5 Ему тогда пятьдесят девять лет. Я провел с ним весь этот год

и следующие пять лет (в Рим я прибыл незадолго до этого5,

когда по летнему времени Плотин отдыхал, а не вел беседы,

как обычно), и за эти шесть лет, многое рассказав нам в на-

ших занятиях, он в ответ на усердные просьбы Амелия и мои

написал две книги <О том, что сущее повсюду одно и то же>,

тотчас затем- еще две книги <О том, что не может мыслить

то, что выше сущего> и <Что есть первое мыслящее и что

второе>; а потом написал <О силе и действии>, <О бесстрастии

бестелесного>, <О душе.первая книга>, <О душе вторая книга>,

<О душе третья книга, или же О времени>, <О созерцании>,

<Об умопостигаемой красоте>, <О том, что вне ума нет умопо-

стигаемого, а также об уме и благе>, <Против гностиков>,

<О числах>, <Почему издали вещи кажутся маленькими>,

<В продолжительности ли счастье>, <О всеобщем смешении>, -

<Как существует множественность идей, а также о благе>,

<О добровольном>, <О мироздании>, <Об ощущении и памяти>,

<О родах сущего> первая, вторая и третья книги, <О вечности

и времени>. Вот какие двадцать четыре книги написал он за

эти шесть лет при мне, Порфирий, черпая их содержание из

рассматривавшихся у пас в это самое время вопросов, как то

ясно из оглавления каждой из этих книг. Вместе с теми два-

дцатью одной книгами, которые были написаны до нашего

приезда, это составляет сорок пять "книг. А когда я уехал в

в Сицилию (дело было на пятнадцатом году царствования Гал-

464

лиепа), то Плотин написал еще пять книг и переслал их мне:

<О счастье>, <О провидении> первая и вторая книги, <О по-

знающих субстанциях и о том, что. выше их>, <О любви>. Их

он послал мне в первый год царствования Клавдия; а в начале

второго года, незадолго до собственной смерти, прислал еще

следующие: <В чем зло>, <Что делают звезды>, <Что есть че-

ловек>, <Что есть животное>, <О первичном благо, или

О счастье>. Вместе с сорока пятью книгами, в два периода на-

писанными ранее, это составляет пятьдесят четыре книги.

Так как писал он их в разнос время, одни - в раннем

возрасте, другие - в зрелом, а третьи - уже в телесном неду-

ге, то и сила в них чувствуется разная. Первые двадцать одна

книга более легковесны и еще не достигают полной силы и

величия; книги второго выпуска обнаруживают силу, достиг-

шую расцвета,- вти двадцать четыре, за немногим исключе-

нием, остаются у Плотина совершеннейшими; наконец, послед-

ние девять написаны с уже убывающей силой, и последние

четыре - больше, чем предпоследние пять.

Учеников, предацно верных его философии, у него было

много. Таков был Амелии Этрусский, родовое имя которого

было Гентилиап; называть себя он предпочитал <Амсрием>,

через <р>, считая, что пристойнее иметь имя от <америи> [цель-

ности], нежели от <амелии> [беззаботности]. Был Павлин, врач

из Скифополя, которого Амелий прозвал Малюткою за то,

что он многое услышанное понимал не так. Был и другой врач,

Евстохий из Александрии, который познакомился с Плотином

уже в его старости и лечил его до самого конца; занимался

он только Плотиновыми предметами и вид имел истинного

философа. Был с ним и Зотик, критик и стихотворец, выпу-

стивший исправленное издание Антимаха и отлично перело-

живший в стихи сказание об Атлантиде6; он заболел глазами

и умер незадолго до Плотина. Был его товарищем и Зеф, ро-

дом из Аравии, женатый на дочери Феодосия, Аммониева то-

варища; он тоже занимался врачеванием, и Плотин его очень

любил. Занимался он и политикой, пользуясь в ней немалым

влиянием; но Плотин позаботился его от этого отозвать. Жил

с ним Плотин по-домашпему и бывал у него в имении, что

за шестым верстовым камнем по дороге от Минтурн. Имение

это купил Кастриций Фирм, среди наших современников ве-

личайший любитель прекрасного, перед Плотином благоговев-

ший, Амелию во всех заботах помогавший как верный слуга, а

мне, Порфирию, бывший во всем как родной брат; он тоже был

почитателем Плотина, хотя и не оставлял общественной жизни.

Слушателями Плотина были даже многие сенаторы, из кото-

рых более всех преуспели в философии Орронтий Марцелл и

Сабинилл. Из сенаторского сословия был и Рогациан, который

проникся таким отвращением к своему образу жизни, что от-

казался от всего своего имущества, распустил всех рабов, из-

бегал всех знаков своего достоинства: в звании претора, когда

он должен был выступать в сопровождении ликторов, он и с

ликторами не выступал и об устройство зрелищ не заботился;

Дом свой он покинул, ходил по друзьям и близким, там ел

и спал, а пищу принимал через день; от такого воздержания и

нерадения о себе он заболел подагрою, ослабел до того, что

не мог встать с носилок и не мог поднять руки, но пальцами

465

владел куда искуснее, чем ремесленники, ручным трудом за-

рабатывающие на жизнь. Плотин его очень уважал, отзывал-

ся о нем всегда с великими похвалами и ставил его в добрый

пример всем занимающимся философией. Был с Плотнпом и

Серапиоп Александрийский, поначалу занимавшийся ритори-

кой, а потом еще и философскими рассуждениями, однако так

и нс сумевший отстать от корыстолюбия и даже лихоимства.

Был среди его ближайших товарищей и я, Порфирий из го-

рода Тира, которому он даже доверял выправлять свои сочи-

нения.

8 Дело в том, что, написав что-нибудь, он никогда дважды

по перечитывал написанное; даже один раз перечесть или

проглядеть это было ему трудно, так как слабое зрение не

позволяло ему читать. Писал он, не заботясь о красоте букв,

не разделяя должным образом слогов, не стараясь о право-

писании, целиком занятый только смыслом; в этом, к общему

нашему восхищению, он оставался верен себе до самой смерти.

Продумав про себя свое рассуждение от начала и до конца,

он тотчас записывал продуманное и так излагал все, что сло-

жилось у него в уме, словно списывал готовое из книги. Даже

во время беседы, водя разговор, он не отрывался от своих

рассуждений: произнося все, что нужно было для разговора,

он в то же время неослабно вперял мысль в предмет своего

рассмотрения. А когда собеседник отходил от него, он не не-

речитывал написанного, ибо, как сказано, был слишком слаб

глазами, а принимался прямо продолжать с того же места,

словно и не отрывался ни на миг ни для какого разговора.

Так умел он беседовать одновременно и сам с собою и с дру-

гими, и беседы с самим собою не прекращал он никогда, разве

что во сне; впрочем, и сон отгонял он от себя, и пищею до-

вольствовался самой малой, воздерживаясь порою даже от хле-

ба, довольствуясь единою лишь сосредоточенностью ума.