13. За веру и волю!

Бунт в Москве не взорвал, а сплотил Россию вокруг царя. В Речи Посполитой картина была обратной. Повсюду крестьяне брались за косы и вилы, били помещиков, грабили усадьбы. Войско Хмельницкого двигалось на Белую Церковь и быстро росло. Житель Стародуба Климов, вернувшийся с Украины, сообщал: “Сколько де войска и того сказать не уметь, потому что далее идут, и в который город придут, и тут де у них войско прибывает многое, изо всяких чинов русские люди”.

Паны и шляхта пробовали сорганизоваться. На Полтавшине князь Иеремия Вишневецкий собрал 8 тыс. дворян и вооруженных слуг. Рубил и разгонял мятежников, громил села, стараясь запугать население. Истреблял всех, кто подвернулся ему на пути, уставил колами и виселицами дороги от Лубен до Переяславля. Хмельницкий прислал гонцов – извещал князя, что армия коронного гетмана Потоцкого уничтожена, требовал прекратить резню и вступить в переговоры. Вместо ответа Вишневецкий посадил казачьих послов на кол. Но против него уже шел отряд Кривоноса, это был противник посерьезнее, чем крестьяне. Сразиться с ним князь Иеремия не рискнул, отступил с левого берега Днепра на правый.

Здесь он тоже отметился страшными зверствами. Объявлял: “О, я накажу изменников так, что и свет не слыхал еще такой кары”. Его воинство опустошало Подолье, Брацлавщину, оставляя после себя пожарища и трупы. Восставший Немиров взяли штурмом, жителей сгоняли на площадь, и Вишневецкий сам распределял для них разные виды умерщвления. Женщин, детей, стариков распинали, распиливали пополам, обливали кипятком и горячей смолой, сдирали заживо кожу. А князь при этом подзадоривал палачей: “Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают”.

Но кары и ужас уже не действовали. Они только подпитывали волну озлобления украинцев. Натерпевшийся и настрадавшийся народ мстил своим мучителям. Полякам, попавшим в руки повстанцев, пощады не было. Современник писал: “По весему Подолью до самой Горыни пылали замки, города, местечки лежали в развалинах, кучи гнивших тел валялись без погребения, пожираемые собаками и хищными птицами; воздух заразился до того, что появились смертельные болезни. Дворяне бежали толпами за Вислу, и ни одной шляхетской души не осталось на Подолье”.

Хмельницкий разослал по Украине казачьи отряды Ганжи, Кривоноса, Небабы, Нечая, Павлюка, Половьяна, Морозенко. Они объединяли вокруг себя крестьян и разошлись самостоятельными загонами. Особенно умело командовал Кривонос. Организовывал разношерстных мятежников по казачьим правилам, формировал из них войско, обзавелся артиллерией. Отлично наладил и разведку, сваливался на врага внезапно, застигал врасплох. Поляки боялись его как огня, считали колдуном. Освободив Полтавщину и усилившись здешними жителями, Кривонос повернул вдогон за Вишневецким, настиг у Староконстантинова, крепко потрепал в трехдневных боях и заставил отступать дальше на запад.

А положение поляков осложнилось тем, что они остались без главы государства. Владислав IV не перенес свалившихся на него потрясений, расхворался и умер. В стране пошла полная анархия, теперь магнаты ссорились еще и между собой: кому вручить корону? А канцлер Оссолинский в отчаянии додумался только до одного – обратился к Хмельницкому, умолял заключить перемирие и обсудить претензии украинцев полюбовно. Что ж, казачий гетман не отказался. В большой политике опыта он не имел, но был умным человеком, понимал: если уж восстание началось, его предстоит как-то завершить. А как?

Идея воссоединения с Россией носилась в воздухе, но еще не вызрела окончательно, оставалась неопределенной. Опять же, как воссоединяться, на каких условиях, захочет ли царь? Наряду с этим всплывали и старые надежды, они казались вполне реальными. Если король будет защищать подданных от панов, а украинцев уравняют в правах с поляками, чего же еще желать? В Варшаву Хмельницкий отправил делегатов с весьма умеренным списком требований: увеличить реестр до 12 тыс. казаков, отменить церковную унию, допустить казачьих представителей к выборам короля. Высказывал и пожелания, что реальная власть в стране должна принадлежать королю, перед ним должны отвечать за свои поступки все подданные вплоть до магнатов.

Но панов и шляхту, съехавшихся в Варшаву на сейм, подобные запросы глубоко возмутили. Как это – беспородное мужичье хочет выбирать короля? И нужно подчиняться королю, отказавшись от “свобод”? Такие требования большинство делегатов восприняло как персональные оскорбления. Правда, признавали, что в восстании виноваты сами землевладельцы, и причиной стали “грехи наши да угнетение убогих”. Но Вишневецкие, Конецпольские и примкнувшее к ним большинство сейма видело выход в том, чтобы утопить Украину в крови, как 10 лет назад.

Оссолинский с более осторожными вельможами пытались доказывать, что полезнее будут мягкие меры – пойти на частные уступки, перекупить Хмельницкого и других вождей. Куда там! Канцлеру заткнули рот. Вспомнили, что он и покойный король замышляли с казаками тайные интриги, Оссолинского едва не осудили за измену. Сейм отмел любые уступки. Направил повстанцам однозначный ультиматум – разорвать союз с татарами, выдать главарей и разойтись по домам. Постановили созывать войско.

Но разгулявшиеся депутаты сразу же переругались: кому командовать? Самой подходящей кандидатурой был Вишневецкий, а его назначать не хотели. Опасались, что он потом захватит престол. Пошумели, что нельзя допускать “диктатуры”, и вместо одного командующего придумали “триумвират” из Заславского, Конецпольского и Остророга. Никто из них не был военным. Один славился ленью, другой был молоденьким, третий отличался книжной ученостью – Хмельницкий прозвал их “перина, детина и латина”.

На призыв сейма поляки откликнулись дружно, армия собралась огромная – 40 тыс. шляхты, 200 тыс. солдат и вооруженных слуг. Но споры не прекратились. В войске оказалось слишком много высокопоставленных персон – 7 воевод, 5 каштелянов, 16 старост. Каждый считал себя не ниже командующих, приказы не выполнялись. Знать поехала на войну, как на пикник. Кичилась друг перед другом богатыми одеждами и оружием, взяла с собой парадные кареты, возы с лакомствами и винами, роскошные шатры, охотничьих собак, любовниц. Огромный обоз тащился еле-еле. Паны задавали пиры приятелям, а гайдуки и солдаты сразу пропили полученное жалованье и принялись грабить на своей территории. Львовский архиепископ жаловался: “Королевские и шляхетские села опустошены до крайности; люди не в силах терпеть и разбегаются кто куда”.

А Хмельницкий, получив ультиматум сейма, уже шел навстречу. У него было 40 тыс. казаков, татары Тугай-бея и неизвестное количество плохо вооруженных крестьян. Сошлись под Пилявцами, противников разделяла болотистая р. Иква. Через нее вела плотина, и Хмельницкий перехитрил врагов. Приказал казакам отступить с плотины. Поляки клюнули, ринулись через реку. Но 13 сентября, когда часть из них переправилась, на них навалились главные силы гетмана, опрокинули, погнали обратно. Польские начальники слали к ним подкрепления, они сталкивались с бегущими, на узкой плотине возникла давка. По ней открыла убийственный огонь казачья артиллерия, заранее пристрелявшая плотину. Схватка перешла в побоище.

А тем временем местные проводники, знавшие тропы через болота, вывели в тыл неприятелю отряд Кривоноса. Он налетел на польский лагерь. Некоторые из казаков переоделись татарами, это усилило панику. Среди шляхты пронесся слух, что подошел крымский хан со всей ордой. Части вражеского воинства перемешались и устремились в бегство. Бросали оружие, доспехи. Казаки гнались за ними и рубили. Захватили 120.000 возов с припасами, 80 орудий, драгоценностей на 10 млн. злотых.

Польская армия, превратившись в неуправляемые толпы, удирала 300 км, до самого Львова. Дисциплину сохранил только корпус Вишневецкого, отбился от преследования и отходил организованно. А Хмельницкий снова разослал своих атаманов загонами. Очищая от противников “русскую землю”, они прошли по Волыни и Полесью. Отряды Михненко, Небабы и Кривошапки двинулись в Белоруссию, заняли ряд городов. Сам Богдан подступал к Львову и Замостью, но брать их не стал. В грабежах богатых больших городов полустихийные казачьи формирования могли увлечься и разложиться. А западнее лежали чисто польские земли. Украинцы там не получили бы поддержки. Наоборот, вторжение и погромы католических костелов подняли бы против них польское население, мобилизовали и сплотили шляхту.

Хмельницкий все это учел и выбрал другой вариант, политический. Удовлетворился тем, что Львов и Замостье уплатили приличный выкуп, остановился табором и возобновил переговоры с панами. Казалось, что это сулило больший успех, чем сражения. В Варшаве как раз открывался сейм, избирать короля. Разгром под Пилявцами должен был образумить поляков, а от Замостья до Варшавы казакам было не так уж далеко. Угрожая столице, Хмельницкий с полным основанием рассчитывал добиться решений сейма, нужных для украинцев.

Действительно, выборные страсти разыгрались вовсю, претенденты на корону имелись на разный вкус. Выставили свои кандидатуры князь Трансильвании Ракоци, Вишневецкий – но делегаты его дружно отвергли, боялись, как бы властный и крутой командир не подмял “свободы”. Вмешалась и Москва, ее послы предлагали полякам избрать Алексея Михайловича или его сына младенца Дмитрия. Всерьез на это не нацеливались, просто продемонстрировали, насколько изменилось положение двух держав – всего полтора десятка лет назад польский король объявлял, что царская корона принадлежит ему.

А реальных претендентов было двое, брат покойного Владислава Карл и сын Ян Казимир. Оба стоили друг друга. Карл целиком отдался под влияние “панской” партии, католические епископы и магнаты стояли за него. Ян Казимир числился в ордене иезуитов. Но именно иезуиты не зря кушали хлебушек на службе Риму. Задолго до востания они трезво докладывали, насколько опасна ситуация в Речи Посполитой, начали готовить собственные ходы, чтобы взять ее под контроль. Еще при жизни Владислава Ян Казимир получил соответствующие наставления от орденского начальства, заигрывал с мелкой шляхтой, изображал из себя противника панов. В народе о нем распространялись слухи, как о грядущем “добром короле”. Теперь подобные меры сыграли свою роль.

Шляхта на сейме орала за Яна Казимира, о нем говорили и среди повстанцев. А он направил тайных послов к Хмельницкому, сулил принять все условия. Но как раз этого Богдан и добивался, подыграл ему. Предъявил ультиматум: если изберут Карла, казаки возобновят наступление. Депутатов сейма его заявление встряхнуло еще как! Возьмут мятежники столицу или нет, но кому хочется, чтобы они разорили твои имения? 7 ноября 1648 г. королем провозгласили Яна Казимира. Правда, тут же выяснилось, что его избрание уже согласовано с римским папой Иннокентием Х. Он разрешил нового монарха от монашеского обета, дозволил вступить в брак.

Однако договоренности с Хмельницким король начал исполнять. Официально утвердил его гетманом, предписал отвести войско на Украину, признал, что в трагедии виноваты поляки, обещал отменить унию, запретил своим вооруженным силам заходить восточнее реки Случь. В декабре 1648 г. полки Хмельницкого торжественно вступили в Киев. Впрочем, даже из украинцев далеко не все восприняли с восторгом победу повстанцев. Православные дворяне уже привыкли считать себя в первую очередь польской шляхтой. Киевский митрополит Сильвестр Косов тоже привык подстраиваться к знати, разрабатывал проекты “новой унии” с католиками, а казаков и крестьян воспринимал как бунтовщиков против законных хозяев. Хмельницкого он встретил кисло, пытался уклониться от благословения. Но в Киеве оказался проездом Иерусалимский патриарх Паисий, направлявшийся с визитом в Москву. Вот он-то порадовался успехам православных, благословил их.

А Хмельницкий, вынудив Яна Казимира к соглашению, все же не доверял ему. Знал, как легко лгут в Польше. Знал и о том, как мало значит король, даже если захочет исполнить обещания. Гетман держал в уме разные варианты развития событий. Получилось что-то урвать у поляков – хорошо. Но надо пробовать и другое. Хмельницкий обратился к Паисию, просил ходатайствовать перед царем о помощи казакам и принятии Украины в подданство. В свите патриарха поехал полковник Силуян Мужиловский с грамотами для Алексея Михайловича.

И на этот раз Москва откликнулась. Мужиловский числился всего лишь сопровождающим, но его приняли как настоящего посла суверенного государства. Переговоры с ним вели высшие бояре. Царь удостоил его особой чести, встретился и беседовал лично. В России еще не до конца определились, как относиться к Хмельницкому, ведь он не отказывался и от подчинения королю. Но Алексей Михайлович и его советники сочли, что украинцев надо поддержать. Согласились помогать оружием, деньгами, отпустить на Украину “государевых людей” – донских казаков. Послали группу дворян для разведки и консультаций.

Ну а опасения Хмельницкого относительно “доброго короля” быстро подтвердились. Ян Казимир прислал к нему делегацию во главе с православным магнатом Киселем, она привезла гетманскую булаву, знамя. Король даровал амнистию повстанцам, увеличивал реестр до 15 тыс. Но за это требовал, чтобы казаки отступились от “черни”, усмирили ее, а потом шли воевать против крымцев. Об отмене унии вообще как бы забылось. Словом, тут уж самому неискушенному политику было ясно – поляки намерены всего лишь расколоть украинцев, чтобы снова скрутить в бараний рог. Возмущенные казаки показывали на блестящие гетманские регалии: “Зачем вы, ляхи, принесли нам эти цацки?” А Хмельницкий отрезал: “За границу на войну не пойду, саблю на турок и татар не подниму; достаточно дела и на Украине”.

В Варшаву направили ответ: “Короля почитаем как государя, а шляхту и панов ненавидим до смерти и не будем им друзьями никогда”. Перечислили встречные условия: уничтожить унию, не восстанавливать на Украине разрушенных костелов и запретить “селиться жидам”, администрацию назначать только из православных. Пускай казачий гетман напрямую подчиняется королю, а Киевский митрополит заседает в сенате на равных правах с католическими епископами. Но могли ли польские паны и король-иезуит принять такие пункты?

Москва, в отличие от Варшавы, громких обещаний не давала, зато действовала конкретно и последовательно. В марте 1649 г. на Украину прибыл официальный посол царя Григорий Унковский. Среди казаков это вызвало взрыв восторга – их признали, Россия протягивала им руку. Унковский привез для казачьей старшины “государево жалованье”. Вступлением в войну пока не обнадеживал, передал, что Алексей Михайлович готов принять Украину под свою руку, “если, даст Бог, вы освободитесь от Польши и Литвы без нарушения мира”.

Хмельницкий остался этим очень недоволен, но жаловаться ему было, собственно, не на что. Лезть очертя голову в драку и рисковать жизнями подданных Алексей Михайлович не желал. А фактически Россия уже вступила в борьбу, хоть и негласно. Унковский докладывал: “Козаки донские обещались выступить немедля, и многие из них уже пришли”. Из Москвы рассылались инструкции воеводам давать повстанцам убежище на нашей территории, украинцам разрешили закупать “хлеб, соль и всякие запасы беспошлинно”. Но не только хлеб и соль. Поляки жаловались: “Москва… хотя и подтвердила мир (с Польшей) тайно все доставляла Хмелю: продовольствие, порох, пули и пушки”.

Но интерес проявила не только Россия. События на Украине вызвали широкий резонанс по всей Европе, в Риме и Вене обсуждали, чем можно подсобить Польше, в Стокгольме – как получше воспользоваться ситуацией. Османская империя поспешила прислать к Хмельницкому посольство, заключила с ним договор о дружбе, стороны обязались не нападать друг на друга, развивать торговлю, турки открыли казакам доступ в свои порты. В Стамбуле считали договор крайне выгодным. Черноморским городам обеспечивалась безопасность от опустошительных запорожских набегов, а дальше кто знает? Почему бы не втянуть Украину в подданство султана?

Даже Кромвель увидел в Хмельницком возможного союзника, прислал обращение к нему, накрутив пышный титул: “Богдан Хмельницкий, Божьею милостью генералиссимус греко-восточной церкви, вождь всех казаков запорожских, гроза и искоренитель аристократии, покоритель крепостей, истребитель римского священства, гонитель язычников, антихриста и иудеев”. Впрочем, англичан больше интересовал не военный союз, а торговля. А английский диктатор и гетман были фигурами совершенно разного масштаба. Кромвель толокся в партийных усобицах своего острова, командовал армиями по несколько тысяч бойцов, имел плохое домашнее образвание, на родном языке писал с ошибками, никогда не читал книг, и был человеком совершенно неотесанным – иностранным послам приходилось объяснять ему, что такое географические карты и какие государства существуют на Балтике. Хмельницкий же получил два образования, свободно владел пятью иностранными языками, водил в битву стотысячные полчища и правил обширной страной куда лучше Кромвеля.

Но для кого освобождение Украины обернулось крупнейшей катастрофой, так это для евреев. Загоны повстанцев истребляли их наравне с поляками. Да и то сказать, одни были угнетателями, другие их пособниками. Никто ведь не заставлял притеснять, хищничать, оскорблять религиозные чувства. Теперь накопившиеся счеты выплеснулись. А уж в пожаре стихийного гнева не разбирали, где виноватые арендаторы, а где их родственники или работники. Было разгромлено более 700 иудейских общин, погибло 100 тыс. евреев. Конечно, за точность “круглой” цифры ручаться не приходится. Разве кто-нибудь считал перебитых и сумевших спастись? Но сами эти цифры свидетельствуют, какой размах приняло “арендаторство” на Украине, и как крепко успели насолить пришельцы населению.

Множество еврейских беженцев хлынуло в турецкие владения. Были в таком ужасе, что сочли – для них настали “последние времена”. Но по учениям иудеев, когда их страдания достигнут предела, должен явиться избавитель, “мессия”. Таковым объявил себя каббалист Саббатай Цви. Он символически вступил в брак со… свитком Торы, создал секту саббатиан. Имел бешеный успех, его признало больше половины еврейских общин Европы, Азии, Африки. Саббатай занесся до того, что попытался обратить в иудаизм турецкого султана Ибрагима Безумного. Но тот оказался не настолько безумным. Посадил сектанта в тюрьму и поставил условие: переход в ислам или смерть. Саббатай, к ужасу иудеев, выбрал ислам. Сторонников у него сразу поубавилось, хотя самые стойкие даже такой шаг истолковали в его пользу – дескать, “мессия” должен сойти в “ад”, в самую бездну греха, что он и сделал.

А второй поток беженцев с Украины, из Белоруссии, из Польши, куда вот-вот могли ворваться повстанцы, устремился на запад. Там лежала опустошенная Германия, где только что завершилась Тридцатилетняя война. Ближайшим соседом Польши был курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм. Одновременно он являлся и герцогом Пруссии, входившей в состав Речи Посполитой. Как уже отмечалось, он был и пронырливым дипломатом, рачительным хозяином, по Вестфальскому миру нахапал себе клочки владений по всей Германии.

Обезлюженные земли надо было заселять, и в этом отношении Фридрих Вильгельм тоже действовал весьма энергично. Зазывал новых подданных отовсюду, предоставил переселенцам льготы, самые щедрые из всех германских князей. Большинство евреев потекли к нему: в Пруссию, Померанию, Бранденбург. После пережитых ужасов многие вообще старались “забыть”, что они евреи. Те, кто потерял семьи, заводили новые. Женились на немецких вдовах, выходили замуж за демобилизованных наемников всех мастей, и превращались в “немцев”. Так складывалась “нордическая” раса, которая через 300 лет будет изобретать теории о своем “арийском” происхождении. Впрочем, нацистское руководство даже от эсэсовцев требовало представить родословные только с 1648 г. Проследить их глубже немцы были не в состоянии.