ни единому человеку и носа не окровавили”. На это им ответили, что кабардинцы тоже государевы подданные, и соваться к ним Москва очень даже не рекомендует. На Терек двинулись дополнительные контингенты стрельцов из Астрахани. Аббас еще не терял надежду, что пока идут переговоры, получится зацепиться крепостями в Дагестане. Потребовал от азербайджанских ханов, чтобы они занялись этим, собрали воинов. Но ханам отнюдь не улыбалось нести расходы и потери, они спускали приказы на тормозах. Аббасу пришлось навсегда распроспрощаться с мечтами о Северном Кавказе.

Накануне войны с поляками Россия постаралась закрепить мир со шведами, урегулировать оставшиеся спорные вопросы. Была создана межевая комиссия во главе с Ордином-Нащокиным, вместе со шведскими представителями она уточнила прохождение границы на некоторых участках, разменялась перебежчиками.

Но Посольскому приказу довелось в это время решать и совершенно необычную проблему – ловить по всей Европе… самозванца. Звали его Тимошка Анкудинов, и авантюры он закрутил такие, что мог дать фору самым знаменитым европейским проходимцам. Тимошка был из простой вологодской семьи, но отец смог дать ему приличное образование, он женился на дочке архиепископа. Тесть помог ему перебраться в Москву, устроил писцом в приказ Новой четверти. А в столице он загулял, увлекся игрой в карты и кости, завел любовниц и просвистел казенные деньги. Чтобы выкрутиться, одолжил у сослуживца украшения его супруги стоимостью 500 руб. и продал их. Но пришла пора возвращать украшения, дело запахло судом. А жена Тимофея была совсем не в восторге от его кутежей, скандалила, угрожала рассказать обо всем начальству.

Тогда муж запер ее в доме и поджег, заодно инсценировал таким образом свою смерть и удрал в Польшу. Хотя к черному труду он не привык, денег не было, чуть с голода не подох. Решил, что у казаков более веселая жизнь, подался к Хмельницкому. Опять ошибся. Убедился, что и здесь хлеб и горилка на дороге не валяются. Тимошка помыкался-помыкался, да и додумался объявить себя сыном Василия Шуйского, царствовавшего на Руси в годы Смуты. Претендент на престол! Но времена ох как сильно отличались от Смуты. Казакам самозванцы были без надобности. Неужто Хмельницкий стал бы конфликтовать с царем из-за пройдохи? О нем сразу узнали русские послы, Анкудинов смекнул, что его выдадут, и сбежал в Турцию.

Там он выразил желание перинять ислам, обрезался. Это понравилось властям, его пристроили на неплохую работу. Но обойтись без приключений он и в Турции не сумел. Принялся активно шастать к чужим женам, а за такое прегрешение по османским законам полагалась кастрация или смерть. Тимошку уличили, он подцепил в компанию еще одного русского бродягу, Коську, и смылся в Италию.

Очередной раз подольстился к местным правителям, перешел в католицизм. Латинское духовенство не оставило обращенного, поддерживало его. А самым выгодным оказалось ходить в гости по домам вельмож. Тимошка представлялся Шуйским, оказывался в центре внимания, его кормили, давали денег. Но количество вельмож было не бесконечным, небылицы Анкудинова приедались, интерес стал падать. Что ж, коли так, он решил путешествовать. Пожить за счет любопытных в одном месте, потом в другом – мир большой. Они с Коськой поехали в Австрию, потом в Трансильванию. Наконец, добрались до Швеции.

При дворе взбаламошной Христины они пришлись как раз в пору. Ученые, поэты, и к ним новая “диковинка”, русский “царевич”! В толпе прихлебателей зажили в полное удовольствие – жри, пей, блуди сколько влезет. Но для России на пороге грозных событий были слишком опасно оставлять самозванца разгуливать по чужим столицам. Еще не забыли, как поляки забрасывали Лжедмитриев. В Москве уже давно установили личность авантюриста, отмечали его след по Европе. Русские купцы, торговавшие в Стокгольме, доложили о его появлении. Правительство официально потребовало выдать Анкудинова с Коськой, сослалось на тот самый договор о выдаче беглых, который заключили в 1649 г. по настоянию Швеции. Нарушать его было не в интересах шведов, от них бежало больше. Вроде, согласились, и все же Христина пожалела участников своих развлечений, негласно позволила им скрыться.

Однако Посольский приказ развернул на них целенаправленную охоту. Дипломаты и купцы получали соответствующие инструкции, в разные государства рассылались предупреждения о “ворах”. Парочку перехватили в Ревеле. Арестовать сумели только Коську, а Тимошка улизнул. Он еще успел побывать в Брабанте, Лейпциге, Виттенберге, в третий раз сменил веру, перескочил в лютеранство. Лишь в Шлезвиг-Гольштейне его обнаружил купец Микляев, задержал, и по требованию купца власти взяли его под стражу. Царь по-дружески отписал к герцогу Голштинскому, и тот выдал “вора”. На суде Коська раскаялся, винился и отделался довольно легко, ему отрубили три пальца и сослали в Сибирь. А Анкудинова четвертовали. Впрочем, его казнили не в качестве политического преступника, а как заурядного душегуба – за убийство жены.