45. Артамон матвеев.

Ядовитые семена, зароненные в свое время поляками и иезуитами в душу Ордина-Нащокина, дали неожиданно щедрые всходы. Стремительное возвышение вскружило ему голову, он мог больше не озираться на чужие мнения, действовать так, как считает нужным. По сути, Речь Посполитая и католические спецслужбы добились фантастического успеха. Русский канцлер стал работать в их пользу! Еще недавно об этом можно было только мечтать. Но… сложилась парадоксальная ситуация. Успех запоздал. Польша скатилась в такой разброд, что уже не могла им воспользоваться.

А канцлеру мешали его амбиции и склочный характер. Он возомнил себя величайшим дипломатом, наподобие Мазарини, пытался самостоятельно определять политику государства, не считался ни с кем, а в итоге перессорился со всеми боярами. Алексею Михайловичу приходилось вмешиваться, мирить приближенных, атмосфера в Боярской Думе стала совсем не рабочей. Ордин-Нащокин нашел хитрый довод, помогавший ему склонять царя на свою сторону. То и дело бежал к нему жаловаться, что аристократы ненавидят его за «худородство», нарочно затирают, мешают его начинаниям. Тишайший жалел любимца, брал под защиту.

Но противовесом канцлеру в окружении государя стал Артамон Матвеев. Уж он-то никак не мог похвастаться знатным происхождением. Был сыном дьяка, продвинулся на стрелецкой службе до командования полком, Алексей Михайлович отметил в походах его доблесть и ум, стал привлекать в совет, давать важные поручения. Матвеев был очень образованным человеком, увлекался алгеброй, проводил химические опыты. Перенимал зарубежные новинки, украшал дом картинами, устроил домашний театр. Даже женился на иностранке, крещеной в Православие дочери шотландского эмигранта Евдокии Гамильтон. Но при этом Матвеев умел проводить грань, где кончаются полезные вещи и знания, и где начинаются отнюдь не здоровые идеи, оставался глубоко православным человеком и патриотом. Несмотря на «худородство», он умел ладить и с боярами, помогал царю урегулировать конфликты в Думе.

Ордин-Нащокин возглавлял не только дипломатические ведомство, но и Малороссийский приказ. Однако в 1668 г. полыхнуло восстание Брюховецкого, а канцлер… вообще отстранился от украинских дел. Сетовал и разводил руками – он же предупреждал, Левобережье следовало отдать. Куда более важной задачей, чем украинская катастрофа, он видел выполнение договора с Польшей, взялся организовывать Балтийскую торговую конференцию. Убедил государя, что это “великое дело, какого в России издавна не бывало”. Местом проведения определил Курляндию, ведь курляндский герцог был его другом. Туда пригласили делегации Польши, Бранденбурга, Швеции.

Ордин-Нащокин планировал, что Бранденбург станет посредником между Варшавой и Москвой, и они вместо перемирия заключат «вечный мир». Общими усилиями прижмут шведов, и им придется принять навязанные условия. Канцлер сам выехал в Курляндию с огромной свитой. Но затея с треском провалилась. В Швеции воинственный Карл X уже умер, на престол посадили юного Карла XI, но регентом при нем стал все тот же Оксеншерна, и политика Стокгольма ничуть не изменилась. Шведы отказались участвовать в конференции. Объявили, что правила их торговли с Россией и Польшей уже оговорены мирными договорами, менять что-либо они не хотят, а кого не устраивает – можно и повоевать.

Польше тоже не прислала делегатов, ей было попросту не до того. Проигранная война, потеря территорий, набеги татар вылились в бурные склоки. На короля ополчились и магнаты, и шляхта. Ян Казимир крутился так и эдак, цеплялся за соломинки. Пытался получить поддержку и от русских, и от папы. Додумался вообще до фантастического проекта, предложил Алексею Михайловичу свое посредничество в заключении… церковной унии. Пояснял, что в таком случае царь или царевичи смогут претендовать на польский трон, а патриарх Московский получит право занять престол папы римского, и Ян Казимир самолично приложит все усилия для его будущего избрания. Разумеется, Тишайший не стал даже рассматривать подобный бред.

В августе 1668 г. король под давлением панов отрекся от короны, и в Польше разбушевались выборные страсти. Французы проталкивали кандидатуру принца Конде, шведы и Бранденбург – пфальцграфа Нейбургского, австрийцы – Карла Лотарингского. Из Рима примчалась и Христина Шведская, рекламировала себя, неужто она будет плохой польской королевой? Всех удовлетворит, готова воевать и с русскими, и с турками, и со шведами. Литовская шляхта предлагала русского царевича. Но свистопляска заварилась настолько безумная, что даже Ордин-Нащокин возражал против участия в выборах, писал царю: “Корону польскую перекупят, как товар, другие”.

Канцлер проторчал в Курляндии целых полгода без всякого результата, только испортил отношения со Швецией. Умиротворять гетманские мятежи довелось не ему, царь назначил своими полномочными представителями на Украине Ромодановского и Матвеева. Но для Ордина-Нащокина одного урока оказалось недостаточно. Едва вернувшись из Прибалтики, он задумал новую конференцию, на этот раз только с поляками, на предмет заключения с ними «вечного мира» и военного союза. Назначил ее в Мигновичах и весной 1669 г. выехал туда.

Однако в Речи Посполитой все еще не было короля, она прислала второстепенных чиновников, не имевших никаких полномочий. Ордина-Нащокина это не смутило. Он очутился в «своей» среде, чуть ли не лез брататься с панами, развивал идеи объединения. Между тем, накопились действительно важные дела: султан объявил о принятии Украины в подданство, Ромодановский докладывал о трудностях у Многогрешного. Царь вызвал канцлера в Москву для обсуждения и совета, но того настолько занесло, что он грубо отмахнулся от самого государя : “Не знаю, зачем я из посольского стана в Москву поволокусь?”

А вдобавок ко всему, стало известно, что поведение Ордина-Нащокина, мягко говоря, вышло за рамки допустимых симпатий. Он «по дружбе» показывал полякам секретную переписку со шведами и украинцами, жаловался перед панами, что Украину приняли в подданство напрасно. Самовольно, без ведома царя и Боярской Думы, вступил в переписку с крымским ханом Аталыком о заключении мира. В измену Алексей Михайлович все-таки не поверил. Пришел к выводу, что его приближенный чересчур увлекся. Приказал прибыть ко двору, резко отчитал и велел дать письменное объяснение своих заскоков.

Хотя политическая линия канцлера получалась не просто ошибочной, а опасной. Потому что Польша к «дружбе» с Москвой абсолютно не стремилась. Папские деньги и католическая поддержка на выборах значили немало, и победил один из непримиримых врагов России, Михаил Вишневецкий. Ни о каком союзном договоре он вспоминать не стал, а с ходу принялся задираться, потребовал вернуть Киев – по Андрусовскому перемирию он отошел к русским лишь на два года. Переговоры в Мигновичах возобновились осенью, и теперь польская делегация вела себя совсем не так, как прежде. Высокомерно выставляла претензии, грозила.

О, Ордин-Нащокин охотно шел навстречу! Для решения судеб Украины он предложил созвать в Киеве конференцию с участием всех заинтересованных держав: Польши, России, Турции и Крыма. Паны, естественно, согласились. Канцлер составил совместное русско-польское обращение и послал на Украину – извещал о грядущей конференции и предупреждал, если украинцы не будут повиноваться властям, царские и королевские войска будут вместе подавлять их. Правда, паны были не в состоянии покорить казаков даже на своей территории, на Правобережье, но Ордин-Нащокин выражал готовность подсобить им, прислать калмыков.

Это обращение чуть не вызвало на Украине новое восстание! Покатились слухи, что русский канцлер, сговорившись с поляками, уже ведет армию карать украинцев. Но и царь с боярами, узнав о принятых решениях, были в полном шоке. Алексей Михайлович отреагировал немедленно. В Мигновичи помчался стрелецкий голова Лутохин, повез строгий приказ: переговоры прервать и перенести в Москву, а все, что успел наобещать Ордин-Нащокин, отменить. От руководства Малороссийским приказом государь его отстранил. На эту должность был назначен Матвеев, и он без труда нашел юридическое основание не возвращать Киев. Полякам указали, что они уже нарушили договор – не оказали русским помощь против Брюховецкого, Дорошенко и татар. С какой стати русские будут выполнять свою часть договора?

Тем не менее, Алексей Михайлович видел в Ордине-Нащокине великолепного дипломата, надеялся, что выговоры образумят его, инициативы и таланты обратятся на пользу государства. За ним сохранились посты канцлера и главы Посольского приказа. Разумные начинания государь одобрил, в первую очередь, переговоры с Крымом. Канцлер провел их, в апреле 1670 г. подписал договор о мире и дружбе. Татары обязались прекратить набеги, освободить пленных. Но… глава русского внешнеполитического ведомства опять не обошелся без серьезнейшего прокола. За мир и «дружбу» Россия уплачивала «поминки» за три года. Их и раньше-то платили неофициально, под видом разовых подарков хану. А после того, как страна окрепла, надежно прикрыла границы, ни о каких «поминках» давно речи не было. Теперь Ордин-Нащокин не только пожертвовал казенными деньгами, но и юридически закрепил, что Россия является данницей Крыма! А хан договор так и не выполнил, пленных не вернул.

Ясное дело, это не прибавило авторитета канцлеру. Правда, он умел преподносить себя, выставлял в заслугу, что отвел опасность от южных границ. Но опасность отвела вовсе не его дипломатия, а русские войска на Украине. Хан Аталык рассудил, что соваться туда чересчур рискованно, в 1670 г. вместе с казаками Дорошенко во второй раз налетел на польские владения, погромил города и местечки. Тут уж спохватился новый король Михаил Вишневецкий. Ненависть к России приходилось отложить до лучших времен, к царю поехало посольство. Король вспомнил о Московском Союзном постановлении, просил ударить на Дорошенко.

На этот раз Ордину-Нащокину уже не позволили самому заседать с панами и расстилать наилучшие для них условия. Ситуацию обсудила Боярская Дума. Пришла к выводу, что доверять королю нет ни малейших оснований. Отношение к русским он успел продемонстрировать. Если начать операции против Дорошенко, за него вступятся Турция и Крым, нацелятся на Россию, а Польша останется в стороне, будет потирать руки и пожинать плоды войны. Ордин-Нащокин, скрепя сердце, вынужден был дать послам не собственный ответ, а тот, который ему поручили озвучить: войска за Днепр царь не пошлет, и “обоим великим государям шатостных казаков лучше привесть в послушание милостиво, а не жесточью”.

Впрочем, энергии у канцлера хватало, он не оставлял попыток восстановить свое положение. Придумывал очередные реформы, старался заинтересовать ими Алексея Михайловича. Предлагал упразднить обязательную службу дворян, вместо нее собирать денежный налог, а армию формировать из рекрутов, как в Швеции. Потом внезапно оказался рьяным защитником Церкви. Выдвинул идею создать подобие инквизиции и уничтожать еретиков “по примеру Италии и Испании”. Однако глупостей он натворил уже достаточно, безграничное доверие кончилось. Государь смотрел на его идеи куда более критично, чем раньше. Армейские реформы Тишайший продолжал и без подсказок Ордина-Нащокина, но постепенно, без кардинальных встрясок. Дворянское ополчение хорошо показало себя в войне, зачем же было его ломать? И куда потом пристроить самих дворян? Узаконить для них статус бездельников и паразитов, как во Франции или Польше? Ну а под еретиками подразумевались в первую очередь старообрядцы. Жечь их на кострах государь считал совсем не лучшим выходом.

Сближение Алексея Михайловича с Матвеевым привело вдруг к новому неожиданному повороту не только в политике, но и в личной жизни государя. В семье Артамона Сергеевича воспитывалась юная дочь рязанского дворянина Наталья Нарышкина. Симпатичная, веселая, опекун дал ей хорошее образование. Царь не гнушался запросто бывать в гостях у придворных, заехал однажды к Матвееву и увидел ее. Овдовевший Алексей Михайлович был еще не стар, ему исполнился 41 год. Девушка пленила его с первого взгляда. Тишайший подумал-подумал, но все же решил не нарушать сложившихся обычаев. «По старине» объявил смотрины невест со всей страны, в Москву привезли 80 девушек. Хотя это было формальностью, Алексей Михайлович заранее знал, кто станет его избранницей, и при дворе тоже знали.

Но началась жесточайшая грызня. Запаниковали родственники первой жены, Милославские. Многие представители их клана возвысились главным образом по родству с покойной царицей. А ну как сейчас их оттеснят? Переполошился и Ордин-Нащокин, женитьба на Нарышкиной давала неоспоримое первенство его сопернику, Матвееву! Канцлер и Милославские объединились, всеми правдами и неправдами силились заинтересовать царя другой невестой, редкой красавицей Беляевой. Наталью охаивали, распускали о ней порочащие слухи. Наконец, на Постельном крыльце появился прибитый пасквиль, там указывалось, что она вообще «не целая» и даже “непраздная” – от Матвеева.

Клевета была слишком грубой. Ведь царские браки были политическим делом, все кандидатки осматривались врачами и повивальными бабками. Очевидно, авторы рассчитывали на обычный скандал. Знали, что царь не любит ссоры и дрязги. Глядишь, и сейчас предпочтет обойтись без грязи, без сплетен, потихонечку изменит выбор. Но вышло наоборот. Тишайший чрезвычайно разгневался. Назначил следствие, велел найти виновных. Их так и не отыскали, у высокопоставленных врагов Нарышкиной хватало во дворце «своих» людей. Однако не исключено, что пасквиль спас Наталью от более крупных неприятностей, например – обычного отравления. После случившегося жених взял ее под особую защиту, велел тщательно охранять, а ее противникам пришлось затаиться.

Вскоре царь официально назвал ее невестой, 1 февраля 1671 г. обвенчались. Алексей Михайлович искренне радовался своему семейному счастью. Хотел, чтобы радовалась и молодая жена, и приближенные. Свадьба была очень пышной, с хорами, с оркестром. Царю хотелось, чтобы и все подданные радовались вместе с ним. В честь венчания раздавали милостыни, прощали осужденных, на площадях угощали простой народ. Да и то сказать, много ли выпадало в жизни государя действительно веселых дней? Даже от свадебного стола нужно было сразу же возвращаться к проблемам серьезным, сложным, неприятным. Украина, Польша, Турция. Еще не было подавлено восстание Разина. А вдобавок к нему, возникли новые очаги смуты. На этот раз, напомнили о себе раскольники.

Алексей Михайлович не устраивал гонений на них. Полагал, что разногласия в Церкви должны со временем сгладиться. Во многих приходах и монастырях служили по-старому, на это закрывали глаза. Но Соловецкий монастырь выступил открыто. Отказался принять исправленные книги, принялся рассылать по стране “соловецкие челобитные”, призывал «постоять» за старую веру, противодействовать реформе, обличал власть. Монастырь был сильной крепостью, в нем имелись 99 пушек, большие запасы продовольствия, гарнизон стрельцов. Монахи сагитировали их быть заодно, сытно кормили и хорошо поили – в свое время Никон запретил держать в монастырях водку, но соловчане этот запрет тоже отвергли. Государь и бояре пробовали увещевать их, потом припугнуть, послали воинский отряд. Некоторые должностные лица в монастыре подались, соглашались вступить в переговоры, но большинство монахов забунтовало и сместило их, объявило, что готово сесть в осаду. Штурмовать или обстреливать святое место царь категорически запретил. Повелел окружить его постами и ждать, когда крамольники одумаются. Не одумались. Началось “соловецкое сидение”.

А в Москве мутила воду вдова боярина Глеба Морозова, Феодосия Прокопьевна. Она была чрезвычайно богатой женщиной, владела огромными вотчинами. Ее личная прислуга насчитывала более 300 человек, а когда она в дорогой карете выезжала по Москве, за ней шла целая сотня «слуг, рабов и рабынь». Морозова и ее сестра княгиня Урусова поддерживали и финансировали раскольников, сами тайно постриглись в монахини, в церковь ходить перестали и организовали в столице подпольный центр. Тысячам холопов и крестьян, конечно, приходилось следовать их примеру. Морозова была хозяйкой властной, суровой, кто посмел бы пойти против ее воли? От боярыни зависели мелкие дворяне, должники, родственники, и она вовлекла в раскол зависимых от нее “другов и сродников много-множество”.

Столь масштабную деятельность было невозможно держать в секрете. Но и это Алексей Михайлович оставлял без последствий. Считал, что не стоит карать людей только за их религиозные убеждения. Однако Морозова и Урусова бросили публичный вызов, отказались присутствовать на церемонии бракосочетания государя. Хотя по своему статусу обязаны были прийти. Это было уже светским преступлением – оскорблением царя, нарушением служебного долга. Их арестовали. На допросах Морозова совершила еще более серьезное преступление, выплеснула «хулы» на государя, его семью, Церковь. Сестер подвергли пыткам. Но боярыня продолжала сыпать проклятия.

Морозову и Урусову судила Боярская Дума. По закону за то, что они совершили, полагалась смертная казнь. Бояре все же пощадили их, смертный приговор «не потянули». Осудили на пожизненное заключение в Боровском монастыре. Фанатичная боярыня и в келье оставалась крайне озлобленной. Всех, кто навещал ее, и монахов, кормивших узниц, встречала бранью, проклинала, плевалась, швыряла в них принесенную еду. Морозова и Урусова просидели в монастыре четыре года и постепенно угасли…

Государева женитьба вызвала и другие последствия. Милославские начали сами себя накручивать обидами. Глава их клана Иван Милославский отличился при обороне Симбирска от Разина, царь назначил его главнокомандующим на Волге, послал усмирить Астрахань – Милославские зароптали, объявляли такое поручение ссылкой.

А Посольский приказ сразу после свадьбы, в феврале, снесся с поляками на предмет возобновления переговоров. Ордин-Нащокин задумал, чтобы они шли одновременно в двух столицах. Королевские послы прибудут в Москву, а русский канцлер отправится в Варшаву. Но царь пожелал заранее узнать, о чем он будет вести речь. Ордин-Нащокин представил доклад, где упрямо отстаивал прежние идеи: вопрос о том, кому принадлежит Украина, вынести на русско-польско-турецко-татарскую конференцию, любой ценой заключать союз с Польшей, и за это отдать ей Киев, “чтобы успокоение между народы разорвано не было”.

Алексею Михайловичу подобные поползновения уже надоели, и играть интересами России он больше не позволил. 22 марта отменил визит Ордина-Нащокина в Польшу и лишил его титула “большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя”. Точнее, совсем упразднил пост канцлера. Царь не наказывал Ордина-Нащокина, не отстранил его от дел. Он остался «ближним боярином» и руководителем Посольского приказа. Но его рекомендации теперь обсуждали и взвешивали, главным советником при государе стал не он, а Матвеев. Ордин-Нащокин воспринял это крайне болезненно. Десять месяцев кое-как терпел, не терял надежды, что Алексей Михайлович спохватится, снова возвысит. Но Тишайший не спохватился. Позволял ему быть хорошим чиновником, и не более того.

А потом с бывшим канцлером сыграло плохую шутку его собственное честолюбие. Он считал себя слишком ценным, незаменимым. 2 декабря в Москву прибыло польское посольство, и Ордин-Нащокин учинил вызывающий демарш. В самый день приезда послов подал вдруг в отставку, сгоряча написал, что для него лучше уйти в монастырь. В общем – подумайте, как вы без меня договоритесь с панами! Но скандальная выходка обошлась ему слишком дорого. Царь публично, перед всеми придворными, «уважил» просьбу, принял отставку “и от всее мирские суеты освободил явно”. А раз сам напросился, куда оставалось деваться? Ордин-Нащокин уехал в Псков и постригся в Крыпецком монастыре. Переговоры вел Матвеев, он занял и пост начальника Посольского приказа.