11. Богдан хмельницкий.

Украина была раздольным и богатым краем. Хутора и села прятались в пышном мареве цветущих садов, плодородные поля колосились щедрыми урожаями пшеницы и гречихи. Над прудами и тихими речками разливались мелодичные народные напевы – хоть год слушать, и все равно не наслушаешься. По праздникам бурлило веселье. Накрытые столы манили к себе вкусными запахами, лилось терпкое пиво и огненная горилка, звенели струны бандур, и ноги сами пускались в пляс…

Впрочем, термин Украина в XVII в. был еще чисто условным, он употреблялся только в прямом смысле – окраина. Разделяли Польскую Украйну, Русскую Украйну – южное порубежье царских владений, а земли за Уралом обозначали как Сибирскую Украйну. А украинцы и белорусы в то время называли себя “русскими”. Это подразумевалось по вере. Православные – значит русские, и само Православие именовали “Русской верой”. Чтобы не сбивать с толку читателя, я буду пользоваться словами “Украина” и “украинцы” в их современном значении. Ну а праздновать и усаживаться за обильные столы большинству местных жителей доводилось очень редко, и украинские напевы чаще всего были не веселыми, а печальными. Потому что Польская Украйна означала окраину Польши.

Две соседки, две вечных соперницы, Россия и Речь Посполитая, в свое время выбрали разные пути развития. В Москве утвердилось самодержавие, в Польше – дворянская республика. Могущественные паны и шляхта (дворяне) пользовались почти неограниченными “свободами”, готовы были отстаивать их любой ценой. Главным государственным органом был сейм. Депутаты на него избирались шляхтой на местных сеймиках. Они выбирали королей, всячески старались расширить собственные “вольности”, получили даже право “liberum veto ”. Достаточно было одному депутату гаркнуть “Не позволям!” – и решение не проходило.

Сейм принимал и законы. Разумеется, такие, которые подходили шляхте, и для народа подобные “свободы” стали сущим бедствием. Шляхта получила исключительное право владеть землей и недвижимостью. Не только крепостные, но и свободные крестьяне попадали в полную власть землевладельца, он обладал правом суда и расправы в своих имениях. Порядки устанавливал хозяин. В Галиции барщина была ежедневной. В Поднепровье крестьянин со своей лошадью должен был трудиться на землевладельца 3 дня в неделю.

Поборы были самыми высокими в Европе. Если на Руси “десятая деньга” являлась чрезвычайным налогом, то в Польше крестьянин ежегодно отдавал 10% от всего имущества. Кроме того, он платил очковое (с ульев), рогатое (со скота), ставщину (за ловилю рыбы), спасное (за выпас скота), желудное (за сбор желудей), сухомельщину (за помол), дудок (при рождении ребенка), поемщизну (при заключении брака) и еще целый ряд податей. Если хозяину предстояло какое-то торжество или военный поход, он назначал отдельные разовые уплаты.

Магнаты и шляхта привыкли жить широко, пышно принимать гостей, закатывать пиры, балы, охоты. Польский публицист Старовольский писал: “Никто не хочет жить трудом, всяк норовит захватить чужое; легко достается оно, легко и спускается; всяк только о том думает, чтобы поразмашистее покутить; заработки убогих людей, собранные с их слезами, иногда со шкурой, истребляют они, как гарпии или как саранча: одна особа съедает в день столько, сколько множество бедняков заработают в долгое время, все идет в дырявый мешок – брюхо”. Лучшим образцом, как наладить “добрые нравы” и строить отношения с подданными, Старовольский считал Россию. Но кого в Польше интересовали такие сравнения? Здесь даже жизнь простолюдина ничего не стоила, любой шляхтич мог ограбить его, унизить, убить. Французский инженер Боплан писал о польских крестьянах: “Их владельцы пользуются безграничной властью не только над имуществом, но и над жизнью своих подданных… положение их бывает хуже каторжников на галерах”. То же самое отмечал папский нунций Руггиери: “Паны, казня крестьян ни за что, остаются свободны от всякой кары… можно смело сказать, что в целом свете нет невольника более несчастного, чем польский кмет”.

Паны разобрали себе воеводства, староства. В Речи Посполитой это были административные единицы. В России воевода занимал свой пост 2-3 года, а потом обязан был дать отчет. Но попробовал бы слабый польский король сменить вельможу и спросить с него! Должности воевод и старост стали наследственными. Большинство городов тоже попало в частное владение. Так, в Киевском и Брацлавском воеводствах из 323 городов и местечек 261 принадлежали магнатам. Они урвали себе права беспошлинной торговли, массу других привилегий. Винокурение, пивоварение, добыча руды, производство поташа считались монополиями короны, но и монополии короли уступили панам в обмен на те или иные услуги.

Хотя магнаты никогда не занимались собственным хозяйством или промыслами, для них это было не интересно, да и унизительно. Им требовались только деньги. Для управления своими владениями они нашли удобный выход, сдавать их в аренду евреям. Иудеи были чужаками для населения, сговор и поблажки исключались. А в итоге получилось выгодно для обеих сторон. Арендатор выжимал подати, пан мог пускать их на ветер в свое удовольствие. Но и арендаторы себя не забывали, народ оказывался под двойным гнетом.

Еще одним бичом Речи Посполитой были постоянные набеги татар. У короля не было средств возводить мощные оборонительные системы, как это делали русские цари. А постоянная армия была небольшой, “кварцяное войско” из наемников (содержавшееся на “кварту”, четверть доходов с коронных земель). На войну магнаты приводили собственные отряды (могли и не привести или уйти, когда им вздумается). Общее ополчение шляхты, “посполитое рушенье”, король имел право созвать только в случае крайней опасности, с согласия сейма. Как нетрудно понять, отразить стремительные рейды крымцев при таких порядках было невозможно.

При их нашествиях кто мог – прятался по крепостям и замкам, а единственными надежными защитниками населения были казаки. Они селились в днепровских городах, Каневе, Чигирине, Киеве, Черкассах, перехватывали татар, отбивая полон, сами совершали отважные вылазки в турецкие и крымские владения. Пограничные воеводы Вишневецкие, Острожские, Ляндскоронские, Заславские начали организовывать казаков, становились их гетманами (командующими). Таким образом, они получили серьезную силу, помогавшую оборонять их владения, а казакам предоставляли пристанище, кормили, снабжали их оружием, боеприпасами.

При Иване Грозном днепровские казаки признали себя подданными Москвы. Но король Стефан Баторий сумел расколоть их. Ввел реестр из 6 тыс. человек. Казаки, записанные в него, числились на королевской службе, им платили жалованье, гетману пожаловали государственные “клейноды” – булаву, знамя, бунчук и войсковую печать. А те, кто не попал в реестр, переводились на положение простых крестьян. Но казаки, оказавшиеся обойденными, не подчинились. Они обосновались в еще незаселенном Запорожье, построили там Сечь (засеку, укрепление).

Она стала центром “вольного” казачества. Жила по законам “лыцарского братства”, женщины сюда не допускались, в походах действовала строжайшая дисциплина, предательство, воровство, блуд наказывались смертью. В Сечь мог прийти любой желающий. Достаточно было ответить на два вопроса – верует ли человек в Господа Иисуса Христа, Пресвятую Богородицу, и готов ли он биться за христианский народ. Казаки принимали в свою среду даже ляхов (поляков) и татар, переходивших в Православие. На Днепр бежали и крестьяне от панского произвола, некоторые тоже становились казаками. Хотя выдерживали далеко не все. Жизнь в Сечи была трудной и опасной, одни погибали, другие уходили, а из оставшихся выковывались железные воины, запорожская “сирома” (волки).

Вплоть до конца XVI в. запорожцы считали своим монархом русского царя, а не польского короля. Но потом панам все же удалось оторвать их от Руси. Украинцев втянули в Смуту и в Смоленскую войну на стороне Речи Посполитой. Казаки несколько раз спасали Польшу и в войнах с Турцией, не прекращали отчаянную борьбу с крымцами. На удары отвечали контрударами. Полыхали пожарами окрестности Очакова, Бендер, Аккермана, морские десанты громили Кафу, Керчь, Евпаторию, Трапезунд, даже предместья Стамбула.

Но в XVII в. обстановка на Украине стала меняться. Как уже отмечалось, была принята Брестская уния, католики и польские власти принялись притеснять православных. Да и панский гнет стал заметно ужесточаться. Раньше хозяева пограничных земель так или иначе должны были считаться с народом. Вместе с подданными отбивались от крымцев, предоставляли большие льготы беглым крестьянам, зазывая их осваивать пустующие районы. Да и сами эти пограничные воеводы были русскими по крови, православными по вере.

Но постепенно казачьими саблями и плугами переселенцев они сколотили себе огромные владения, потомки бывших казачьих гетманов стали крупнейшими магнатами в Речи Посполитой. Вишневецкому принадлежало 40 тыс. крестьянских хозяйств на Полтавщине, Заславскому – 80 городов и местечек, 2760 сел, Потоцкому – Нежинское староство и г. Кременчуг, Конецпольскому 170 городов и местечек и 740 сел на Брацлавщине, Жолкевским - значительная часть Львовщины. Теперь они чувствовали себя прочно, уверенно, и поблажки кончались. Вводились такие же порядки, как в центральных областях Речи Посполитой: непомерные поборы, барщина, полная власть пана над подданными.

Связь с народом порывалась. Украинские магнаты были богаче короля, сверкали в Варшаве, задавали тон на сеймах и полностью ополячивались. Родной язык уже казался им недостойным, мужичьим. А католическое духовенство прилагало все силы, чтобы перетащить их в латинство. Если кто-то из вельмож упорно отстаивал веру дедов и отцов, обрабатывали его детей, внуков, и новообращенные становились еще большими врагами Православия, чем прирожденные католики.

Но ведь казаки считали себя в первую очередь защитниками веры. Заполыхали восстания. В 1595 г. – Косинского, в 1596 – Наливайко и Лободы, в 1601 – в Добровнице, в 1602 – в Остре, в 1607 – в Брацлаве и Корсуни, в 1625 – восстание Жмайла, в 1630 – Тараса Федоровича (Трясило). Полякам удавалось подавлять их, предводителей и пойманных мятежников подвергали жутким казням: четвертовали, вешали на крюках под ребро, сажали на кол, жарили в медном быке на потеху варшавским господам и дамам.

Четырежды, в 1621, 1622, 1625, 1630 г. казачьи гетманы и украинское духовенство присылали делегации к царю, просили принять их в подданство. В Москве радушно встречали такие посольства, оказывали помощь повстанцам, но брать их “под государеву руку” не спешили. Это означало бы войну с Польшей, а мятежные казаки и крестьяне оказывались не слишком надежной силой. Обычно случалось так, что в Москве лишь начинались переговоры, а восстание уже ликвидировалось.

А ликвидировали их не только воинскими контингентами, но и хитростью, обманами, уговорами. Для поляков не составляло особого труда задурить головы украинцам, потому что среди них не было единодушия. О воссоединении с Россией пока что задумывалась небольшая часть, а простонародье верило в “доброго короля”, который обуздает панское хищничество – так же, как это делает русский царь. Казачью старшину (начальников), наоборот, вполне устраивали польские “свободы”. Но при условии, если их самих допустят в число панов.

Чаще всего, восставшие казаки и крестьяне не нацеливались отделяться от Речи Посполитой, а просто выдвигали требования улучшить их положение. Пусть казачьим депутатам предоставят право заседать в сейме, законодательно обеспечат неприкосновенность православной веры, увеличат реестр – то есть, переведут “вольных” казаков на положение королевских служащих. Но все потуги украинцев нормально устроиться в рамках польского государства магнаты и католики наотрез отвергали. А казачество решили вообще уничтожить.

Оно было слишком беспокойным. Прежде это было полезно для пограничных вельмож, казаки были нужны для борьбы с татарами и турками, привозили из походов богатую добычу, перетекавшую к их покровителям. Но сейчас война с “басурманами” пугала тех же вельмож. Под удары попадали их владения, они несли убытки. На войну требовалось раскошеливаться. За поддержание мира королю приходилось платить Крыму ежегодную дань в 15 тыс. злотых, но это были деньги из казны, а не панские. Казакам сыпались суровые приказы не задевать татар и турок. Да и в каждом восстании они выступали ударной силой.

Власти начали прижимать реестровых, вычищать тех, кого сочли неблагонадежными. А Запорожскую Сечь надумали разогнать, рядом с ней принялись строить крепость Кодак. Это вызвало цепь новых восстаний – Сулимы, Павлюка, Остряницы, Полторакожуха. Но поляки обманули реестровых, наобещали уравнять в правах со шляхтой. Раскололи мятежников и усмирили жесточайшим образом. Каратели оставляли после себя пустыню, казнили не только повстанцев, но и всех, кто просто попался под руку. 20 тыс. человек бежали в Россию.

А сейм в 1638 г. принял “Ординацию” о новом режиме на Украине. Численность реестровых казаков не должна была превышать 6 тыс., отныне их гетманы и старшины становились не выборными, а назначаемыми. Все прочие теряли право называться казаками, должны были превратиться в подневольных “хлопов”. Уход на Сечь карался смертью. На Украине размещались коронные войска, управление передавалось польским чиновникам.

Украинцы и впрямь надолго запомнили подавление восстаний. Их настолько круто вырезали и затерроризировали, что они покорились на целых 10 лет. Но лучше не становилось, только хуже. Поляки уверились в своем всесилии и вседозволенности. Ужесточались гонения на Православие. На Западной Украине православным вообще запретили вступать в ремесленные цехи, строить дома в городах, выступать в судах, торговать. В официальном обиходе отменили и украинский язык, во всех учреждениях должны были говорить и писать по-польски. Последние православные магнаты на Украине во главе с Адамом Киселем соглашались подчиниться Риму, завели переговоры о “новой унии”.

А православные церкви, построенные на “панской земле”, считались панской недвижимостью. Хозяева, издеваясь над прихожанами, передавали их под контроль арендаторов-евреев. Под защитой поляков они чувствовали себя неуязвимыми, возгордились. Вошли во вкус оскорблять религиозные и национальные чувства. Кочевряжились и торговались, открыть ли церковь для службы и за какую сумму? Тешили самолюбие, заставляя христиан поунижаться перед собой. Арендаторы правдами и неправдами прибирали к рукам торговлю, прибыльные промыслы. Там, где пристраивался один, вскоре оказывались его сородичи и знакомые. Как писал современник, “жиды все казацкие дороги заарендовали и на каждой миле понаставили по три кабака, все торговые места заарендовали и на всякий продукт наложили пошлину, все казацкие церкви заарендовали и брали поборы” [59, 141].

В народе жила вера в “доброго короля” Владислава IV, его считали другом и покровителем казаков. Но эти надежды рухнули. Владислав вообще стал игрушкой в руках магнатов. Сейм не давал ему денег, паны считали чуть ли не хорошим тоном вытворить что-нибудь в пику монарху, поизмываться над ним. Засилье вельмож привело к тому, что не только простолюдины, а даже мелкие шляхтичи оказались совершенно беззащитными. Магнат имел возможность разорить их судами, погромить “наездами” – послать на неугодного отряд вооруженных слуг. Например, Конецпольский округлял владения с помощью банды некоего Лаща. Тот нападал на соседей, убивал, калечил, бесчестил жен и дочерей. Суд 273 раза приговаривал Лаща к изгнанию и лишению чести, а он заявился в королевский дворец в шубе, обшитой приговорами. Слугу Конецпольского не посмел тронуть никто.

Шляхта разделилась. Многие смирялись с таким положением, шли прислуживать панам, при их дворах жить было сытно и весело, куда лучше, чем в собственном нищем хозяйстве. Другие все еще цеплялись за “свободы” и полагали, что надо усилить власть короля. Он обеспечит законность, поддержит мелких дворян – теоретически-то они были равноправными с магнатами. Владислав исподволь приветствовал подобные настроения, при нем формировалась “королевская” партия в противовес “панской”.

В это время к Польше обратилась Венеция. Приглашала вступить в союз против Турции, обещала выделить крупные суммы. Королю и канцлеру Оссолинскому идея понравилась. Государство могло освободиться от дани крымскому хану, Владислава поддержала бы шляхта, война ей сулила жалованье, добычу, захваченные земли. Но “панской” партии война совершенно не улыбалась. Король возглавил бы армию, укрепил свои позиции. Было заведомо ясно, что сейм отвергнет венецианское предложение, и Владислав с канцлером даже не стали выносить его на обсуждение. Вместо этого задумали ловкий маневр, использовать казаков. Напустить их на турок, султан рассердится, сам объявит войну, и Польше хочешь не хочешь придется вступить в нее.

В Варшаву тайно пригласили полковников Барабаша, Ильяша и войскового писаря (начальника штаба) Богдана (Зиновия) Хмельницкого. Король обласкал их, поручил строить “чайки” и совершить набег на османские берега, выдал на это королевский “привилей” (грамоту). Правда, в нарушение закона, скрепил его не государственной, а личной печатью. За верную службу пообещал увеличить реестр до 12-20 тыс., убрать с Украины коронные войска.

Но казачьи начальники были себе на уме. Барабаш и Ильяш предпочли подстраиваться не к слабому королю, а к панам. Вернувшись домой, они заложили планы Владислава чигиринскому старосте Конецпольскому. Магнаты и по другим каналам разнюхали, что монарх пробует действовать самостоятельно, без их ведома. Разразился скандал. Короля заставили отказаться от альянса с Венецией, отменить любые приготовления. И только один из предводителей казачества занял иную позицию – Хмельницкий.

Сам он был довольно зажиточным хозяином, владел богатым хутором Субботовым. Богдан получил блестящее образование, учился в школе Киевского православного братства, а потом окончил еще и иезуитскую коллегию в Ярославе. Был храбрым казаком и умелым командиром, отличился в сражениях с турками. Король Владислав заметил его способности, посылал со своими поручениями во Францию. Но Хмельницкий участвовал и в восстаниях 1637-38 гг., хотя сумел избежать расправы и сохранить видное положение. Первая супруга родила ему трех сыновей, а когда она умерла, Богдан полюбил красавицу-полячку, взял ее в дом как жену.

Хмельницкий вознамерился все-таки поддержать короля. Заехал в гости к Барабашу, засел с ним за стол и подбил помериться, кто кого перепьет. Полковник захмелел первым, Богдан выманил у него королевский “привилей” и забрал с собой. Демонстрируя грамоту казакам, начал агитировать их собраться и ударить на турок. Барабаш и Ильяш узнали, обозлились, поссорились с Хмельницким. Несколько раз его пытались убить.

Ситуация показалась удобной и для чигиринского подстаросты Чаплинского. Он давно положил глаз и на хутор Субботов, и на сожительницу Богдана, а теперь обратился к своему начальнику Конецпольскому. Расписал, что войсковой писарь их противник, мятежник, и просил передать хутор ему. Староста колебался – Субботов подарил отцу Хмельницкого его отец, наградил за доблесть. Молодому пану казалось неприличным нарушать отцовскую честь. Но Чаплинский разъяснил, что Хмельницкий казак, права на владение землей не имеет, документов на собственность у него наверняка нет. От старосты требуется всего лишь закрыть глаза на действия помощника, и он все обстряпает. В таком варианте совесть Конецпольского оказалась спокойной, староста дал добро.

Чаплинский устроил обычный для Речи Посполитой “наезд”. С отрядом слуг налетел на Субботов. Богдан успел сбежать, поскакал в Чигирин за подмогой. Его 10-летний младший сын осмелился протестовать – его выпороли так крепко, что мальчик умер. Полячку Чаплинский увез и обвенчался с ней. А найти управу на откровенный разбой оказалось невозможно, для Речи Посполитой это тоже было в порядке вещей.

Хмельницкий жаловался Конецпольскому, тот отослал казака судиться законным порядком. Судьи развели руками и вынесли решение: Субботов принадлежит староству, поэтому староста и подстароста вольны распоряжаться им как хотят. Богдан вспомнил про воинский этикет, вызвал Чаплинского на поединок. А шляхтич не принял вызов от “мужика”, выслал на него троих вооруженных мордоворотов. Хмельницкий уцелел лишь благодаря панцирю, который носил под одеждой. После драки, взбешенный, стал выкрикивать угрозы, но за это его мгновенно арестовали. Скорее всего, прикончили бы. Но молодая жена Чаплинского еще не забыла объятий казака, упросила мужа освободить его.

Хмельницкий не успокоился, поехал в Варшаву. Там как раз собирался сейм. Он был бурным, на короля и канцлера катили бочки за попытку самовольно начать войну. Между основными делами выделили “радных панов” рассмотреть жалобу Богдана. Но кончилось ничем. Чаплинского вызвали в качестве ответчика, он не отрицал, что велел высечь сына Хмельницкого “за возмутительные угрозы”, но заявил, что мальчик умер не от побоев, а сам по себе, через три дня. Ограбленного хозяина тыкали носом в законы – сам виноват, надо было запастись документами на владение хутором. И жена была невенчанная, о чем же тут разговаривать?

Хмельницкий встретился и с королем. Владислав отмахнулся от его жалоб. Посоветовал: если ты воин, то разбирайся как знаешь, польские “свободы” этого не возбраняют. В общем-то королю были совсем не интересны личные беды и переживания казака, он витал в собственных замыслах. Не терял надежды, что все-таки получится подтолкнуть казаков на турок. Барабаш и Ильяш изменили, но… Хмельницкий остался верным, сам к нему пришел! Увлеченный Владислав ухватился за него. Выписал еще одну грамоту, отвалил денег на строительство лодок.

Вот тут он ошибся. Оскорбленный и поруганный казак уже разуверился в короле и вовсе не был настроен участвовать в его авантюрах. Он задумал совсем другое. По пути из Варшавы показывал людям королевский “привилей”, призывал браться за оружие – как бы за короля, но против панов. В Чигирине задержался, стал распродавать оставшееся имущество, но властям донесли о его речах, и Богдана снова схватили. Определили под надзор переяславского полковника Кречовского и доложили коронному гетману Потоцкому – то есть главнокомандующему, которому подчинялись казаки.

Потоцкий распорядился казнить смутьяна. Но его приговор запоздал. Пока его везли до Чигирина, Хмельницкий сумел сагитировать Кречовского, и они с отрядом в 150 человек умчались в Запорожье. Сечи как таковой уже не существовало. В ней разместился польский гарнизон, неподалеку высились башни Кодака. Но на днепровских островах и притоках еще оставалось немало казаков и беглой вольницы. К ним и явился Богдан, разрозненные группы и курени стали стекаться к нему. В январе 1648 г. внезапно ворвались в Сечь, перебили и выгнали поляков. Не давая им опомниться, захватили Кодак.

Потоцкий сперва пробовал покончить с мятежом без лишних хлопот – для этого нужно было только выманить Хмельницкого и поймать его. Коронный гетман слал гонцов, приглашал приехать на переговоры. Казачий предводитель не отказывался, но и не приезжал. Отвечал на письма, перечислял условия примирения – восстановить Сечь, казачьи вольности, вывести с Украины польских солдат. На самом деле Богдан прекрасно понимал, что его намереваются обмануть, и не верил, что поляки пойдут на какие-либо уступки. Он сам обманул Потоцкого. Ответы посылались от имени Хмельницкого, а его не было в Сечи. Он с сыном Тимошем тайно поехал в Крым.

Здесь королевская грамота о нападении на турок еще раз сыграла свою службу. Богдан предъявил ее хану Ислам-Гирею III и предложил заключить союз против Польши. Хан уклонился от вступления в большую войну. Он невысоко ставил украинских повстанцев – побузят, и их опять передавят. Но участие в сваре сулило добычу, пленных, и Ислам Гирей отпустил к казакам перекопского мурзу Тугай-бея, как бы в частном порядке. Когда Хмельницкий вернулся в Сечь, запорожцы избрали его гетманом, он начал рассылать универсалы, призывая народ к восстанию.

Владислав IV все еще был уверен, что Хмельницкий действует по его указаниям, готовит рейд на Крым. Писал Потоцкому, чтобы тот воздержался от боевых действий, продолжил переговоры. Но на Украине магнаты уже разобрались – беда им угрожает нешуточная. Чтобы не позволить мятежу разгореться, Потоцкий решил покончить с ним одним ударом, двинул все имеющиеся силы в карательную экспедицию. 5 тыс. реестровых казаков под командованием Барабаша были отправлены на лодках по Днепру. Сын Потоцкого Стефан повел по берегу авангард из 5 тыс. конницы и пехоты, а следом выступили основные силы под командованием Потоцкого и Калиновского – 7 тыс. шляхты и наемников с большим количеством артиллерии.

Считали, что этого вполне хватит – у Хмельницкого было всего 3 тыс. казаков, 4 тыс. татар и 4 пушки. Предводители поляков были настроены легкомысленно, они легко разгонят толпу сброда! Ехали, как на прогулку, останавливались для пирушек, поджидали отряды других магнатов. Главный корпус далеко отстал от авангардов… Хмельницкий воспользовался их ошибками. К реестровым, плывшим по Днепру, он послал агитаторов, казаки взбунтовались, убили Барабаша и Ильяша и перешли на сторону повстанцев. 6 мая возле речки Желтые Воды войско Богдана обрушилось на лагерь Потоцкого-младшего и смяло его. Стефан был убит, победителям досталось 27 орудий.

Известия об этом Потоцкий и Калиновский получили под Черкассами. Ошалели от неожиданности, стали откатываться назад. По дороге мстили, жгли украинские села, разорили г. Корсунь. Казаки ринулись в погоню. Поляки остановились, зняли сильную позицию, укрепились шанцами и рвами, ощетинились батареями. Но воодушевление повстанцев было настолько высоким, что один из казаков добровольно согласился пожертвовать жизнью – его нарочно отправили в плен, и он умер под пытками, наговорив, будто у Хмельницкого 50 тыс. воинов и вся крымская орда.

Враги переполошились, бросили неприступные укрепления, снова начали отступать. Двигались грамотно, огородившись возами и пушками, готовые отразить атаки. Но Хмельницкий выслал наперерез отряд Кривоноса. Он выбрал подходящее место, где дорога спускалась в глубокий овраг, перекопал ее рвом и перегородил завалом. На спуске порядок польской колонны сломался – возы и пушки съезжали вниз, другие тормозили, создав пробку. Казаки из засады принялись расстреливать сбившуюся массу, а с тыла навалился Хмельницкий. После четырех часов рубки все было кончено. Потоцкий и Калиновский попали в плен, их отдали татарам. Их воинство было перебито или сдалось. И вот тут-то занялось по всей Украине. Десять лет копились страдания, унижения, ненависть к поработителям – и выплеснулись…