17. Культура западная и восточная.

Европейцам было в общем-то еще нечем похвастать перед другими народами и континентами – кроме, разве что, агрессивности и наглости. Да, на западе существовала наука, система университетского образования. Но сам термин «наука» понимался иначе, чем сейчас. В университетах обучали пустой религиозной схоластике и запутанной юриспруденции. А те отрасли, которые мы с вами привыкли именовать наукой, к середине XVII в. только начинали формироваться. Причем нередко рождались случайным образом – из прихотей королей, богатых вельмож. Они платили ученым ради удовлетворения своих капризов, а попутно получалось и что-то более ценное.

Астрономия стала “побочным продуктом” астрологии. Вся Европа была увлечена гороскопами, а специалисты, составлявшие их, замечали некоторые закономерности звездного неба. Повальная страсть к азартным играм породила заказ, вычислить вероятность выигрыша, и в итоге возникла теория вероятностей. Толчок к разработке машин дали вовсе не производственные нужды, а театр. В помпезных постановках при французском и итальянских дворах считалось шиком, чтобы сцена оборудовалась хитрыми механизмами, ездили колесницы “богов”, открывались раковины с голыми “нимфами”, и для этого привлекали изобретателей. При строительстве фонтанов вдруг выяснилось, что вода не может подняться выше определенной высоты. Чтобы разрешить загадку, последовали опыты Торричелли, Паскаля, и возникла гидродинамика. А математику преподавали в иезуитских колледжах, там профессорам хорошо платили, кандидаты состязались между собой и в борьбе с конкурентами совершили ряд важных открытий.

Но никакого практического значения эта наука еще не имела. Она оставалась уделом горсточки энтузиастов. Гениальных ученых было 15- 20 на всю Европу: Галилей, Кардано, Тарталья, Бесон, Ферма, Торричелли, Декарт, Паскаль, Кавальери, Гюйгенс, Роберваль, Дезарг, Виет… Эксперименты производились кустарно, у себя дома. Результаты нигде не публиковались, о них извещали друг друга письмами. Центром всей европейской науки стал некий монах Мерсенн. Он связывал между собой разных ученых, пересылал письма другим адресатам. Впрочем, тогдашние ученые уделяли больше внимания не самим исследованиям, а поискам богатых покровителей [114].

Впоследствии в исторические труды внедрились теории, будто широкую дорогу развитию науки и культуры открыли “буржуазные революции” и рождение капитализма. На самом деле, это не более чем легенда. В революционной Англии, например, любая культура сметалась начисто. Разрушались церкви, варварски уничтожалось убранство, иконы. Сжигались и светские картины, разбивались статуи. Музыку объявили “языческой”, композиторов заставляли публично отречься от нее, жгли ноты, ломали инструменты. Погибло и шекспировское искусство театра. Парламент категорически запретил “публичные сценические представления”. На актеров, режиссеров, сценаристов обрушились преследования, многие бежали за границу.

Под запрет попали и песни, танцы, народные праздники, игры. Даже громкий смех признавался грехом и мог повлечь наказание. Пуритан и индепендентов, дорвавшихся до власти, все иностранцы характеризовали как темных и фанатичных неучей. Писали: “Миросозерцание индепендентов мрачно и уродливо”, “они всегда ходили с постными лицами” и в борьбе с якобы окружающими их “чертями” изгоняли из жизни все “греховное”, то есть яркое и веселое. Новоявленные английские дипломаты в официальных документах путали названия государств, городов, договоров, зато протестантские “ученые” занялись наиважнейшими исследованиями: сколько же в мире рассеяно чертей – и насчитали 2.222.222.222.222 [108].

В Голландии революция победила уже давно, но официальной религией был тот же кальвинизм, признававший искусство грехом, а расходы на него “расточительством” – по кальвинистским понятиям это тоже было страшным грехом. Государство стало одним из основных промышленных центров Европы, покрылось мануфактурами, корабли голландского производства покупали все западные страны, годовой товарооборот нидерландских купцов достигал 100 млн гульденов.

Но технические новинки не внедрялись, здешние олигархи не считали нужным расходоваться на них. Зачем расходоваться, если они сами были правителями и законодателями? Барыши можно было выжать другими способами. Все государственные расходы перекладывались на крестьян, их душили налогами. Хуже всего пришлось территориям Брабанта, Фландрии, Лимбурга, которые Голландия присоединила в результате Тридцатилетней войны. Им присвоили статус завоеванных “генералитетных земель”, принялись эксплуатировать, как колонии. А на жителей не распространили никаких буржуазных “свобод”, вплоть до XIX в. крестьяне здесь оставались в полукрепостническом состоянии.

Нидердандские фермеры разорялись, их собственность за долги уплывала с молотка, и для бездомного нищего люда открывался один путь, на мануфактуры. А там жизнь была еще хуже, современники сравнивали ее то с каторгой, то с “преисподней”. Грязные бараки, битком набитые мужчинами, женщинами, детьми. Процветали общий разврат, пьянство, людей косили болезни. Но правители и законодатели были еще и купцами. Цены на хлеб и прочие товары взвинчивались, их стоимость была самой высокой в Европе. А зарплата – самой низкой. Рабочие трудились на износ, их численность пополнялась не естественным воспроизводством, а притоком извне.

В 1643-44 гг в Лейдене произошли первые в истории мануфактурные стачки, дальше они стали обычным явлением. Олигархи пока не обращали на них внимания. Прибыли, выжатые из подданных, они использовали не для развития и благоустройства родной страны, а для наваривания новых прибылей. В Голландии возникли фондовая биржа, крупнейшие мировые банки, они ссужали деньгами многих королей и князей. Нидерданды расширяли и свою колониальную империю, наращивали для этого флот. В данном отношении они сумели переплюнуть все западные страны – из 25 тыс. европейских военных и торговых кораблей, бороздивших просторы морей и океанов, 15 тыс. были голландскими.

Из Тридцатилетней войны первая буржуазная держава вышла в неплохом состоянии. Ее не разорили, как Германию. Она не понесла таких затрат и потерь, как Испания. А Англия подорвала собственные позиции, свалившись в революцию. Аппетиты у нидерландских толстосумов разыгрались. Перед ними замаячила возможность ни больше ни меньше как захватить монополию на морях! А это значило подмять под себя всю мировую торговлю, диктовать остальным государствам цены, условия, регулировать их политику!

От руководства Ост-Индской, Вест-Индской компаний шли соответствующие указания морякам, и заключение мира их как будто не касалось. В эти годы голландцы вовсю разгулялись на морях. При удобном случае захватывали любые суда – будь то испанские, английские, французские. Разгромили несколько британских факторий в Индонезии, уничтожив весь персонал. Протестантская религия оправдывала эти злодеяния. Кальвинизм перенял от иудаизма теорию “богоизбранного” народа. Только теперь под ним подразумевались не евреи, а голландцы. Какое может быть милосердие, если кто-то противится Богу и его «избранникам»?

Успехи европейцев на мировой арене определялись не интеллектуальным превосходством и не “прогрессивными” социальными системами, а всего лишь слабостью или ошибками других держав. Например, Османская империя значительно превосходила западные страны и по уровню культурного развития, и по своему могуществу. Долгое время она наводила ужас на своих противников, теснила их и в Европе, и в Азии, и на Средиземном море. Но туркам приходилось вести войны в основном с германскими Габсбургами, и еще в XVI в. с ними заключили союз враги Габсбургов, французы. Следом за ними сориентировались англичане, тоже вступили со Стамбулом в самый что ни на есть дружеский альянс. Султаны были готовы дружить искренне, предоставили союзникам режим “капитуляций”. Британские и французские купцы не платили пошлин, подчинялись только послам своих стран, устроились в Стумбуле, как дома, стали подбирать под себя торговлю, покупали взятками турецких вельмож.

В Турции происхождение не играло роли, чиновники и военные возвышались по своим личным качествам. Но эта особенность сыграла с турками злую шутку. Европейцы стали поступать на службу к султанам. Они ценили хороших военных, моряков, артиллеристов, организаторов, щедро платили. Французы, итальянцы, испанцы принимали ислам, продвигались по служебной лестнице, занимали видные посты при дворе, в армии, администрации. Хотя нетрудно понять, что интересы государства были для таких ренегатов безразличны, они старались только ради собственных благ.

Раньше твердый порядок в империи удерживала власть султана. Она почиталась священной, любой вельможа, преступивший закон, рисковал получить от монарха “подарок” – шелковый шнурок, чтобы удавиться. Но, опять же, наложились национальные традиции. Султаны имели огромные гаремы в сотни наложниц, они рожали сыновей. Сперва “лишних” принцев умерщвляли. Потом спохватились – очередной султан, едва взойдя на трон, мог погибнуть, прервется династия, покатятся смуты. “Запасных” родственников властителя стали щадить, но содержать в “клетке”, особом дворце-тюрьме. Они лишались связи с внешним миром, общались только с бесплодными рабынями.

Однако сам по себе гарем превратился в гнездо интриг, вовсю влиял на политику. Его возглавляла мать султана, она считалась очень важным лицом в империи. Когда умер Мурад IV, последний выдающийся султан-военачальник, его мать, великий визирь Мухаммед-паша и прочие царские приближенные озаботились одной и той же проблемой – все они хотели сохранить достигнутое положение. Сговорились, и в обход сыновей Мурада извлекли из “клетки” его младшего брата Ибрагима. За 17 лет заточения он деградировал и тронулся умом, но придворную верхушку это вполне устраивало.

Султан Ирагим Безумный отличался, мягко говоря, чудачествами. “Кормил рыб”, бросая в Босфор золотые монеты, приходил в экстаз от неимоверно толстых женщин, их искали по всей стране. Хотел осязать только меха. Пришлось ввести особый налог для закупки в России соболей, ими обивали покои Ибрагима. А Мухаммед-паша и его клика принялись заправлять от имени султана. Разошлись в полную волюшку, правдами и неправдами округляли собственные состояния. Тут как тут оказались англичане с французами, они с продажным правительством прекрасно ладили, урывали дополнительные выгоды. За высшими сановниками ударились во увсе тяжкие их подчиненные. Отстегнул начальнику, и греби сколько можешь. Без взяток теперь не делалось ничего. Дошло до того, что при казначействе возникла специальная “бухгалтерия взяток”, следившая, чтобы мздоимцы уделяли долю и государству.

Это было не лишним. Прежде богатейшая османская казна разворовывалась и пустовала. Чтобы поправить положение, турки переняли у французов продажу должностей. Хочешь стать чиновником или судьей – плати. А потом возвращай затраты, как умеешь. Естественно, такая практика плодила новых хищников, при судьях кормились банды лжесвидетелей. Османское правительство переняло у европейцев и сдачу налогов на откуп. Для населения последствия стали самыми пагубными, откупщики разоряли его, захватывали за долги целые деревни. В 1648 г. Ибрагим Безумный отошел в мир иной, но его окружение постаралось удержать свои позиции и источники дохода. На трон возвели Мухаммеда IV. Он считал себя в первую очередь поэтом, витал в стихах, государственными делами не интересовался, и все катилось по-прежнему.

Нарастало возмущение, вспыхивали бунты, зрели заговоры. Столичная клика, силясь удержаться у власти, всячески ублажала главную силу империи, 50-тысячный корпус янычар. Их задабривали денежными раздачами, дарили различные льготы. Ублажали и полководцев, начальников провинций, чтобы не взбунтовались. Но в результате янычары избаловались, требовали новых подачек, их боевая сила падала. Авторитет правительства и подавно упал. Война с Венецией тянулась год за годом без всяких успехов, только обогащала казнокрадов. Турецкие губернаторы, паши и вали, переставали считаться со Стамбулом, превращались в самовластных князей своих провинций, собирали налоги в свою пользу.

В развале и беззакониях особенно доставалось христианским подданным, их положение резко ухудшилось. А этим умело пользовались венецианцы. Начали засылать эмиссаров к сербам, черногорцам, албанцам, грекам. На Балканах покатились восстания. Турки не только застряли на Крите, их противники перешли в контрнаступление. Венецианцы при поддержке повстанцев высаживали десанты на Адриатическом побережье, Эгейских островах.

Оживились и другие подданные многонациональной султанской державы. Если Турция ослабела, имеет ли смысл ей подчиняться? Отпали сепаратисты Ливана, восстали арабы, изгнав турок из Басры. Крымское ханство, Валахия, Трансильвания начали себя вести самостоятельно. Господарь Молдавии Лупул сближался с Польшей. Тунис, Алжир, Триполи тоже забыли о турецком подданстве, жили пиратскими республиками, нападали то на чужие берега, то друг на друга. В общем, Османская империя затрещала по швам.

На Востоке в ту эпоху существовали и другие великие державы. В сильные и воинственные королевства Индокитая – Лансанг, Сиам, Аннам, Таунгу, европейцы вообще не рисковали соваться. В Индии раскинулась империя Великих Моголов. Ее властители сумели соединить лучшие достижения древней индийской культуры с культурой ислама. Император Шах-Джахан покорил всех соседей, завоевал царства Ахмеднагар, Биджапур, Голконда, его владения охватили почти весь полуостров Индостан и часть Афганистана.

Моголы выставляли полумиллионные армии. Но качество отнюдь не соответствовало количеству. Войска представляли собой толпы пехоты, вооруженной лишь копьями. Строя они не знали, в битвах давили противника беспорядочной массой. А ударной силой являлись слоны, закованные в броню, с установленными в башенках пушками. Эти армии могли побеждать лишь аналогичных противников внутри Индии. Флота у Моголов не было, и европейцы удобно расселись по берегам. Овладеть их базами император был не в состоянии, а торговля из Индии шла морскими путями. Хочешь-не хочешь, приходилось договариваться с португальцами, голландцами, англичанами.

В нашей стране о далекой Индии хорошо знали. Индийские купцы добирались до Руси через Бухару, имели свои подворья в Москве, Казани, Нижнем Новгороде, а в Астрахани им даже разрешили построить особый квартал с храмом Вишну. Русские называли их “агрыжане” – от Агры, столицы империи Великих Моголов. Алексей Михайлович дважды пытался завязать с этой империей дипломатические отношения. В 1646 г. к Шах-Джахану отправилось посольство Никиты Сыроежкина. Но оно доехало только до Ирана. Шах Аббас II воевал с Шах-Джаханом, заволновался, что русские могут сговориться с его врагом и не пропустил миссию через свою территорию. Позже в Индию снарядили посольство Родиона Пушкина и Ивана Деревянного. Однако иранский шах и их повернул обратно.

В Китае в XVII в. достигла высочайшего расцвета огромная и многолюдная империя Мин. Но ее подточили и разъели внутренние болезни. Китайский император давно уже стал чисто декоративной фигурой. Властью заправляла клика придворных евнухов, процветали коррупция, казнокрадство. Непомерно росли налоги, вводились изнурительные трудовые повинности. А север Ляодунского полуострова населяли маньчжуры. Народ был небольшой, всего 100 тыс. – ничтожная горстка по сравнению со 150 млн. китайцев. Никто не представлял, что они могут представлять серьезную опасность для империи. Но в Китае углублялся разлад, и маньчжурский хан Абахай начал набеги. Угонял людей, скот, разгромил союзников империи, монголов и корейцев. А потом, умножившись за счет пленных, маньчжуры принялись захватывать китайские территории.

Еще одним бедствием для империи Мин стали иезуиты. Орден целенаправленно присылал сюда специалистов – механиков, инженеров, медиков. Они поступали на службу, проникли ко двору, выдвигались в советники императора. Христианство открыто не проповедовали, притворялись поклонниками Конфуция, но подспудно вели работу среди китайской интеллигенции, и возникли оппозиционные группировки, выступающие за реформы по европейским образцам. Это вызвало жесточайшие свары в правящей верхушке, они перекинулись на армию. Теории реформаторов подхватывались горожанами, крестьянами, додумывались по собственному разумению. А стихийные бедствия и голод подтолкнули народ к восстанию.

Грянула такая гражданская война, что по сравнению с нею все европейские катастрофы показались бы бледной тенью. За 15 лет сражений погибли миллионы людей. Повстанцы взяли верх, но плоды победы достались не им, а маньчжурам. Хан Абахай в полной мере воспользовался китайской междоусобицей, прибирал к рукам провинцию за провинцией. На его сторону начали переходить и китайские генералы, видя в маньчжурах меньшее зло, чем в мятежниках. В 1645 г. Абахай овладел Пекином и провозгласил новую империю, Цин. Первым императором хан поставил своего малолетнего племянника Шунчьжи (Ши-цзу), а сам стал при нем регентом.

В общем-то маньчжуры контролировали только север страны. У китайцев оставались центральные и южные провинции, огромные города, многочисленные армии. Но их государство распалось. В одних районах расположились вожди повстанцев, истребляли помещиков, знать, чиновников. В других аристократы и военные решили восстановить империю Мин. Хотя при этом появилось сразу несколько претендентов на трон, передравшихся между собой. А маньчжуры громили противников по очереди. За сопротивление карали страшно. Взяв штурмом г.Яньчжоу, резали жителей в течение 10 дней. В Цяньине и его окрестностях перебили 175 тыс. человек, в Ганьчжоу 100 тыс., а 10 тыс. женщин помоложе продали в рабство.

Некоторое время продержались приморские области. Китайцы располагали сильным флотом, у них имелись большие суда, способные перевозить сотни солдат. На стороне империи Мин выступили и пираты. А надо сказать, что европейские пираты, приключениями которых мы зачитывались в книжках, были сущими детьми по сравнению с китайскими. Их предводителю Чжэн Чжи-луну принадлежало 3 тыс. кораблей, он контролировал всю морскую торговлю у китайских берегов, взимал дань с купцов. Правда, маньчжуры обманули возгордившегося Чжэн Чжи-луна, соблазнили титулом императора Южного Китая, заманили в ловушку и казнили. Но отца успешно заменил его сын Чжэн Чэн-гун (Коксинга). С империей Мин торговали и португальцы с англичанами. Чтобы сохранить собственные выгоды, помогали китайцам, продавали пушки, прикрывали с моря.

У маньчжуров кораблей не было. Прорвать прибрежную оборону они были не в состоянии. Но подсуетились голландцы. В свое время империя Мин отразила их от своих портов. В отличие от португальцев и англичан, они в Китай еще не внедрились. Теперь наверстали упущенное, предложили услуги Абахаю, начали поставлять ему оружие, боеприпасы. Голландские эскадры поддерживали с моря удары маньчжурских войск. К 1650 г. Китай был в основном покорен, сохранились лишь отдельные очаги сопротивления. Разумеется, выиграли и голландцы, получили вожделенные права и торговые льготы.

Устраивая империю Цин, Абахай и его соратники не стали ничего изобретать. Они скопировали старые порядки империи Мин. Восстановили прежнюю официальную идеологию, конфуцианство. Культ почитания власти, родителей и строгого поддержания древних обычаев вполне устраивал завоевателей. Потомка Конфуция в 65-м колене демонстративно возвысили, пожаловав титул “продолжателя рода великого мудреца”. Требовалось возродить аппарат управления, для этого были нужны многочисленные чиновники, а значительная часть из них погибла. Маньчжуры возобновили традиционную китайскую практику сдачи экзаменов. К ним допускались все желающие, кроме выходцев из семей актеров, проституток и рабов. Сдавшие экзамены получали чиновничьи звания и попадали в “ученую прослойку”. Их вместе с семьями освобождали от трудовой повинности и телесных наказаний.

Но маньчжуры формировали такие структуры власти, чтобы чиновники стали лишь послушными исполнителями. Контроль над ними устанавливался куда более строгий, чем в империи Мин. Особым указом всем служащим под страхом смерти запрещалось письменно или устно высказываться по вопросам управления страной, по военным и гражданским делам. Начальники персонально отвечали за подчиненных и за тех, кому они протежировали. Если чиновник провинился, то равное наказание получало лицо, рекомендовавшее его на службу.

Любое инакомыслие пресекалось. Отклонение от конфуцианской морали признавалось “развратом”. А основной задачей китайских ученых провозглашались “сбор и упорядочение литературного наследия”. На деле это вылилось в подтасовки истории. Редактировались летописи, древние исторические труды, в них вписывались абзацы, восхваляющие маньчжуров. События и комментарии, по каким-либо причинам не угодные победителям, начисто удалялись. Под запрет попадали даже упоминания о предыдущем царствовании, если о нем имели неосторожность отозваться положительно.

Участь нелояльных авторов была печальной. Ученый Чжуан Тин-лун написал “Краткую историю Мин”. На него донесли, арестовали. Пыток он не выдержал, умер под следствием, но за совершеное “преступление” расчленили и сожгли его труп и казнили 70 человек – его родственников, помощников вместе с семьями, издателей и продавцов книги. А казни в Китае были жуткими. Обезглавливание считалось самой мягкой, его применяли лишь к второстепенным преступникам.

Литератор Дай Мин-ши в своих работах всего навсего назвал годы правления минских императоров. Но и этого оказалось достаточно, его четвертовали, предали смерти всех родных и друзей. Историк Люй Лю-ляна, оплакивавший гибель империи Мин, уже успел умереть. Нет, и его в покое не оставили. Вырыли останки из могилы, изрубили на кусочки, казнили потомков, учеников, их жен и детей. Нескольких поэтов приговорили к смерти за “двусмысленности”. Запрещались и преследовались труды, сами по себе не “крамольные”, но содержащие ссылки на запрещенные книги.

Абахай заново вводил старые китайские законы, административные системы. Но, опять же, устанавливал куда более жесткий контроль над подданными. Перемешавшихся и разошедшихся по стране крестьян прикрепляли к деревням. Возвращались трудовые повинности, прежние налоги. Крестьян делили на тысячи, сотни, десятки дворов. В десятидворках устанавливалась круговая порука как за сдачу налогов, так и за проступки. Нарушил один – накажут всех, если не донесут. Каждый хозяин должен был под страхом смерти вывешивать на воротах табличку со списком проживающие в доме. Если вдруг обнаружат постороннего, это стоило жизни всей семье. Законы империи Цин регламентировали все до мелочей: условия труда, быта, одежду.

Но по сравнению с империей Мин была еще одна существенная разница. Маньчжуры с китайцами не смешались, они превращались в высшую касту господ. Они поселялись в отдельных кварталах, служили в особом “восьмизнаменном” войске, их браки с коренным населением категорически возбранялись. Китайцы обязаны были повиноваться любому их приказу. Чтобы отличаться от маньжуров и выразить покорность, им предписывалось выбривать часть головы и носить косу. Ослушникам, сохранившим волосы, тут же на месте рубили головы и выставлять их на шестах. Под угрозой смертной казни китайцам запрещалось строить большие суда, чтобы не эмигрировали. Запрещалось разрабатывать руду, чтобы не изготовляли оружие. Запрещались контакты с иностранцами и торговля с ними, этим занимались специальные правительственные компании.

Национальное унижение, закручивание административных гаек и крутые поборы всколыхнули народ. В 1651 – 1652 г. поднялись восстания. Китайские генералы, служившие Абахаю, начали со своими армиями переходить на сторону соплеменников. Семь провинций, весь юг страны, снова освободился от завоевателей. Но китайцы торжествовали недолго. Маньчжуры призвали на помощь союзную монгольскую конницу, голландцы охотно помогли силами флота. Подавляли не только оружием, старались парализовать ужасом. В больших городах, не пожелавших сдаться, Нанчане, Кантоне, Гуйлине, население уничтожалось до единого человека.

Но Абахай пускал в ход и другие методы. Объявил амнистию повстанцам, их войска стали распадаться, многие предпочитали сохранить жизнь и складывали оружие. А генералов-перебежчиков маньчжуры взялись переманивать обратно. Тех, кто послушался, прощали и награждали, назначали губернаторами южных провинций. Это было выгодно во всех отношениях. Ведь генералы, приняв назначения, должны были сами подавлять непокорных. Обескровленный и затерроризированный Китай сломался. На трупах и руинах утвердилась маньчжурская империя.