26. Русские атакуют.

Поляков подводила не только анархия их “свобод”, но и традиционный гонор. Шляхта испокон веков задирала носы, бахвалилась, как она била русских. Вспоминала одни победы и забывала, что уже 200 лет граница неуклонно сдвигалась на запад. Вспоминала, как их предки хозяйничали в Москве, и забывала, чем это кончилось. Хвастовство и гордыня туманили головы самим полякам, они не ожидали от царя чего-то серьезного.

А между тем, Русь не собиралась ограничиваться пограничными стычками. Воевать, так уж воевать. Сосредотачивались три группировки. У Великих Лук северная, 15 тыс. ратников боярина Шереметева. В Вязьме основная, 41 тыс. воинов Якова Черкасского, в Брянске южная – 20-30 тыс. воинов Алексея Трубецкого. Кроме того, к Хмельницкому направили 4-тысячный полк Бутурлина, а 7 тыс. конницы оставили в Белгороде прикрывать “крымскую украину”. Северная и центральная группировки должны были наступать по сходящимся направлениям, а южная во взаимодействии с украинцами нанести глубокий удар по польским тылам.

Правда, неприятель опередил. Ян Казимир с 20 тыс. немцев и шляхты разметал казачьи отряды и прорвался к Белой Церкви. Встревоженный Хмельницкий обратился к ближайшему из воевод, Трубецкому, призывал срочно вести к нему русские полки. Писал и к царю, Алексей Михайлович согласился, велел южной армии “итить к Богдану Хмельницкому и промышлять вместе”. Но Трубецкой был опытным полководцем, а при дворе он занимал первое, самое почетное место. Он мог себе позволить не следовать буквально царским указаниям. Воевода правильно оценил, что силы врага не так уж велики, украинцы сами с ними справятся. Ломать планы и раздергивать раньше времени свои части он не стал. Отправил на подмогу лишь 4 тыс. бойцов и пушки, которых не хватало у казаков. А больше и не понадобилось, Хмельницкий с Бутурлиным остановили и попятили поляков.

Даже на войну с Россией Речь Посполитая раскачивалась не скоро. Только в мае собрался сейм, после обычных споров призвал посполитое рушенье, определил командующих. Коронным гетманом поставил сына прошлого гетмана, Станислава Потоцкого, его заместителем (польным гетманом) Лянцкоронского. Великим гетманом литовским остался Радзивилл, польным гетманом Гонсевский. Пошли распоряжения усиливать крепости, вербовали наемников. Но дворяне по привычке разгильдяйничали, Радзивилл писал королю: “И то наказанье и заслепление Божье, что шляхта не единые охоты к сбиранью и деянию отпору неприятелю не чинят”.

А русские выжидали только до тех пор, пока подсохнут весенние дороги. 18 мая Алексей Михайлович провел смотр войскам. На поле у Девичьего монастыря выстроились “сотенные головы с сотнями, и рейтарские, и гусарские, и солдатские полковники и начальные люди с полками, и головы стрелецкие с приказами”. Колонны зашагали по Москве. Сотнями проходили через Кремль, из дворцового окна их благословлял и кропил святой водой патриарх Никон. Царь лично возглавил поход. Но пока он с отборными ратями двигался к границе, три русских армии уже перешли ее.

На правом фланге Шереметев с ходу взял Невель, направился к Полоцку. Литовское ополчение решило было дать бой на подступах к городу, его раскидали одной атакой, и Полоцк капитулировал. На левом фланге Трубецкому сдался Рославль. А Хмельницкий разбил и выгнал польские отряды, оставшиеся на Украине. Подмоги он больше не просил, наоборот, отправил на помощь царю Нежинский, Черниговский, Стародубский полки и запорожцев – 20 тыс. казаков под началом наказного атамана Золотаренко.

В центре армия Черкасского овладела Дорогобужем и Белой, ее догнал Алексей Михайлович. 28 июня государевы авангарды показались у Смоленска. Твердыня была сильнейшей, в свое время русские строили, потом поляки и литовцы совершенствовали. Гарнизон составлял 2 тыс. немецких солдат, 5,5 тыс. шляхты с десятком тысяч вооружунных слуг. Вооружилось 6 тыс. городского ополчения. Для защиты неприступных стен и башен этого было достаточно. Но горожане были русскими, воевать не желали. Многие начали перебегать к царским воинам. Литовский воевода Обухович и комендант Корф кое-как изворачивались. Ставили по башням немцев и надежных гайдуков с пушками, а горожан на менее ответственных участках. Размещали так, чтобы немцы и гайдуки могли держать их под прицелом.

Поляки использовали тактику, обычную для обороны крепостей. Гарнизон должен был сковывать и сдерживать русских, а поблизости встал Радзивилл с 15-тысячным корпусом – бить осаждающих по тылам, доставлять в город припасы и подкрепления, а когда своевольная шляхта все-таки сорганизуется, и наберется достаточное войско, навалиться на русских и заставить их уйти. Но и царские воеводы прекрасно представляли, как будет действовать неприятель. Позволять литовцам свободно разгуливать рядом со своей армией они не собирались.

Вокруг Смоленска развернулись осадные работы. Ратники строили укрепленный лагерь, батареи, перекрыли все дороги к городу шанцами и острожками. А часть полков во главе с Черкасским выступила на Радзивилла. Хотя первое столкновение обернулось неудачей. Авангард состоял из необстрелянных новобранцев, шел легкомысленно, без разведки, на привалах не выставлял охранения. Радзивилл скрытно подобрался к нему по лесам и напал среди ночи. Пленных не брали, убивали и сонных, и сдающихся. Остальные в ужасе побежали, бросили обоз и орудия. Радзивилл растрезвонил о полном разгроме русских, о тысячах убитых. Хвастался, что жители Орши могут спать спокойно, русских к ним не пустят.

Однако масштабы своей победы он беспардонно приврал. Большинство воинов из русского авангарда уцелело. Ошалелые и безоружные, они добрались до своего лагеря. Встретили их, разумеется, не поздравлениями. Иностранные советники предлагали царю ввести за бегство с поля боя смертную казнь, как в зарубежных армиях, и устроить показательную расправу. Но человеколюбие Алексея Михайловича проявилось даже на войне. Он с негодованием отверг суровые меры. Пояснил, что “трудно пойти на это, ибо Господь не всех наделил равным мужеством”, да и вообще – с каждым может случиться. Виновных командиров понизили в чинах, кое-кого выпороли, и незадачливых бойцов вернули в строй, за одного битого двух небитых дают. Что же касается утраченных пушек и обоза, то царь писал сестре “радуйся, что люди целы”.

А литовцы торжествовали недолго. Разбили-то они лишь передовой отряд, за ним шел основной корпус Черкасского. Воинов научил горький опыт товарищей, они уже были бдительны. Узнав о их приближении, Радзивилл сразу забыл о собственных обещаниях жителям Орши, бросил город и отступил на юг, к Копыси. Но с юга двигалась и другая русская армия, Трубецкого. Ожесточенным штурмом она захватила Мстиславль, после чего Трубецкой связался с Черкасским и быстрым маршем бросил свои части на Копысь. Нет, “победитель” Радзивилл предпочитал не встречаться с русскими в открытом бою. Он и Копысь оставил, ушел к Шклову. Но теперь его ловили с двух сторон. Черкасский выслал ертаульный (разведывательный) полк Юрия Барятинского. Он был малочисленным, из легкой конницы, но храбро налетел на литовцев. Надеялся связать и удержать противника, но не получилось. Едва показались главные силы Черкасского, Радзивилл сразу прервал бой и откатился еще дальше, к Борисову.

Русские развивали наступление по всему фронту. Северной группировке Шереметева одна за другой сдавались крепости Дисна, Друя, Озерище, Усвят. Южная армия Трубецкого форсировала Днепр, дружным приступом взяла Головчин. Но Трубецкой полагал, что важнее всего разгромить литовское полевое войско. Из Головчина он снова устремился за Радзивиллом. Русские воины преодолели за два дня 200 км и настигли врага на р.Шкловке неподалеку от Борисова. К Радзивиллу как раз привел пополнения Гонсевский, у них собралось 20 тыс. пехоты и конницы. А части Трубецкого поредели, кто-то отстал на марше, кого-то оставили в занятых городах. Литовский гетман прикинул соотношение сил и на этот раз не стал уклоняться от битвы.

Она грянула 14 августа. Трубецкой построил в центре солдатские полки, на флангах рейтар и дворянскую кавалерию. Шляхетская латная конница ринулась в атаку, рассчитывала смять и раздавить русских неудержимым ударом. Но пехота приняла ее на пики, мушкетеры и легкие пушки расстреливали беглым огнем. Возникла мешанина побитых лошадей и всадников. В ней спотыкались и опрокидывались следующие ряды. А с флангов навалились русские рейтары. Литовцы сбились в кучу, утратили всякое управление, а потом понеслись прочь. Их преследовали, рубили “на семи верстах”. Русские потери оказались ничтожными – 9 убитых и 97 раненых. Врага же разнесли начисто. Взяли в плен 12 полковников, захватили обозы, знамена, даже карету, шатер и бунчук Радзивилла. Сам он был ранен и “утек с небольшими людьми”. Прискакав в Минск, сумел собрать всего 1,5 тыс. беглецов, остальные его подчиненные либо погибли, либо разбежались по лесам и своим поместьям.

Почти одновременно Алексей Михайлович назначил штурм Смоленска. В ночь на 15 августа его воины скрытно подобрались к крепости, внезапным броском захватили часть стены и Лучинскую башню. Но защитники быстро опомнились, подкатили под башню бочки с порохом и взорвали ее. Днем начался общий приступ, ратники приставляли лестницы, лезли на стены. На них обрушились шквалы огня, кипяток, горячая смола. Царь видел, какой кровью оборачивается атака, и велел прекратить ее. Приступ стоил русским 300 погибших и тысячи раненных.

Алексей Михайлович глубоко переживал неудачу, отстоял панихиду об упокоении павших. А для себя он сделал соответствующие выводы, от новых штурмов отказался. Решил брать Смоленск только осадой. От Вязьмы к нему медленно, с немалыми трудностями подтягивался “стенобойный наряд”, самые тяжелые орудия – 4 пищали голландского и несколько штук руского производства. Их установили на подготовленных батареях, и они подали голос. На город начали падать пудовые ядра…

Но Алексей Михайлович распространил собственный опыт и на воевод. Начал требовать от них беречь подчиненных. Шереметев в это время подошел к Витебску. В город набилось 10 тыс. шляхты и наемников, а у Шереметева осталось под рукой всего 3400 ратников. Тем не менее, Витебск окружили, блокировали со всех сторон заставами, предложили капитулировать на почетных условиях. Защитники гордо отказались, а от царя пришел приказ, запрещавший атаки: “Промышлять подкопом и зажогом, а приступати к Витебску не велено, чтобы людем потери не учинить”.

Черкасскому без боя сдался Могилев, встретил хлебом-солью. Царь за это удовлетворил все просьбы жителей, сохранил им самоуправление, свободу веры, магдебургское право, дозволил носить привычную литовскую одежду, освободил от воинской службы. Но потом Черкасский подступил к сильной крепости Дубровна и надолго застрял, польско-литовский гарнизон и наемники-венгры стойко отбивались, а от царя последовал аналогичный приказ: “Промышлять зажогом и сговором, всякими обычаи, а приступати не велено”.

Брать города с подобными ограничениями приспособился Трубецкой. Он осадил Шклов, солдаты и стрельцы пробовали залезть на стены среди ночи, но гарнизон оказался начеку и отразил их. Тяжелых орудий у Трубецкого не было, только легкие, разрушить укрепления они не могли. Но воевода распорядился бить из этих пушек “по хоромам” – по жилым домам, чтобы вызвать пожары, а всем воинам “из ружей стреляти беспрестанно”, наводить страх на защитников, сшибать их со стен. Это подействовало, горожане пали духом и открыли ворота.

Но удар по тылам, который должен был нанести Хмельницкий, сорвался. Союзником поляков был теперь Ислам-Гирей, украинцам вместо рейдов на Польшу пришлось отражать татарские набеги. Однако самая страшная угроза обнаружилась не со стороны поляков или крымцев, а там, где этого никто не мог ждать – в самом сердце России, в Москве. Туда прибыло посольство из Грузии с подарками, грамотами, просьбами к государю. Но оно привезло с собой гостью невидимую и жуткую – чуму. Эпидемия поползла по столице, стала косить людей десятками и сотнями. Купцы, семьи бояр и дворян с прислугой начали разъезжаться из пораженного города кто куда, и зараза быстро разносилась по стране.

Во главе правительства на время своего отсутствия Алексей Михайлович оставил патриарха Никона, а управлять Москвой назначил бояр Пронского и Хилкова. От них поступали тревожные донесения, предлагали эвакуировать царскую семью. Государь ответил, что никого не неволит находиться в чумной столице, разрешил уехать и патриарху, и боярам. Но Пронский и Хилков в такой ситуации отказались покинуть свой пост. А Никон повел себя как светский, а не духовный властитель. Он решил спасать близких Алексея Михайловича и аппарат управления государством. Собрал царский двор, сотрудников основных приказов, и огромный обоз спешно укатил в Калязин монастырь.

Но патриарх таким образом бросил в беде свою паству, ведь далеко не все москвичи имели возможность уехать. Поднялся “чумной бунт”. Точнее, бунта как такового не было. Люди ударили в набат, собрались к Успенскому собору. Там на службе находился Пронский. Встревоженный народ обратился к нему – спрашивал, почему глава церкви сбежал от гибнущих православных? Возмущались, что некому даже поставить священников взамен умерших, и покойных приходится хоронить не по-христиански. Боярин сумел успокоить столичный люд. Объяснил, что Никон уехал по царскому указу, обещал сообщить государю о страданиях и нуждах подданных, и люди разошлись. В бедствии москвичи оставались стойкими, по-православному смирялись со смертью родных, ждали своей. А Пронский и Хилков подавали пример, делали что могли, организовали санитарные кордоны, вывоз и захоронение тел, обеспечивали город продовольствием. Оба исполняли долг до конца, пока и их не унесла чума.

Поляков моровое поветрие в России немало порадовало. Ждали, что оно охватит царское войско, Алексею Михайловичу придется отойти от Смоленска. В осажденном гарнизоне рассчитывали и на помощь Радзивилла – он пересылал в город трескучие письма, лгал, будто заманивает русских в глубь страны, разделается с ними, придет под Смоленск и заберет осаждающих “голыми руками”. Но царь не стал прерывать операции. Его воеводы отгородились от эпидемии кордонами по дорогам. В осадном лагере собралось уже 32 полка – подтянулись свежие части из России, казаки от Хмельницкого. Бомбардировка гремела непрерывно. В стенах возникали проломы, в городе занимались пожары. А в Смоленске кончался порох, ответный огонь слабел. Горожане прятались по погребам, укрепления не ремонтировали. Шляхта и солдаты тоже отказывались выходить на стены под таким обстрелом, бунтовали, кричали, что дальнейшее сопротивление только погубит всех. Наконец, узнали и о разгроме Радзивилла. Надеяться было больше не на что.

2 сентября литовские начальники вступили в переговоры, а через неделю стольники Иван и Семен Милославские и стрелецкий голова Артамон Матвеев подписали акт о сдаче Смоленска. 23 сентября состоялась торжественная церемония возвращения города под власть России. “Воеводы и полковники из Смоленска вышли и государю челом ударили на поле и знамена положили перед ним”. Шляхте и иноземцам был предоставлен свободный выбор – выехать в Польшу со всем имуществом или остаться на русской службе. Большинство местных дворян этим воспользовались, принесли присягу государю. Алексей Михайлович, в свою очередь, почтил вчерашних противников, пригласил их за праздничный обед. Воевода Обухович и комендант Корф “с малыми людьми” предпочли уехать. Благодарности от короля и панов они не удостоились, Обуховичу за утрату Смоленска отрубили голову.

А за падением главной твердыни посыпись и другие. Четыре крупнокалиберных “градобойных” пищали отправили из-под Смоленска на плотах к Дубровне. Гарнизон пытался помешать установить их, пошел на вылазку. Но Черкасский хорошо укрепил лагерь, врага отбили и загнали обратно в крепость. Открылась бомбардировка, под прикрытием огня солдаты и стрельцы рыли траншеи, приблизились вплотную к стенам. Видя, что деваться некуда, город капитулировал. Но тут уж царь на почетные условия не согласился. Приказал “Дубровну выжечь”, горожан выселили, а остатки защитников взяли в плен. Точно так же и к Шереметеву под Витебск подошли от Смоленска высвободившиеся войска, артиллерия. У него собралось 20 тыс. ратников с 20 тяжелыми орудиями. Жестокого обстрела оказалось недостаточно, все же пришлось штурмовать, и Витебск был взят.

Радзивилл в Минске снова принялся собирать ополчение. Трубецкой выслал на него отряд Долгорукова – 2 солдатских полка, 3 тыс. рейтар, дворян и стрельцов. Литовский гетман не рискнул повторять сражений, увел свое воинство подальше. Украинские казаки Золотаренко тоже одерживали победы, захватили Пропойск, Новый Быхов. Хотя у них возникли и трения с русским командованием. Белорусским городам и шляхте, добровольно приносившим присягу, царь гарантировал неприкосновенность их прав и имущества. А казаки привыкли действовать в повстанческих отрядах, не особо разбирались, кто покорился, а кто нет, разоряли поместья, грабили. Посыпались жалобы, и государь приказал воеводам поддержать порядок. По селам и местечкам были раставлены караулы стрельцов “для обереганья людей”. Золотаренко сердился, спрашивал: “Что ж мы будем есть, если нам хлеба, коров и лошадей не брать?” На это ему намекали, что огромное количество припасов имеется в Старом Быхове, где засели поляки. Но они основательно укрепились, казаки дважды осаждали город, а взять его не смогли.

Между тем, по России еще свирепствовала чума. Она охватила Нижний Новгород, Калугу, Тверь, Тулу, Суздаль, Рязань. Никаких средств для излечения болезни не было. Людей поддерживала только вера. По всей России служились молебны, устраивались крестные ходы, и вера в на самом деле помогала. В этом году прославились многие чудотворные иконы, защищавшие притекающих к ним людей – Теребинская икона Божьей Матери в Тверской епархии, Боголюбская в Угличе, Седмиезерская в Казани, Богородицы-Одигитрии в Шуе. В Москву из Красногорского монастыря была специально привезена Грузинская икона Пресвятой Богородицы. И моления были услышаны, осенью “моровая язва” пошла на убыль. Прекращалась так же быстро и неожиданно, как расплескалась по Руси. Даже заболевшие и прощавшиеся с жизнью начали вдруг выздоравливать, а когда ударили морозы, эпидемия совсем прекратилась.

Урон она нанесла немалый, были вымершие деревни, улицы, слободы. Но большинство населения в зараженных городах и уездах все-таки сумело спастись. Кто-то разбежался на природу, в поля и леса, кто-то отсиделся в запертых дворах, никого к себе не пуская. Русь быстро оживала, приходила в себя. В Москву вернулось правительство. После взятия Смоленска возвращался и царь. Но его оберегали, упросили не ехать в столицу, на некоторое время остановиться в Вязьме, туда привезли и семью Алексея Михайловича.

А русские отряды и без государя разошлись по Белоруссии, овладели Гомелем, Чичерском, Речицей, Жлобином, Рогачевом. Всего же в кампании 1654 г. царские ратники заняли 33 города! Но зимой в ту пору воевали редко. От холодов, непогод, болезней армии несли такие потери, что с ними не сравнились бы никакие битвы. Алексей Михайлович повелел разместить гарнизоны во взятых городах, а остальные части отвести на зимние квартиры, дворянам и детям боярским дозволил до весны разъехаться по поместьям. Фронт замер по линии Невель – Озерище – Витебск – Орша – Шклов – Могилев.

По меркам XVII в. успехи царской армии были просто потрясающими. Варшава, Рим, Вена, были в шоке. От голландцев, шведов, датчан шли поздравления. А Константинопольский патриарх Паисий в ознаменование побед православного оружия прислал Алексею Михайловичу великую святыню, Влахернскую икону Пресвятой Богородицы, с которой византийский император Ираклий сокрушил в свое время Персию. Царь, в свою очередь, награждал отличившихся командиров. Как водилось на Руси, их повышали в чинах, прибавляли оклады, жаловали золотыми кубками или шубами с царского плеча. Иноземцы не понимали таких наград, удивлялись – как же это, за подвиг или взятый город дают всего лишь шубу? Но государевы шубы и кубки не были обычной одеждой или посудой, они служили аналогом орденов. Их записывали в разрядные книги, кубки выставляли в доме на видном месте, а шубы надевали в самых торжественных случаях, как наглядное свидетельство воинской доблести.