2. Метки

Я переживаю мир в моей реальной досягаемости как элемент или фазу моей уникальной биографической ситуации, а это предполагает выход за пределы Здесь и Сейчас, которым она принадлежит. К моей уникальной биографической ситуации относятся, помимо всего прочего, мои воспоминания о мире, находившемся в моей досягаемости в прошлом, но уже не на­ходящемся в ней, поскольку я переместился из Там в Здесь, и мои предвосхищения мира, который войдет в пределы моей досягаемости и для вовлечения которого в мою досягаемость я должен переместиться из Здесь в другое Там. Я знаю или по­лагаю, что, несмотря на технические препятствия и другие ограничения, как то: принципиальную необратимость прошло­го, я могу снова вовлечь мой вспомненный мир в мою реаль­ную досягаемость, если возвращусь туда, откуда я пришел (мир в восстановимой досягаемости); кроме того, я ожидаю найти его в сущности таким же (хотя, быть может, и изменившимся), каким я его переживал, когда он был в моей реальной досяга­емости; и, наконец, я знаю или полагаю, что находящееся сей­час в моей реальной досягаемости выйдет из моей досягаемо­сти, когда я отсюда уйду, но в принципе будет восстановимым, если я сюда позднее вернусь.

476

477

Последний случай имеет для меня важный практический интерес. Я ожидаю, что находящееся сейчас в моей актуальной досягаемости выйдет из моей досягаемости, но позднее снова обретет досягаемость; и в особенности я предвосхищаю то, что находящееся сейчас в моей сфере манипулирования позднее снова в нее войдет и либо потребует моего вмешательства, либо будет служить для меня препятствием. Следовательно, я должен быть уверен, что тогда я найду в ней мои точки опоры и при­ду с ней в согласие так, как я могу это сделать сейчас, когда она находится под моим контролем. Этим предполагается, что я буду способен узнать те элементы, которые я нахожу релевантными для себя сейчас в мире в моей реальной досягаемости, особен­но в зоне манипулирования, и которые (как я полагаю благо­даря общей идеализации, называемой Гуссерлем «я-могу-сде-лать-это снова»²⁸) окажутся релевантными и тогда, когда я позднее сюда вернусь. Таким образом, я мотивирован выделять и помечать некоторые объекты. Когда я возвращаюсь, я ожи­даю, что эти метки будут мне полезны как «субъективные на­поминания» или «мнемонические средства» (термины Уайл-да)²⁹. Состоит ли такое мнемоническое средство в сломе ветки дерева или выборе особого ориентира на местности с тем, что­бы пометить тропу к колодцу, несущественно. Закладка на странице, на которой я прервал свое чтение, подчеркивание некоторых мест в книге или карандашные пометки на полях – тоже метки, или субъективные напоминания. Что здесь суще­ственно, так это лишь то, что все эти метки, сами по себе яв­ляющиеся объектами внешнего мира, отныне будут интуитив­но схватываться не просто как «самоданности» (selves) в чисто апперцептивной схеме. Они вошли для меня, интерпретатора, в аппрезентативное соотнесение. Сломанная ветка дерева есть нечто большее, нежели она есть сама по себе. Она стала мет­кой местоположения колодца, или, если хотите, сигналом, го­ворящим мне, чтобы я повернул налево. В своей аппрезента-тивной функции, берущей начало в интерпретативной схеме, которой я ее наделил, сломанная ветка теперь соединилась в пару со своим референциальным значением: «Путь к колодцу».

Эта метка, функционирующая как субъективное напомина­ние, есть одна из простейших форм аппрезентативной связи; она отделена от всякого интерсубъективного контекста. Сле­дует особо подчеркнуть сущностно произвольный характер моего выбора тех или иных объектов в качестве «меток». Метка «не имеет ничего общего» с тем, о чем она должна мне напо-

минать; то и другое попадают в интерпретативный контекст просто в силу того, что такой контекст был мною установлен. Согласно принципу относительной нерелевантности средства, я могу заменить сломанную ветку камнем; согласно принци­пу метафорического перенесения, я могу посвятить этот ка­мень наяде и т.д.

Уайлд³⁰ усматривает характерное отличие меток, или мне­монических средств, от знаков в том, что знак может быть не­правильно истолкован, тогда как напоминание не может нас «обмануть». Я не могу согласиться с этим утверждением. Пе­речитывая книгу, которую я читал еще студентом, я нахожу на полях пометки, смысла которых уже не понимаю. И даже бо­лее того, у меня нет уверенности относительно того, почему именно помеченный пассаж я счел представляющим особый интерес. Зачем сегодня утром я положил в карман пуговицу? Я пытался о чем-то напомнить себе, но о чем именно, я теперь уже сказать не могу.