16. Польша берет реванш.

Поляки делали все возможное, чтобы поссорить Россию и Украину. Паны “по-дружески” убеждали царских послов, что нельзя помогать восставшим, ведь они могут заразить мятежным духом русских крестьян. В Москву приезжали посольства из Варшавы – специально для того, чтобы “по-дружески” предостеречь, дескать, Хмельницкий союзник хана, вместе с крымцами горовит нападение на Россию. Привозили настоящие и поддельные копии переписки Хмельницкого с татарами и турками. За эти “услуги” просили, чтобы царь вместе с поляками ударил на украинцев, продал продовольствие для польской армии, разрешил ей в ходе боев заходить на русскую территорию.

Но Алексей Михайлович и его бояре прекрасно знали истинное положение и задурить себе головы не позволяли. “Дружеские” предупреждения оставляли без ответа. Просьбы о содействии вызвали обратный результат – царь запретил любую торговлю с поляками, а с украинцев распорядился вообще не брать пошлин. В Москве знали и о том, кто именно натравливает крымцев на Русь. К Хмельницкому отправили царских доверенных Лопухина и Степанова, просили достать грамоты Яна Казимира, где он подстрекает хана к войне. Поясняли – нужно, чтобы “Яна Казимира короля неправда и вечному докончанью нарушение было ведомо подлинно”. Царю требовались доказательства, что Польша преступила мирный договор. Алексей Михайлович намеревался предъявить их Земскому Собору.

Эти меры предпринимались не случайно. Польский сенат уже принял тайное решение, воевать, а переговоры с Хмельницким всего лишь “симулировать”. Вдобавок умер осторожный канцлер Оссолинский, а при разборе его бумаг нашли письма к казакам покойного короля Владислава. Среди мангатов они вызвали бурю возмущения. Оссолинского заклеймили “здрайцей” – изменником. Стало быть, и Зборовский договор был заключен предателем. Новым канцлером паны провели своего ставленника епископа Лещинского, ярого врага Православия и России. Ну а Хмельницкий в это время прислал в Варшаву делегацию. Он в общем-то и хотел, чтобы новый канцлер подтвердил Зборовский договор, напоминал о пунктах, которые не были выполнены – отменить унию, возвратить Православной Церкви отнятую собственность, допустить представителей Украины в сенат и на сейм.

Однако обращение казаков лишь подлило масла в огонь. Мятежные “хлопы” смеют указывать высокородным панам и дворянам! 15 января 1651 г. разбушевавшийся сейм постановил – поднимать посполитое рушенье. А Калиновский и Лянцкоронский с королевскими наемниками и собравшейся к ним шляхтой сразу же, без всяких объявлений войны, ринулись на Украину. Там догадывались об опасности. Возле границы, в Красном, сосредоточился Брацлавский полк одного из лучших командиров Хмельницкого, Нечая. Но казаки беспечно пировали, и их накрыли тепленьких. Нечай погиб, полк разнесли подчистую.

Победители не отказали себе в удовольствии потешиться над побежденными. Жену Нечая признали колдуньей, вытащили обнаженную на площадь, дико пытали и посадили на кол. За ней пришла очередь и всех пленных, жителей Красного. Мучили детей, измывались над бабами, уродовали, и истребили полностью, от мала до велика. Таким же образом уничтожали по пути села, вырезали городки Шаргород и Ямполь. Но в Виннице стоял со своим полком еще один знаменитый повстанческий начальник, Богун. Он уже ждал нападения, укрепился и отразил атаки. А потом подоспела подмога, и врага отогнали.

Россия отреагировала на возобновление кровопролития жестко и однозначно. Царь созвал Земский Собор о “литовском деле”. Он открылся 19 февраля 1651 г., и Алексей Михайлович повелел объявить делегатам “литовского короля и панов рады прежние и нынешние неправды, что с их стороны совершаются”, а также “запорожского гетмана Богдана Хмельницкого присылки, что они бьют челом под государеву высокую руку в подданство”. Высший орган России оказался единодушным. Судили и рядили недолго – высказались за разрыв с Польшей и принятие Украины под власть царя.

Но Алексей Михайлович все-таки не вынес на Собор два окончательных вопроса – о сборе чрезвычайного налога на войско и о самом вступлении в войну. Он хотел узнать мнение “всей земли”, а полякам дать последнее, самое крайнее предупреждение. Неужели даже такое не подействует? Если нет, ну что ж, тогда и впрямь не грешно будет взяться за оружие. А делегаты, вернувшись по домам, расскажут, что говорилось на Соборе. “Вся земля” узнает о королевских и панских “неправдах”, будет настраиваться, что война предстоит справедливая.

Россия взялась помогать украинцам уже открыто. Черниговскому казачьему полку Шохова разрешили пройти через Брянский уезд, из Москвы было велено выделить ему проводников, “людей добрых и знающих”, мобилизовать крестьян для починки мостов. 6 тыс. казаков проследовали через российскую территорию, ударили в тыл литовцам, овладели Рославлем и Дорогобужем. В приграничные города направлялись дополнительные силы, и Радзивилл докладывал в Варшаву, что вблизи литовских рубежей “полно московских войск”, просил подкреплений.

Но предпринять какие-то более серьезные меры русские не успели. События развивались слишком быстро. На этот раз панская и католическая пропаганда поработала ударно. Магнаты не опаздывали, не отлынивали, вовремя приводили свои отряды, подстегивали мелкую шляхту. Под Люблином в довольно сжатые сроки собралась 150-тысячная армия. А из Рима прислали золотой меч, освященный самим папой. 20 апреля папский нунций Торрес препоясал им короля, присвоил ему звание “защитника святой веры”, а всем участникам похода от лица папы отпустил любые грехи, как прошлые, так и будущие. Вытворяй что хочешь!

У украинцев до такого сплочения и общего воодушевления было далеко. Некоторые казачьи предводители завидовали Хмельницкому. Считали, что они ничуть не хуже справились бы с ролью вождя. Другие были недовольны его политикой. Этим пользовались поляки, заводили среди казачьей старшины тайные связи, подкупали противников гетмана обещаниями, золотишком. Нашептывали – зачем заступаться за какую-то чернь? Без нее можно примириться с королем, он пожалует и наградит. Полковники не рисковали выступать против Хмельницкого, но митрополит Косов отказался благословить казаков на войну. Благословил грек, митрополит Коринфский, ехавший в это время через Украину в Москву.

К Богдану снова пришел Ислам-Гирей с татарами, собралось 200 тыс. казаков, татар, кое-как вооруженных крестьян. 20 тыс. под командованием полковника Небабы гетман отрядил в Белоруссию, прикрыться от литовцев, а с основными силами выступил навстречу королю. В июне сошлись в болотистой долине р. Стырь у г.Берестечко, Поляки успели занять удобные позиции, укрепились на высотах. Казаки расположились в речных низинах. И совсем некстати наложилась личная драма Хмельницкого…

Очищая от шляхты Украину, он вернул себе хутор Субботов, сумел найти и красавицу-полячку, увезенную Чаплинским. Она, разумеется, заверила, что по-прежнему влюблена в Богдана. Ее католический брак получался насильственным, а стало быть, недействительным, она стала гетманской супругой. Но особа оказалась крайне легкомысленной. Муж теперь редко заглядывал на хутор, и женушка радушно распахивала объятия другим кавалерам. Скрыть это было невозможно, знали многие, доходило и до Хмельницкого, но он страстно любил свою “половину”, все слухи и доносы считал клеветой. Зато сын Тимош возненавидел молодую мачеху. К нему стекались сведения, что она позорит и обманывает отца, и он решил действовать сам. Когда Богдан уехал с войском, сын задержался, собирая подкрепления, и верные слуги сообщили – к полячке пожаловал любовник. Тимош нагрянул неожиданно, накрыл обоих в постели. Приказал связать их голыми и обнявшимися и повесил на воротах.

Хмельницкий узнал об этом накануне битвы, и был настолько потрясен, что с горя запил. Казаки и татары начали сражение без него, под командой полковников и мурз. Атаковали без общего руководства, вразнобой, понесли тяжелые потери. Крымский хан взбеленился. Вместо легкой победы, как в прошлый раз, он лишился 6 тыс. всадников. Ислам-Гирей был ревностным мусульманином, презирал пьянство, орал на полковников: “Ну что? Проспался уже ваш Хмель? Он обманывал меня нелепыми баснями, будто польское войско слабо и неопытно. Ступайте к нему, пускай идет сперва сам выбирать мед у этих пчел, да пускай прогонит прочь такое множество жал!”

А поляки, отразив натиск, перешли в контратаки, оттесняли украинцев в болота, вклинивались в боевые порядки. Когда стало совсем тяжело, наконец-то появился Хмельницкий, едва очухавшийся с похмелья, но в этот момен вдруг пронеслась весть – татары уходят. Ислам-Гирей без предупреждения снял орду и повел прочь. Хмельницкий передал командование полковнику Джеджалию и поскакал за ханом, надеялся вернуть его. Однако вышло еще хуже. Татары захватили его и силой увезли с собой. Поход они окупили с лихвой. Рассыпались загонами и набирали в полон украинских женщин и детей – боеспособные мужчины ушли на войну, села лежали беззащитные.

Казаков ошеломил и уход татар, и исчезновение гетмана. Они дрогнули, стали откатываться к притоку Стыри Пляшевке. Командиры все же сумели сорганизовать их, они огородились таборами из телег, и сломить их поляки не смогли. Подступы к возам устлали трупы шляхтичей, солдат, и паны прекратили штурм. Задумали взять казаков измором. Обложили лагерь с трех сторон, с четвертой была речка и топкое болото. Масса измученных людей стеснилась на небольшом пространстве, запасов еды не было. Куда они денутся? Продиктовали условия – разоружиться и выдать начальников, рядовым пообещали амнистию. Хотя королевское окружение приняло другое решение: когда сдадутся, перебить всех до единого.

Полковник Богун, сменивший в руководстве Джеджалия, все-таки нашел выход. Приказал собрать все подручные материалы – седла, тулупы, жерди, разобрать на доски телеги. Из них тайно строили плотины и гати через болото. В ночь на 30 июня осажденные начали выходить из ловушки. Полк Богуна выбрался благополучно. Но остальное войско было перемешано, командование утрачено, среди казаков хватало неопытных крестьян. Кто-то счел, что начальство хочет их бросить, кто-то боялись не успеть. Беспорядочные толпы хлынули к гатям, порушили их своей тяжестью, провалившиеся тонули в трясине.

Поляки сперва не поняли, что происходит. А когда разобрались, ворвались в лагерь и принялись рубить мечущихся в панике людей. Бойня шла целый день, пока не стемнело. 300 казаков засели на острове, отбили все атаки. Ян Казимир, восхищенный их мужеством, объявил, что дарует им жизнь. Но герои отвергли королевскую милость и продолжали драться, пока не полегли. Из армии Хмельницкого спаслись лишь те, кого вывел Богун, и счастливчики, которым удалось пересидеть резню где-нибудь в зарослях и уйти под покровом ночи.

Добить обескровленную Украину не составляло особого труда. Но… теперь-то сказалось традиционное польское разгильдяйство. Сразу после победы шляхтичи заговорили, что они устали, поиздержались, пора распускать ополчение. Посол Богданов доносил: “Посполитого де рушенья люди и день в обозе не стояли, все разъехались и без королевского повеления по домам”. Уехал и Ян Казимир – посверкать на победных торжествах. В армии остались только отряды магнатов и коронные войска. Возглавили ее Вишневецкий и Потоцкий, двинулись в глубь Украины. По дороге поголовно резали жителей, скот, поджигали селения. Шляхтич Мясковский описывал, что оставалось после них: “Ни городов, ни деревень, одно поле и пепел. Не видать никого живого: ни людей, ни зверей, одних разве птиц в воздухе”.

А из Белоруссии наступали литовцы Радзивилла. Против него выдвинулся отряд Небабы, но в нем было много нестойких и неумелых крестьян. Радзивилл разгромил их под Репками, недалеко от Чернигова, и 26 июля занял Киев. Население в ужасе разбегалось куда глаза глядят. Но массовые расправы над мирными жителями дали и другой эффект – совсем не тот, на который рассчитывали каратели. Украинцы осознавали: пощады им все равно не будет. Ожесточались и дрались уже насмерть, с отчаянием обреченных. Вокруг казачьих командиров, даже рядовых казаков сами по себе возникали многочисленные отрядики. Радзивилл занервничал – как бы ему не очутиться в окружении. Оставил Киев и ушел на соединение с Потоцким, а киевляне сами сожгли свой город, чтобы в нем не расположились вражеские войска.

Хмельницкий еще из плена послал в Москву своих доверенных Савича и Мозырю, очередной раз просил царя о заступничестве. А потом генеральный писарь Выговский привез хану большой выкуп, и гетмана отпустили. Казалось, все кончено – восстание разгромлено, войско погибло, страна залита кровью. Но в катастрофической ситуации Хмельницкий проявил железное самообладание. Личная трагедия, поражения, смерть товарищей – Богдан сумел перешагнуть через все это, взять себя в кулак. По сути надо было начинать заново, и он начал. Появившись на Украине, призвал людей к оружию, и под его знамена потекли группы, отряды.

Армия возрождалась в считанные недели. В каждом городишке паны встречали все более сильный отпор. Загоны повстанцев появились в тылу у них, отбили Винницу, Паволичи, Фастов. В опустошенной стране трудно было достать продовольствие и фураж, польскому войску приходилось подтягивать пояса. Подкреплений из Польши не было. Массы трупов отравляли воздух и водоемы, среди солдат началась смертоносная эпидемия. 10 августа умер самый непримиримый гонитель украинцев, Вишневецкий. Без его железной руки, удерживавшей подчиненных в узде, стала ломаться дисциплина. Шляхта и наемники требовали возвращаться по домам, вот-вот могли взбунтоваться, и панам пришлось согласиться на переговоры с казаками.

Они открылись в Белой Церкви, шли долго и трудно. Польская делегация во главе с Киселем даже слышать не желала о подтверждении Зборовского договора. Настаиваивала на сокращении реестра, автономной украинской территории, урезании казачьих прав. Но в Белой Церкви, кроме делегатов, собралась масса казаков. Шумела и потрясала оружием, требовала вернуться к Зборовскому трактату, грозила расправиться и с послами, и даже с Хмельницким, если он согласится на панские условия. Полки и толпы повстанцев составляли отдельные делегации, вырабатывали собственные пункты. Переговоры несколько раз прерывались. Киселя и его коллег ограбили, едва не убили. Казаки кричали, что лучше уж воевать, бросались в атаки на стоявшее неподалеку польское войско. Но у них ничего не получилось. Потрепали неприятелей, но и самих побили, возобновили споры.

Наконец, 18 сентября 1651 г. был подписан Белоцерковский договор. По сравнению со Зборовским, украинцы были вынуждены очень серьезно сдать позиции. Казачий реестр сводился к 20 тыс. Из трех воеводств, Киевского, Брацлавского и Черниговского, автономное самоуправление сохранялось только в Киевском. Гетман лишался прав сношения с другими государствами, на Украине располагались “на постой” королевские войска.

Для народа это обернулось новой полосой испытаний. Польский командующий Калиновский, сменивший заболевшего Потоцкого, принялся приводить к покорности Брацлавское и Черниговское воеводства, лишившиеся самоуправления. Вешал, четвертовал, сжигал “бунтовщиков”. Под защитой солдат в поместья возвращалась шляхта. Мстила крестьянам порками и казнями, выколачивала из них разграбленное имущество. Невыплаченные подати за три года восстания объявляли недоимками, заставляли внести их. К бедам добавились голод и моровое поветрие.

Украинцы во множестве потекли через границу, в Россию. Черниговский казачий полк Ивана Дзиноковского ушел от поляков в полном составе. Его приняли на службу, разместили в новой крепости Острогожске. Остальных селили на “Слободской Украине” – в районах Харькова, Оскола, Воронежа. “Слободской” – потому что села освобождались от налогов и получали статус слобод. Поляки возмущались, их послы в Москве жаловались, что беглых “хлопов” тепло встречают на русской земле. Но их протесты оставлялись без внимания. Ведь такое отношение к украинцам предписывал сам Алексей Михайлович.

Выделяли землю, пособия. Под Ливны и Воронеж стольник Леонтьев привез лично от царя 2 тыс. руб., их требовалось раздать беженцам “всем налицо… сполна без вычету” – на обзаведение хозяйством. Тех, кто посмеет обидеть переселенцев или вымогать с них какую-то плату, правительство сурово предупреждало: “И буде кто чем покорыстуетца, и мы на тех людей за алтын велим доправить по рублю, да сверх тово велим тем людем учинить наказанье безо всякой пощады”. А воеводам из Москвы рассылались инструкции, что государь “тех черкас з женами з детями от гонения поляков велел принимать”, “держати ласку и привет добрый и ничем черкас не оскорбити и ничего у них из государева жалования и из животов не имати”. Напротив, обеспечить их всем необходимым “для их иноземчества и для их бедности, чтоб на вечное житье строились и государю служили”.