31. Что выше, священство или царство?

Распадающуюся Османскую империю венецианцы лупили изо всех сил. Высылали эскадры с десантами к Эгейским островам, греки тут же поднимали восстания, и острова по очереди переходили в руки Венеции. Шаг за шагом она подобралась уже к проливу Дарданеллы, блокировала его. Стумбул отрезали от заморских владений, заперли в Мраморном море военные и купеческие корабли. Империя очутилась на грани гибели, придворные взяточники и казнокрады растерялись, в правительстве начались склоки.

Но у слабенького султана Мухаммеда была умная и энергичная мать, албанка Турхан. Она обратилась к военным, к отуречившейся семье французских ренегатов Кепрюлю. Ради собственного возвышения они были готовы на все. В 1656 г. гаремная клика во главе с Турхан продвинула на пост великого визиря 71-летнего Мехмета Кепрюлю, его сын Фазыл Ахмет поднял армию. В Стамбуле они устроили суровейшую чистку. Взяточников и воров хватали пачками и отдавали палачам. Казнили вельмож, военачальников, адмиралов. Заодно уничтожали и тех, кого считали политическими противниками. Сурово погромили Константинопольскую патриархию, казнили многих иерархов, в том числе патриарха Паисия – его связи с Россией квалифицировали как измену. За короткое время лишилось жизни 60 тыс. человек.

Однако отец и сын Кепрюлю одновременно с расправами повели реформы по оздоровлению государства. В войска назначали новых командиров, в администрации новых чиновников, и они-то больше не смели своевольничать и хищничать. И оказалось, что Османская империя ничуть не ослабела. Достаточно было навести порядок, как она снова стала одолевать всех противников. Великий визирь связался с алжирскими и тунисскими пиратами, напомнил, что они являются подданными султана. Африканский флот пришел на помощь турецкому, совместными усилиями венецианцев вышибли с островов Лемноса и Тенедоса, блокада Дарданелл была прорвана. Один за другим принялись очищать другие острова. Венецианцы удирали, поддержавших их греков резали, пираты получали щедрую добычу, невольников, и готовы были дальше служить призвавшему их визирю.

На Крит пошли подкрепления, венецианцев побили, они снова вынуждены были отсиживаться по крепостям. Фазыл Ахмет Кепрюлю подавил сепаратистов Ливана, сжег непокорные города. Новые властители Турции пересмотрели и отношения с Москвой. Пришли к выводу, что присоединение Украины к России опасно для их империи. Русские приближались к Крыму, турецким черноморским городам, балканским вассальным странам. Эти перемены в полной мере оценили в Варшаве. В Стамбуле появились польские дипломаты, предлагали союз против царя. Правда, возникли и серьезные противоречия. В период турецкого развала паны старались прибрать под свое влияние Валахию и Молдавию, а Кепрюлю уступать их не собирался. Тем не менее, у России обозначился еще один потенциальный противник.

А прежние противники, поляки и шведы, тоже не спешили заключать мир. Хотя они по-прежнему месились между собой, и ситуация на фронтах менялась, как в калейдоскопе. Шведский король осознал, что слишком неосторожно оттолкнул курфюрста Бранденбурга, постарался задобрить его перспективами захватов. Немецкие части подкрепили шведов, во второй раз вторглись в Польшу, громили шляхту и дошли до Бреста. С другой стороны наступали венгры Ракоци. Паны снова заискивали перед русскими.

Зато Карлу Х победы вскружили голову. Воевода Восточной Лифляндии Ордин-Нащокин прощупывал возможности для переговоров, обращался к Делагарди. Не тут-то было! Вместо переговоров король поручил Делагарди ударить по России. Шведский командующий стянул в Нарву 8 тыс. отборной пехоты и конницы с артиллерией, в сентябре 1657 перешел границу. Правда, с Псковом уже обжегся, выбрал более скромную задачу, осадил Гдов. Но выяснилось, что и Гдов шведам не по зубам. На выручку ему выступил князь Хованский с несколькими полками. Схватились на р.Черми в 5 км от Гдова, и русские смели врагов неудержимой атакой. Они побежали, побросав пушки в Чудское озеро. Кавалерия гнала и рубила их 15 верст, только убитыми Делагарди потерял половину личного состава: 2 генералов, 3 полковников, 20 младших офицеров, 3600 рядовых.

Преследуя шведов, русские переправись через р.Нарова, ворвались на окраины Нарвы, сожгли посады. К нарвской крепости приступать не стали, но крепко прошлись по неприятельской территории, опустошили Нарвский, Ивангородский и Ямские уезды. Противника потрепали и на других участках. Солдаты из Олонца вторично осадили Корелу, разбили высланный против них шведский полк. А в декабре, когда установились зимние дороги, русские отряды совершили рейд в Финляндию, разорили Выборгский уезд, ходили “изгоном” под крепость Канцы.

А успехи Карла X в Польше быстро развеялись прахом. Города теперь не сдавались, держались до последнего. Шведы и их союзники одолевали шляхту в открытых боях, но их со всех сторон клевали партизаны. Дания с запозданием заключила союз с Россией, ее флот вышел на Балтику, срывал перевозки. Карлу пришлось отступить из Польши. Впрочем, он отыгрался за счет датчан. Зима выдалась холодная, морские проливы замерзли, и шведская армия по льду устремилась к Копенгагену. Датчане запаниковали. Сразу забыли о договоре с царем, забыли и о том, как сами же внесли требование не заключать сепаратного мира. Не только согласились выйти из войны, но и отдали с перепугу все, что им продиктовал Карл X – южную часть Скандинавского полуострова, которая до этого принадлежала Дании, города в Норвегии, острова.

Но возобновлять драку с русскими шведам больше не хотелось. Слишком уж чувствительно им досталось. Король уже сам начал закидывать удочки о переговорах. В Москву поехал его посол, назначили мирную конференцию. Делегации съехались в деревне Валиесари под Нарвой. Россию представляли боярин Прозоровский и Ордин-Нащокин, получивший чин думного дворянина. Королевским уполномоченным они предъявили условия – за русскими остаются Динабург и Кокенгаузен на Двине, шведы должны вернуть выход к Финскому заливу по Неве с крепостями Нотебург и Ниеншанц, а царь за это готов приплатить 200 тыс. ефимков. Партнеры, естественно, упирались, не соглашались. Спорили долго и трудно.

Но Швеция совершенно запуталась в собственных военных авантюрах. После того, как Дания безоговорочно отдала свои территории, Карл X спохватился, что маловато запросил с нее, можно было и больше. Вторично объявил войну, осадил Копенгаген. Хотя боевые действия развернулись отнюдь не так, как он предполагал. Откровенное вымогательство возмутило датчан, а угроза столице сплотила их. Они дружно взялись за оружие, шведы получили серьезный отпор. Озаботились Голландия и Англия: если Карл захватит балтийские проливы, то сможет диктовать условия их купцам. На выручку Копенгагену пришли британская и нидерландская эскадры.

Напомнила о себе даже королева Христина. Ей из Стокгольма перестали присылать деньги, и она заявилась в Вену. Просила у императора войско, чтобы лично вести его в бой против Карла. Войско ей, конечно, не дали. Но император и римский папа были очень недовольны, что шведы никак не уймутся. Глядишь, опять полезут на Польшу, отвлекут ее от борьбы с русскими. Папа с императором нашли довольно простой выход, перекупили курфюрста Бранденбурга. Немецкие полки повернули мушкеты против вчерашних союзников, вторглись в Померанию. У шведов добавилось и другое бедствие, в Риге вспыхнула эпидемия чумы, умер Делагарди, смерть тысячами косила жителей. А датский король обратился к Алексею Михайловичу. Униженно оправдывался по поводу сепаратного мира, умолял возобновить союз.

В такой ситуации царские дипломаты сыграли грамотно. Восстанавливать связи со столь ненадежными союзниками не соблазнились, зато шведов припугнули и дожали их. В Валиесаре было подписано перемирие на три года на очень выгодных условиях. Под властью России оставались все занятые ею территории. Земли по Неве шведы не отдали, но гарантировали русским беспрепятственный выход на Балтику. Устанавливался свободный проезд между обеими странами, “вольная и беспомешная торговля”, в Стокгольме русским предоставлялось право строить свои подворья и храмы. Особой статьей оговаривалось, что война России и Швеции с Польшей не должна использоваться одной из договаривающихся сторон против другой.

Однако в нашей стране возникли не только военные проблемы. Никон упорно насаждал церковные реформы, а они встретили сопротивление. Где-то от них просто старались уклоняться, служили по-старому. А Соловецкий и Макарьевско-Унженский монастыри открыто отказались принимать нововведения. Патриарх, как обычно, в выборе средств не стеснялся, созвал собор. Теперь иерархи уже не осмеливались возражать ему. Никон добился проклятия и отлучения от церкви всех сторонников старого обряда.

Но и двоевластие двух Великих государей, Алексей Михайловича и патриарха, становилось совершенно ненормальным. Современники отмечали, что Никон вел себя “царственнее, чем сам царь” – “сановники не испытывают особого страха перед царем, скорее они боятся патриарха, и во много раз сильнее”. Он сформировал собственный многолюдный двор. Патриаршие приближенные и чиновники быстро избаловались и наглели. Для решения каких-либо дел надо было подъезжать к ним с “подарками”. На каждый праздник московское духовенство и знать тоже должны была обходить с визитами и одаривать более сорока патриарших приближенных, иначе по их наветам можно было попасть в немилость.

А Никона сжигала страсть постоянно выпячивать собственную власть. Бояр и вельмож он заставлял подолгу выстаивать у себя под дверью в ожидании выхода. По любому вопросу, хоть серьезному, хоть мелкому, непременно навязывал свое мнение, замучил своим одергиваньем и царский двор, и Боярскую думу. Заговорил и об изменении законов. Еще в 1649 г. по Соборному Уложению церковные земели были обложены налогами, для их сбора учредили Монастырский приказ. Теперь Никон озадачился, что эти деньги уходят не только на церковные, а на государственные нужды. Настаивал, что церковная собственность не имеет отношения к государству, обложение надо отменить, а главу Монастырского приказа Одоевского возненавидел, называл не иначе как “новым лютером”.

Окружение Алексея Михайловича отвечало ему аналогичной неприязнью. Однажды Семен Стрешнев, пируя с гостями, пошутил – сравнил поведение своей собаки с манерами Никона. Патриарху донесли. Он разгневался, и в присутствии царя, на службе в Успенском соборе, неожиданно предал Стрешнева проклятию, приказал вывести из храма. Государю уже давно не нравилась заносчивость “собинного друга”, он осознавал, что переоценил Никона. Столь неадекватная месть Стрешневу и подавно возмутила государя. Тем не менее, Тишайший Алексей Михайлович избегал конфликтов, очередной раз смирил себя.

Однако патриарх возомнил, что он вправе самостоятельно распоряжаться даже в международной политике. В 1658 г. в Москву приехал царь Кахетии (Западной Грузии) Теймураз, просил поддержать против персов и турок. Визит был обычным для России. В подобных случаях требовалось пышно принять гостя, обласкать, дать денег, но уклониться от серьезных шагов, чтобы не посориться с великими азиатскими державами. По русскому этикету, любая иностранная миссия должна была получить аудиенцию у царя и лишь после этого начинались переговоры. Но стало вдруг известно, что Никон, ни с кем не согласовывая, велел грузинам 6 июля, в день аудиенции, заехать к нему в Успенский собор, а уже от него идти к государю! Решил установить новый порядок, подчеркивающий, какая власть выше, духовная или светская. Мало того, на этой церемонии Никон, патриарх Великия и Малыя и Белыя Руси, намеревался провозгласить себя еще и патриархом Грузинским!

Правительство схватилось за головы – столь демонстративное выражение покровительства Грузии грозило войной с Турцией и Ираном. Приставам велели везти Теймураза прямо во дворец, минуя храм. Один из патриарших “детей боярских”, Вяземский, дежурил на крыльце собора, увидел, что посольский поезд поехал “не туда” и кинулся исправлять “ошибку”, повернуть делегацию. Выскочил у нее на пути, и окольничий Хитрово, прокладывавший Теймуразу дорогу в толпе, огрел Вяземского палкой. Тот раскричался, что он “патриарший человек”. Это разозлило придворного – раз “патриарший человек”, то и лезть можно всюду? Вяземский получил еще раз.

Он побежал жаловаться. А Никон и без того оскорбился, что сорвали его задумку. Написал гневное письмо царю, перемешал обиды Вяземского с собственными. Алексей Михайлович пообещал “сыскать вину”, но наказывать Хитрово даже не подумал, а встреч с патриархом стал избегать. 10 июля, в день перенесения Ризы Господней, не пришел на праздничную службу в Успенский собор, отстоял ее в другом храме. Никон вспылил и решился на демонстрацию. После богослужения начал вдруг снимать облачение, переодеваться в монашеское платье. Объявил: “От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриархом, то буду анафема”. Прихожане пришли в ужас.

“Собинный друг” рассчитывал, что повторится та же история, как при поставлении на патриаршество – Алексей Михайлович прибежит к нему валяться в ногах и каяться. Но этого не случилось. Государь в это время обедал с боярами, ему доложили, и он послал Трубецкого. Поручил выяснить претензии патриарха и попросить его не доводить до крайностей. Нет, Никон не пожелал разговаривать с первым боярином и военачальником. Вручил заранее заготовленное рассерженное послание для царя и остался ждать, когда он придет лично. А тот не пришел. И послание читать не стал. Рассудил, что в гневе человек мог написать лишнего, о чем сам потом пожалеет.

Возвратился Трубецкой, вернул нераспечатанную грамоту, повторил просьбу государя: одуматься и не не оставлять патриаршество. Но Никон уже закусил удила. Отрезал, что он удаляется. Прихожане все еще толпились у собора, не пускали его, выпрягли лошадей из кареты. Он упрямо пошел пешком. Народ закрыл перед ним Спасские ворота. Однако капризы патриарха надоели Алексею Михайловичу, он распорядился ворота открыть. Хочет – ну и пусть идет. Правда, Никон ушел недалеко, на Ильинку, на подворье Новоиерусалимского монастыря. Ждал три дня, когда же к нему придут извиняться и уговаривать. Не дождался, не пришли. Тогда он уехал в Новый Иерусалим. Патриарх все еще верил, что царь спохватится, будет молить о прощении. Но Тишайший испытывал огромное облегчение, избавившись от такой обузы.

Он поручил Трубецкому провести расследование, тот арестовал бумаги Никона и его двора. А от людей, прежде боявшихся патриарха и его присных, сразу посыпались жалобы на обиды и вымогательства. Государю представили переписку “собинного друга”, насквозь пронизанную спесью и гордыней, и его симпатии к Никону развеялись окончательно. По результатам следствия у патриарших служащих конфисковали нахапанные ими богатства, отобрали ряд вотчин, незаконно приписанных к патриаршим владениям. В августе Никона посетили Трубецкой и Лопухин. Он и сам не знал многое из того, что вытворяли его подчиненные. Вываленные факты буквально ошеломили его, и патриарх капитулировал. Согласился дать благословение Алексею Михайловичу и тому иерарху, который возглавит Русскую Церковь. Местоблюстителем патриаршего престола стал Питирим.