§ 2. Функция дискуссии в развитии науки

С феноменом дискуссии непрестанно сталкиваются как твор­цы науки, так и ее исследователи. Между тем предметом специ­альной науковедческой рефлексии он до сих пор не стал. В рус­ле логической традиции к нему изредка обращаются в связи с проблемой доказательства и опровержения. Предпринимались попытки разработать учение о логике и психологии спора и об искусстве спора. Во всех этих случаях имелся в виду спор "вооб­ще", а не специально-научный.

Под спором же в широком значении термина понимается раз­ногласие в точках зрения на какой-либо предмет, при котором "один доказывает, что такая-то мысль верна, другой — что она ошибочна" (Поварнин, 1918, с. 2).

Очевидно, что ситуация спора придает такому определяюще­му признаку социальной жизни людей, как общение, особый смысл. Процесс общения возможен только при взаимном приня­тии его участниками одной и той же интеллектуальной (когнитив­ной) схемы. В противном случае они будут говорить на разных языках. Взаимопонимание при этом исключается. Возникнове­ние же спора свидетельствует о единстве общего и различного в "семантических пространствах" сознания его участников. Спор выступает как особая форма общения, как такой обмен мнения­ми (идеями, информацией), при котором они не просто расходят­ся, различаются, но и сталкиваются, противопоставляются, при­чем тот, кто придерживается одного понимания обсуждаемого вопроса, не ограничивается высказыванием своего взгляда, а ре­шает специальную логико-психологическую задачу — обосновы­вает правоту этого взгляда и доказывает неправоту противника. Чтобы справиться с этой задачей, участники спора применяют рациональные приемы, посредством которых добиваются выяс­нения того, какое из столкнувшихся мнений в большей степени соответствует действительному положению дел. Отсюда — и воз­никшая еще в древности уверенность в том, что в споре рожда­ется истина. Эта формула предполагает, что до спора истина оставалась неизвестной, что с ней удалось сблизиться только благодаря общению, выступившему в виде интеллектуального состязания. Потребности в споре не было бы, если бы у участ­ников общения не возникло сомнение по поводу наличных зна­ний о предмете. Такое сомнение создает мотивацию, которая и стимулирует работу мышления, выработку приемов доказатель­ства одной из точек зрения и опровержения других.

Если рассматривать сомнение как критическое отношение к знанию в генетической перспективе, то обнаруживается, что оно

7—1860

97

представляет собой продукт длительной эволюции сознания лич­ности. Данные генетической психологии (в частности, школы Ж. Пиаже) говорят, что умение доказывать и опровергать воз­никает в общении ребенка с другими людьми, в споре с ними, побуждающем взглянуть на свою мысль со стороны и искать способы сделать ее убедительной для других, преодолев тем са­мым эгоцентризм — познавательную позицию, выраженную в прикованности субъекта к собственным представлениям, в его неспособности соотнести их с иными мнениями.

Столкновение мнений при общении изначально присуще лю­бой человеческой деятельности. В недрах социальной практики рождаются первичные структуры мышления. От них ответвля­ются логико-категориальные схемы науки. В этих же недрах формируются те общие приемы спора, которые в дальнейшем переходят в процедуры научных дискуссий. Эти приемы оттачи­вались и использовались, когда речь шла о вещах нешуточных, жизненно значимых, когда мнения сталкивались по поводу пред­метов, от знания которых зависел успех или неуспех действий, а порой и само существование участников спора.

Таким образом, в миллиарды раз повторяющихся актах прак­тики сложились фигуры не только мышления, рассматриваемо­го безотносительно к процессу общения между его субъектами, но и логики спора, органично включенной в этот процесс. На высоком уровне развития особой формы интеллектуальной ак­тивности, выраженной в оспариваний людьми посредством ар­гументов и контраргументов воззрений друг друга, эта форма становится предметом специальной рефлексии. Тогда и по­является тема "человек в споре". Интерес к ней, как свидетель­ствует история культуры, в свою очередь был обусловлен соци­альными обстоятельствами — возникшей в условиях рабовла­дельческой демократии практики публичного обсуждения воп­росов, открытых диспутов. В литературе древней Индии, Китая, Греции появились трактаты о логико-психологических аспектах спора. В древней Греции, идя навстречу общественным запро­сам, софисты занялись анализом умения публично выступать, стали культивировать искусство убеждать, т. е. эффективно уп­равлять умом и чувствами сограждан, используя не внешние по отношению к их личности силы, а средства логики и языка. Ведь иной возможности приобрести власть над другими у рав­ного среди равных не существует.

Основным для софистов стал вопрос не о месте человека в мироздании (как у философов — досократиков), а о способах доказательств и опровержений и приемах их передачи от одного человека к другому.

98

Приняв при анализе познания за исходный пункт общение человека не с природой, а с другими людьми, софисты сделали шаг вперед: был открыт специфический (коммуникативный) план в деятельности разума. Однако они "размыли" объективное со­держание этого плана. Будучи представлено в логических и грам­матических категориях, организующих общение, оно не ими оп­ределяется.

Ошибочность пути, по которому пошли софисты, выявили

Сократ, Платон и Аристотель. Они отвергли практику софисти­ческих споров, перенеся центр тяжести на поиск надежного зна­ния. Они, несомненно, освоили результаты огромной работы, проделанной софистами по изучению средств и процессов об­щения. Теперь эти средства использовались в других целях. С публичных споров они были перенесены Сократом в микросо­циум, на уровень беседы с глазу на глаз двух равноправных, ищущих истину лиц (а не искусного учителя, готовившегося по­бедить в публичных спорах некомпетентного ученика, как у со­фистов). Сократ сравнивал искусство беседы-диалога с пови­вальным, считая свою роль подобной роли матери-повитухи в том смысле, что он помогает рождению истины.

Беседы Сократа подготовили открытие Платоном диалоги­ческой природы мышления. "Душа, — учил Платон, размыш­ляя, — ничего не делает кроме как разговаривает, спрашивая сама себя, отвечая, утверждая и отрицая" (Платон, 1936). Если Сократ вел реальные беседы на афинских площадях и палест­рах, добиваясь движения к надежному знанию посредством се­рии вопросов и ответов, то Платон индивидуальную работу мысли рассматривал как переход беседы во внутренний план. Наедине индивид ведет беседу с самим собой. Он молча выполняет две роли: и задающего вопросы, и отвечающего на них. Происходит процесс, разделенный в реальном общении между различными

индивидами.

Познание выступило как внутренняя коммуникация, произ­водная от внешней. Впоследствии эту коммуникацию стали на­зывать внутренней речью. Умение правильно вести беседу полу­чило имя диалектики.Этот термин считался синонимом логики как искусства обдумывать, рассуждать по законам разума. По­скольку, однако, термин "диалектика" в новое время (до Геге­ля) приобрел одиозный характер и стал ассоциироваться с со­фистикой, мышление серьезное, ведущее к истине, относили на долю логики. Отождествивший истинную логику с диалектикой Гегель лишил диалектику ее коммуникативной природы—при­знака непременной совместной работы реальных индивидов, "думания сообща".

т* 99

Шопенгауэр, акцентировав роль индивидуальности каждого из участников спора (в противовес представлению о всеобщно­сти логики как деятельности чистого разума), разделил истин­ность спорного положения, с одной стороны, его силу в глазах спорящих и слушающих — с другой. Он исходил из "врожден­ной испорченности" человеческой природы как фактора, неот­вратимо побуждающего участника спора считать себя всегда правым, а своего противника — всегда заблуждающимся.

Если Гегель лишил процесс общения его уникального вклада в прогресс познания во имя победного шествия надличностного Разума, ведущего по схемам диалектической логики всемирно-исторический спор с самим собой, то Шопенгауэр лишил про­блему спора предметно-логического смысла, вывел ее за преде­лы области, где речь идет об исследовании природы вещей, и свел к интеллектуальному фехтованию, которое, подобно фех­тованию реальному, не имеет иной цели, кроме как поразить противника.

В начале XX века русский логик С. И. Поварнин предпринял попытку разработать теорию спора в качестве специального раз­дела прикладной логики. Не ограничиваясь традиционной те­мой логики — учением о доказательствах, он рассмотрел также ряд психологических факторов, таких, например, как уважитель­ное отношение к чужим принципам, умение держать в памяти общую картину спора, роль личной выдержки и др. Специаль­ное внимание вслед за Шопенгауэром он уделил "психологи­ческим уловкам", т. е. приемам, с помощью которых хотят об­легчить спор для себя или затруднить для противника. Сообра­жения по теории спора высказываются также в логических трак­татах других авторов.

В середине XXвека обостряется интерес к логическим про­блемам дискуссии, правилам аргументации, позволяющим дос­тигнуть единогласия — "интерперсональной верификации тези­са". Отрицается "мнение, согласно которому формальная логи­ка могла бы быть общей моделью для аргументации или дискус­сий" (Штельцнер, 1962, с. 98-107). Ряд логиков начинают рабо­тать над построением специальной теории дискуссий.

Интересно, что американский философ С. Тулмин, выступив как решительный противник поиска в формальной логике кри­териев рациональности научной теории, начал свои атаки на этот неопозитивистский постулат с обсуждения вопроса о логи­ке дискуссии (Toulmin, 1958). Он определяет логику как "обоб­щенную юриспруденцию". Стало быть, за материалом для ре­формы логики он обратился к судопроизводству, а не к науке.

100

Логические модели "поля аргументации", динамики спора, различных процедур убеждения были предложены рядом исследо­вателей (П. Лоренцен, А. Пап, Р. Дришнер и др.), строивших, однако, свои модели безотносительно к историко-научным реали­ям. Имеющие же дело с этими реалиями историки, реконструи­руя дискуссии, основное внимание уделяют их содержанию, а не их логико-психологическим механизмам. Известно, что по­требности нашей эпохи вызвали переориентацию всех прежних исследований науки, как логико-методологических, так и исто­рических. Крепнет убеждение в правоте Лакатоса, который, пере­фразировав знаменитый кантовский афоризм об отношениях между понятиями и чувственным опытом, сказал, что методология науки без истории пуста, история без методологии науки слепа.

Казалось бы, если логико-методологическое направление не обладает средствами анализа научного общения (и дискуссии как одной из его форм), то их следует искать в социологии и близкой к ней информатике как учении об информации, цирку­лирующей в сетях научных коммуникаций. Здесь основной упор делается на формальные и неформальные связи, на научно-со­циальные объединения, идентифицируемые с помощью социо-метрических методов, и др.

Особое внимание привлекли "незримые колледжи" — не фор­мальные, не обозначенные на "табло организаций" объедине­ния людей науки, "просачивающихся" сквозь перегородки жес­тких организационных ограничений в целях совместного про­движения в проблеме. Но упор делается на сплоченность чле­нов этих объединений, а не на расхождения, не на продуктив­ные конфликты между ними как важнейший фактор творческо­го общения.

Между тем, взглянув на небольшие, но сплоченные исследо­вательские группы, энергией которых были рождены новые на­правления и целые дисциплины (такие, как квантовая механи­ка, кибернетика, молекулярная биология и др.), нетрудно даже при самом предварительном ознакомлении с ними убедиться в том, что сплоченность достигалась не однообразием мнений их членов, а их столкновением, напряженными диалогами, острой полемикой как между собой, так и с приверженцами традици­онных концепций.

Мы видим, что социологическое направление столь же без­различно к феномену научной дискуссии, как и логико-методо­логическое. Но, может быть, психология творчества способна сказать об этом феномене свое веское слово?

К сожалению, и здесь ситуация малоутешительна. Это объяс­няется тем, что над психологией творчества все еще тяготеет ее

101

отщепленность от логики и социологии. Все еще доминирует представление, будто собственно психологическое, в отличие от логического и коммуникативного, — это интимно-личностные события, которые происходят во внутреннем плане сознания или подсознания индивида. Творческий процесс действительно неотчуждаем от субъекта, но из этого вовсе не следует, что он отчуждаем от объективных включений этого субъекта в систему социально-логических отношений.

Обратим внимание на то, что трактовка творчества как собы­тия в интрапсихической сфере приобрела силу аксиомы и в ло­гике. Об этом свидетельствует концепция "двух контекстов" — открытия и обоснования (Riechenbach, 1954). Под "контекстом открытия" понимаются те интуитивные интимно-личностные, "инсайтные" состояния, о которых логике сказать нечего. На­против, "контекст обоснования" выступает как сфера общезна­чимой связи мыслей, их доказательности, истинно рациональ­ного логического анализа. Непременная вербализуемость этого анализа делает его социально обозримым. Такая версия (ее наи­более твердо отстаивала неопозитивистски ориентированная ло­гика), замыкая творческий акт во внеположенный всему логи­ческому и социальному круг, придавала этому акту иррацио­нальный и акоммуникативный характер. Предпринятые неко­торыми авторами попытки преодолеть слабость психологичес­ких интерпретаций творчества, которые шли в направлении его выведения из субъект-объектных взаимодействий, мало что из­менили по существу. Опосредствованность этих взаимодействий предметно-исторической логикой и межличностным общением как неотъемлемыми детерминантами творчества во внимание не принимается. Вполне понятно, что с этих психологических позиций и роль диалога, спора, дискуссии в прогрессе познания оказывалась несущественной. Психологическое направление в изучении творчества "проскальзывало" мимо этой роли с такой же легкостью, как логико-методологическое и социологическое.

Между тем изучение природы и механизма дискуссий, в науке является ценнейшим источником информации для построения теории ее развития. Поскольку, как свидетельствует историчес­кий опыт, эта область в силу ограниченности средств, которыми располагают различные направления в исследовании науки, ос­тается "ничейной землей", неразработанным полем, перспекти­вы ее разработки лежат на путях междисциплинарного синтеза. Очевидно, что синтез, о котором здесь идет речь, является нау-коведческим.

Как известно, науковедение изучает науку в качестве особой системы и специфической формы деятельности органичной и

102

открытой системы взаимодействующих переменных (компонен­тов). Мы исходим из того, что эта система трехкомпонентна, что ее образуют предметно-логическая, социально-научная и лич-ностно-психологическая переменные. Каждая из них до форми­рования науковедческого синтеза имела свое представительство в дисциплинах, обращавшихся в той или иной связи к различ­ным аспектам науки — логике, социологии и психологии.

Сложившиеся на почве указанных дисциплин подходы, при­емы объяснения, модели, входя в науковедческий синтез, пре­образуются соответственно специфике науки как исторически развивающейся формы деятельности.

Научная дискуссия представляется прежде всего феноменом, относящимся к разряду коммуникаций. Однако общение в на­уке подчинено задаче добывания особого знания. С формами и структурами знания, способами его организации имеет дело ло­гика. Соответственно изучение коммуникативного аспекта на­уки (в частности, дискуссий, которыми полна ее история) и ее

логического аспекта нераздельно.

Понятие о логическом аспекте многозначно. Логика в соста­ве науковедения должна "адаптироваться" к специфике мышле­ния, решающего научные проблемы. Это мышление, во-первых, сосредоточено на определенной предметной сфере (фрагменте реальности), во-вторых, исторически изменчиво. Поэтому в на­уке специфические для нее логические структуры приобретают предметно-исторический характер. Их изучение требует особых приемов, создания специального концептуального аппарата, от­личного от аппарата как философской логики (методологии), так и логики формальной (и математической).

Разработка этого особого направления в качестве составной части науковедения только начинается. Чтобы отграничить его от других способов логического анализа научного знания, назо­вем его логикой развития науки. Термин "развитие" указывает на то, что речь идет об исторически изменчивых формах или "фигурах", об их преобразовании в процессе реальной эволю­ции аппарата научного познания.

Вопрос о строении этого аппарата, определяющего зону и угол видения ученым конкретной исследовательской ситуации и способы действия в ней, не может быть решен средствами логики, занятой установлением универсальных и общезначимых правил мышления. Но он не может быть решен и средствами психологии, изучающей реальные операции человеческого ума. Психология имеет дело с личностью или межличностными от­ношениями, от которых аппарат, организующий производство нового научного знания, независим. Его независимость от про-

103

цессов интеллектуальной активности конкретных субъектов дает основание уподобить его схемам, описываемым логикой.

Но он, как отмечалось, отличен от ее схем своей предметно­стью и историчностью. Это сближает его с подходом, принятым в историко-научных исследованиях. На данные последних и опи­рается логика развития науки. Отличает же ее от них установка на "формальность", на формализацию знания и способов его построения. Угол зрения, под которым оно формализуется, от­личен от других приемов логического анализа тем, что реконст­руируется инвариантное в конкретном теоретическом и эмпи­рическом составе определенной области науки, во множестве образующих эту область концепций, открытий и гипотез.

К инвариантным регуляторам конкретных теоретических по­строений относятся различные предметные категории научной мысли. Они условно названы предметными с целью отличить их от всеобщих философских категорий, действительных для лю­бых актов деятельности человеческого ума.

В исторической реальности, как уже отмечалось, предметно-логическое является нераздельным компонентом целого, другие компоненты которого представлены социально-научным и личностно-психологическим "параметрами".

Обращение к последним и позволяет рассмотреть смену форм и структур научного познания не как чисто логическую, "интернальную динамику", а с точки зрения ее зависимости от факто­ров, которые движут этим процессом в исторической реальнос­ти. К этим факторам относится и научная дискуссия. Будучи феноменом, органично включенным в научный поиск, она вспы­хивает и длится не по прихоти ее участников. Подобно тому как движение их мысли в проблемной ситуации подчинено объек­тивным законам, действующим, как говорил Л. С. Выготский, "с силой стальной пружины", со столь же неотвратимой силой они вовлекаются в дискуссии. Побуждают их к этому обстоя­тельства, связанные со спецификой труда в области науки.

Этот труд представляет собой производство нового знания, соответствующего принятым в ученом мире критериям, с чем сопряжено старение прежнего знания. Приняв во внимание от­меченные выше требования к труду в области науки, следует признать, что ученый — это всегда "человек в споре".

Но не всякий спор приобретает характер дискуссии. Ее не­пременное условие — реальное взаимодействие конкретных лиц (или их групп), представляющих стороны, каждая из которых притязает в противовес другой, реагируя (посредством теорети­ческих и эмпирических контраргументов) на ее возражения, на ббльшую адекватность своих идей истине. Обе стороны ориен-

104

тированы на признание их правоты научным сообществом, ко­торое контролирует дискуссию и выносит свой приговор. Чтобы утвердиться в этом сообществе, новое знание должно пройти двоякого рода испытания: в тигле практики и в состязании с другими претендентами на сертификат научного сообщества.

"Чистое", отрешенное от производящего его субъекта знание существует только в абстракции. В действительности же за ним всегда стоят живые люди, для которых оно является кровным делом. Появление новой идеи означает изменение не только состава знания, но и социальной позиции ее генератора, отны­не притязающего на лидерство в разработке данной проблемы. Он вынужден отстаивать достоинства этой идеи, ее преимуще­ства перед другими подходами и решениями, в свою очередь защищаемыми конкретными персонами.

Социальный контекст, в котором возникает новое знание, представляет собой не внешнюю декорацию к той "драме идей", которая разыгрывается в недрах науки. Он органично включен в ее "фабулу". Общение — это не просто "обмен мнениями", "передача информации" и т. д. Это сложный процесс, в котором каждое мнение (знание) имеет тройной знак. Оно значимо пред­метно-логически (представляет определенное событие в разви­тии познания, одно из делений категориальной "шкалы"), социально-научно (получает оценку научного сообщества) и лич-ностно (занимает определенное место в шкале ценностей дан­ного ученого). Из этого явствует, что объяснение механизма дискуссии включает ее аксиологический анализ в качестве не­пременного. Научная дискуссия возникает, когда знания, кото­рыми обмениваются участники процесса общения, начинают различаться по своей ценности.

По отношению к предмету исследования ценностью являет­ся истинность знания. На эту ценность ориентированы и сооб­щество, и личность. Движение познания изменяет ценность идей, рождая коллизии, влияющие на поведение и отдельных ученых, и их сообществ. Наиболее крутое падение ценности одних идей и возрастание ценности других наблюдается в периоды преоб­разования категориальных структур.