- •Феноменология и социальные науки*
- •Примечания
- •I. Понятие человека у Шелера
- •II. Понятие Личности у Шелера
- •III. Теория интерсубъективности Шелера а) Круг проблем
- •Б) Умозаключение и эмпатия
- •IV. Критические замечания
- •V. Всеобщий тезис альтер эго и его временная структура
- •VI. Восприятие альтер эго
- •VI. Проблема перспектив, ее связь с интерсубъективностью
- •Примечания
- •Релевантности*
- •Глава 1 Вводные замечания1
- •Глава 2
- •Г. Интерпретативная релевантность
- •Глава 3 Взаимозависимость систем релевантности49
- •А. Привычное обладание знанием
- •Д. Запас наличного знания
- •Ж. Недостатки данного изложения; отношение к последующим проблемам
- •Глава 4
- •Г. Единицы смыслового контекста
- •Глава 5 Затруднения в процессе отложения (знания)119
- •А. Исчезновение темы
- •Б. Временно прерванный процесс
- •В. Возобновление процесса
- •Глава 6
- •А. Измерения жизненного мира151
- •Глава 7 Биографическая ситуация178
- •В. «Здесь» (hic) и «Там» (illic)
- •Д. Временнáя структура
- •Примечания
- •I. Реальность мира повседневной жизни
- •II. Множественные реальности и их конституирование
- •III. Различные миры фантазмов
- •IV. Мир сновидений
- •V. Мир научной теории
- •Примечания
- •I. Вводные замечания
- •1. Некоторые спорные положения в нынешней дискуссии о знаках и символах
- •2. План дальнейшего исследования
- •II. Аппрезентация как общая форма знаковых и символических отношений
- •1. Гуссерлевское понятие аппрезентации
- •2. Различные порядки, включенные в аппрезентативную ситуацию
- •3. Теория сосуществующих порядков Бергсона
- •4. Применение теории Бергсона к некоторым спорным мнениям относительно знаков и символов
- •5. Принципы, управляющие структурными изменениями аппрезентативных отношений
- •III. Мир в моей досягаемости и его измерения, метки и индикации
- •1. Мир в моей реальной и потенциальной досягаемости и сфера манипулирования
- •2. Метки
- •3. Индикации
- •IV. Интерсубъективный мир и его аппрезентативные отношения: Знаки
- •1. Мир повседневной жизни с самого начала есть мир интерсубъективный
- •2) Само наше знание чужого сознания базируется на аппрезентативных соотнесениях
- •3. Всеобщий тезис взаимности перспектив37
- •4. Трансцендентность мира другого
- •5. Схватывающее понимание, манифестация, знаки, коммуникация
- •Б) Манифестация
- •В) Типы знаков
- •V. Трансцендентность Природы и Общества: Символы
- •1. Опыт этой трансцендентности
- •2. Символизация а) Определение
- •Б) Генезис символической аппрезентации
- •VI. О множественных реальностях
- •1. Подмиры Уильяма Джемса; конечные области значения
- •2. Верховная реальность
- •3. Определение символа: переформулировка
- •4. Переход из верховной реальности в другие конечные области значения, переживаемый посредством шока65
- •5. Понятие конечных областей значения: пояснение на примере символов науки и поэзии
- •VII. Символ и общество
- •1. Зависимость аппрезентативных соотнесений от социальной среды
- •2. Символическая аппрезентация общества
- •VIII. Заключительные замечания
- •Примечания
Г. Единицы смыслового контекста
Однако возможность схватывания политетических шагов, в которых выстраивается смысловая структура, имеет некоторые существенные ограничения. У. Джемс обнаружил особую артикуляцию нашего потока сознания, который он сравнивает с
полетом птицы, т.е. интервалами полета и местами отдыха 93. В своей замечательной работе А. Гурвич показал значение этой теории для основания гештальт-психологии94.
Особенностью мыслительной деятельности является то, что она не является бесконечно делимой; невозможно «атомизи-ровать» это единство, не впадая в парадоксы и неразрешимые антиномии. Причину этого явления объясняет бергсоновская теория внутреннего времени95. Длительность (durйe) не может быть разбита на равные части. Интенсивность нельзя измерить; лишь пространство можно разбить на части измеряемой протяженности. Но даже и в пространстве феномен движения, осуществляющийся как в пространстве, так и во времени, не может быть разбит на равные части без соотнесения «пройденного пространства» к «затраченному времени». Если мы попытаемся разбить единый акт движения на части пройденного пространства, полагая, что одно идентично другому, то тогда, и в самом деле, стрела, выпущеная из лука, никогда не достигнет цели, а останется неподвижной в воздухе, Ахиллес никогда не догонит черепаху, и парадоксы элеатов останутся неразрешимыми. Похоже, что в обсуждении явления «пространство полета и места отдыха» сознания нам следует обратиться к двум его различным аспектам: 1) почему наша попытка разделить восприятия возможна лишь до определенных пределов? 2) как конституируются неделимые единицы? Что создает артикуляции нашего потока сознания?
Оба аспекта относятся к значащей структуре, в рамках которой они нам изначально даны. Ошибка старой теории сознания как «чистой доски» (tabula rasa) и ассоциативной психологии состояла в допущении, что восприятия, идеи, чувства изолированы и следуют одно за другим по времени, и так строится наше знание о мире, – ошибка, впрочем, вполне понятная. Современные психологические теории, особенно гештальт-психологии, отвергли эту ошибочную теорию на уровне психологии восприятий96. И современные теории функционирования организма, особенно открытия Голдштейна97 в связи с речевыми расстройствами на почве нарушения мозговых связей, добавляют аргументы, почерпнутые на биологическом уровне. Наконец, новые представления о взаимоотношении между смысловой структурой и внутренним временем в философии У. Джемса, А. Бергсона и Э. Гуссерля заложили фундамент конститутивному анализу сознания98. Не входя в подробное рассмотрение этих различных теорий, мы можем кратко
304
305
суммировать их достижения, выбрав лишь важные для рассмотрения нашей проблемы.
1. Не существует изолированного восприятия. Любое восприятие является таковым в рамках контекста99. Любое данное восприятие обретает значение из тотальной суммы прошлого опыта и ведет из прошлого к настоящему, оно связано более или менее содержательными предвосхищениями с будущими восприятиями, которые могут и не подтвердить этих ожиданий. Данное восприятие всегда является в определенном смысле предвосхищенным и ожидаемым в прошлом – конечно, не как особое, уникальное восприятие, но как типичное100.
Может, однако, случиться, что данное восприятие окажется отчасти, а может быть, и целиком, отличным (а возможно, и противоречащим) от наших предшествующих ожиданий; в таком случае нам следует сказать, что наши типичные предвосхищения не подтверждены, а уничтожены, «подорваны» «тем, что произошло»101. Но даже и в этом случае значащий контекст опыта предыдущих предвосхищений сохраняется: новое восприятие оказывается «против всех ожиданий», «не соответствующим предвосхищениям», «непредсказуемым». Однако именно благодаря этому отклонению от предсказуемого значащий контекст включает также и ожидания того, что подобные ожидания не сбудутся. В этом смысле Г. Лейбниц мог бы сказать, что настоящее – всегда дитя прошлого, а прошлое беременно будущим.
Основной значащий контекст любого восприятия, следовательно, связывает его с прошлыми восприятиями и предвосхищает будущие. Этот контекст, конечно же, основан на биографической ситуации воспринимающего, но, тем не менее, имеет типичный стиль, характеристики которого могут быть изучены и описаны и без специального обращения к биографическим обстоятельствам. Одной из таких черт является двойная идеализация, которую Э. Гуссерль, выражаясь в терминах воспринимаемого содержания, назвал «и так далее, и тому подобное», а в терминах воспринимающего субъекта (какой бы ни была его деятельность или действия) – «Я могу сделать это снова»102.
Такие идеализации являются не чем иным, как конститутивными факторами значащего контекста, о котором мы сейчас говорим. И с этой точки зрения невозможно расщепить единицу значащего контекста на элементы, не связанные с прошлыми восприятиями, по меньшей мере, из непосредственного прошлого (т.е. того, что «в пределах одного схваты-
вания», – ретенции, в отличие от воспоминания) и с предвосхищениями непосредственного будущего (т.е. протенциями, в отличие от ожидания более отдаленных событий). Это, таким образом, первое объяснение того, почему невозможно расщепление нашего восприятия на элементы, отделенные от только что описанного значащего контекста.
2. Мы постоянно воспринимаем наш организм как функциональное целое, всегда находящееся в конкретной ситуации, с которой мы, по выражению Голдштейна, должны «пола-дить»103. Это явление (т.е. субъективный опыт функционирования нашего тела как единства) феноменологически проанализирован французским экзистенциалистом Ж.-П. Сартром и Морисом Мерло-Понти104. И лишь неотчетливость обыденной речи позволяет сказать: «Я протянул свою руку, чтобы схватить то-то и то-то». «Я и есть моя рука, которая тянется за стаканом воды, Я и есть мой рот, к которому руки подносят стакан. Я и есть мои глаза, воспринимающие стакан, я и есть мой язык, пробующий, насколько холодна жидкость»105.
Субъективно говоря, акт питья воды является неразделимым единством, восприятием, свойственным моему организму, создающему значащий контекст для всех проявляемых сторон телесной деятельности и свойственных ей реакций. И лишь в случае препятствия, если длящийся единый процесс прерывается по той или иной причине, незаконченная часть прежде единого действия становится изолированной, и, став таковой, она превращается в особую проблему, подлежащую решению.
Такое «прерывание исполняемых действий», которому современная психология уделяет неоправданно много внимания (напр., в эспериментах Цайгарника), будет рассмотрено да-лее106. Это явление проясняется в многочисленных случаях речевых расстройств, изученных Голдштейном. В то время как нормальный человек, не имеющий разрывов в осуществлении своих органических функций, использует привычное достояние – язык – как простое средство, позволяющее «войти в контакт» с окружением, пациент, страдающий определенными органическими дисфункциями, теряет обычный значащий контекст своей речи и ее элементов. Он мучается и испытывает катастрофический шок. Однако он постарается преодолеть это состояние, приведя в действие другие средства своего организма, чтобы овладеть ситуацией, созданной его органическим расстройством. В нашей терминологии пациент должен найти новый значащий контекст, в котором элементы его действий,
306
307
утративших изначальный значащий контекст, могли бы функционально восприниматься как единство.
Мы уже упоминали высказывание Голдштейна, что организм должен «войти в контакт с окружением». Было бы серьезным непониманием – что во многом в духе современной психологии – интерпретировать это понятие лишь как «прилаживание к окружению». «Окружение, как будет ясно из дальнейшего, не является лишь принудительно данным нам сектором внешнего мира как чего-то сделанного не нами и с чем мы можем войти в контакт, лишь если мы “приладимся” или “адаптируемся” к нему. В лучшем случае, это только аспект его значения» (окружения. – Н.С.). Окружение также имеет свою субъективную сторону для организма; оно является результатом и продуктом нашего выбора того сектора мира, который мы рассматриваем и признаем релевантным для осуществления нашей деятельности, как органической, так и интеллектуальной.
Суждение М. Хайдеггера и французских экзистенциалистов о том, что мы всегда пребываем «в ситуации», справедливо107. Но от нас зависит то, как мы «определяем эту ситуацию», как американские социологи, следуя У. Томасу, называют это, и тогда окружение не будет более восприниматься как навязанное нам. Оно станет, скорее, внутренне релевантным потоку нашей деятельности; оно если и не сделано нами, тем не менее, нами определено, и это «определение» является тем способом, с помощью которого мы входим с ним в контакт.
Эти замечания лишь предвосхищают последующий более полный анализ проблем, связанных с понятием «окружение», – анализ, который станет возможным лишь по завершению исследования биографически детерминированных условий мира, воспринимаемого как неоспоримая данность. Краткое рассмотрение содержания понятия Голдштейна «войти в контакт с окружением» и расстройств текущей, привычной деятельности, однако, показывают важность такой интерпретации, которая никак не может быть ограничена сферой органических речевых расстройств, но приложима почти ко всем психическим расстройствам значащего контекста, установленного непрерывным функционированием организма (субъективно воспринимаемого как неделимое целое).
Единство, возникающее в субъективных восприятиях функционирования организма как целого, обеспечивает другое объяснение конституированию значащего контекста, которое не поддается последующему анализу.
3. Кажется, что единство объектов внешнего мира, данных в наших восприятиях, возникает в самих объектах. И сторон ники гештальт-психологии внесли огромный вклад в наши со временные представления о гипотезе постоянства (constancy)108. Объекты внешнего мира имеют свое собственное расположе ние среди других окружающих их объектов; они выступают на фоне других объектов. Им присущ свой собственный геш- тальт, определенный непрерывностью их контурных линий, обычным или необычным расположением на постоянном фоне, с помощью которого привычным образом наносятся не достающие контурные линии; кажущиеся несвязанными эле менты преобразуются в привычную непрерывность контура. Отдельные объекты, например три точки,
. . .
воспринимаются – даже осознаются – как вершины треугольника, не изолированно, а как форма треугольника, конечными точками которого они являются. С другой стороны, объекты внешнего мира имеют периодичность во внешнем времени. Изменяясь, они имеют свои «фазы плавного перехода», постигаемые как «явления движения» (Bewegungserscheinungen), специально изученные Вертхаймером109. Им присуща протяженность (в смысле временной структуры), но эти изменения воспринимаются и осознаются в пределах той стадии, на которой формируется их собственный временной гештальт, и не могут быть разбиты на отдельные стадии, по крайней мере, при нормальных условиях. Летящая птица и идущий человек наблюдаются в не-расщепляемом единстве значащего контекста полета и хождения. А. Бергсон назвал это кинематографической функцией мышления110. И требуется искусственное разрушение этого значащего контекста (например, моментальный снимок или замедленное движение кинематографической техники) для того, чтобы разбить единицы значащего контекста на элементы, и тогда он вовсе не будет значащим, а если и значащим, то в ином контексте, чем естественный жизненный мир.
Гештальт, таким образом, представляет собой привычное обладание значащим контекстом, который обеспечивает неделимое единство феноменальной конфигурации, в которой мы постигаем объекты внешнего мира.
4. Другую форму единства значащего контекста можно обна ружить в символических системах (в том смысле, как их понимал Э. Кассирер111), служащих средствами нашего мышления.
308
309
В речи, к примеру, любой термин высказывания имеет определенное значение прежде всего в отношении всей системы естественного языка, к которому он принадлежит (как, скажем, слово английского языка, ныне используемого в Соединенных Штатах). Но оно имеет значение в рамках отдельного предложения, в котором используется значение, частично детерминированное функциональными правилами определенного языка (т.е. его грамматикой). Но это лишь часть дела. Как обнаружил У. Джемс112, каждому слову присуще концептуальное ядро значения, определяющее тот смысл, который можно найти в словарях. Это ядро, однако, окружено «аурой», или различного рода «окаймлениями». Это, к примеру, кайма отношений, связывающих это слово с определенным значащим контекстом в определенном предложении, в котором оно появляется в окружении предыдущих и последующих слов. Благодаря этому окаймлению слово обретает свое значение в структуре не только изолированного предложения, но и всего контекста речи, к которой данное предложение принадлежит.
Существует другое окаймление, относящееся к определенной ситуации использования слова, ситуации говорящего и слушающего в процессе разговора, ко всему прошлому потока размышлений, в котором данный термин появился в рефлексивном мышлении размышляющего и т.д. Кроме того, существует окаймление, происходящее из прошлого употребления слова в определенных обстоятельствах, кайма эмоций, имеющая не концептуальный характер в собственном смысле слова, но характер воскресших заклинаний, кайма ассоциаций с фонетически сходными словами и т.п.
Это окаймление, окружающее ядро основного значения, не может быть произвольно разрушено без уничтожения значащего контекста как такового. Точнее, изолированное слово все же удерживает значение концептуального ядра, но полное функциональное значение оно имело в контексте разрушенного окаймления. Мы можем пойти далее и рассмотреть, например, в английском языке, разбиение слов на слоги, – не имея в виду приставок, суффиксов и окончаний – оно разрушает даже смысловое ядро. Но достаточно подумать о бессмысленных словосочетаниях, образующихся в результате нагромождения грамматически не сочетаемых слов (например, «king either however belonged»), которые Э. Гуссерль рассматривает в четвертой части своих знаменитых «Логических исследований», посвященных проблеме всеобщей грамматики113. То же самое справедливо и в отношении груп-
пы математических символов, каждый из которых может иметь свое собственное значение, но может стать и бессмысленным по причине разрушения значащего контекста функциональным контекстом, как в том случае, когда друг за другом следуют такие формализмы, как д/+ = х.
С другой стороны, обыденная речь имеет свои собственные артикуляции, ритмические образцы даже в прозе, которые позволяют нам остановиться в определенных «пунктах отдыха» и создать, если и не полный значащий контекст выражаемой мысли, то, по меньшей мере, частичный, смысловой фрагмент как таковой. Внешними знаками этих пауз в потоке письменной речи являются знаки препинания, графически изображающие пульсацию гибкой речи. Если паузы делаются искусственно, если полет прерывается неоправданно, значащий контекст полностью разрушается. Не случайно и вовсе не метафорически говорят об артикуляции речи и мышления. Предложения могут остаться незавершенными, эллиптическими, прерванными. Если разрыв произошел не на месте естественной паузы и если недостающее звено значащего контекста не обеспечено окаймлением, связывающим эллиптическое произнесение с хорошо определенными элементами ситуации данного дискурса, такое эллиптическое высказывание остается не доступным пониманию. С другой стороны, изолированное слово (например, восклицание) может иметь полный контекст значения, происходящий из окаймления, связывающего его с четко определенными элементами ситуации.
Было бы ошибочным полагать, что эта особенность языковой артикуляции происходит из концептуальной структуры речи. Музыкальная тема, простая или сложная, является целостным значащим единством безо всякого понятийного соотнесения. Тем не менее, она имеет свою артикуляцию, свою протяженность полета и паузы, точное определение которых музыканты называют «разбиением на фразы». Посредством такой артикуляции музыкальная тема может быть – и по большей части так и происходит – разбита на узнаваемые значащие подчиненные единицы, и во многих музыкальных формах они обеспечивают материал для «развития» темы. Но невозможно разбить тему на значащие подтемы лишь произвольным выбором определенных групп нот. Она может быть разбита лишь в «модальных точках», обеспеченных имманентной артикуляцией.
Лингвисты также знают и используют термин «фраза». Словарь определяет ее как сочетание из двух и более слов, выра-
310
311
жающих определенную идею, но не составляющих целостного предложения. В речи, как и в музыке, значащий контекст (который мы называем «идеей») разрушается, если фраза разбивается на слова (звуки), из которых она составлена, даже если отдельные слова и продолжают удерживать значение, свойственное их тематическому ядру.
В речи и в музыке, однако, представлены всеобщие черты мышления как такового. Представляет ли оно собой неделимый, структурированный поток или нет, ему присущи характерные пульсации, собственные ритмы, посредством которых артикулирована внутренная длительность. Хотя здесь и не место доказывать это утверждение, анализ которого требует исследований, далеко выходящих за пределы целей данной работы, рискнем предположить, что именно напряжение сознания (в том смысле, в каком его понимал А. Бергсон) регулирует ритмы пульсации и артикуляции. Любой уровень напряжения, любая конечная область значений114 обнаруживает собственную ритмичность, собственную пульсацию, в которых воплощается артикуляция потока сознания. Если метафорическое использование термина, заимствованного из физики, не приведет к опасному непониманию, мы могли бы найти в этой структуре мышления аналогию с квантом энергии современной физики.
5. Особая форма конституирования значащего контекста, заслуживающая упоминания с точки зрения ее интереса для нашего последующего рассмотрения, также показывает, что, несмотря на то, что он делим на отдельные составные части, его нельзя рассматривать атомистически. Это унификация спроектированного поведения, наших действий посредством осуществления самого проекта.
В нашем распоряжении нет всех элементов, необходимых для анализа этой ситуации. Но мы можем предварительно привлечь внимание к тому факту, что лишь действующий может определить, в чем состоит цель его действий. Его проект определяет состояние дел, которого он хочет достичь своими действиями как ее цель и результат, и именно эта цель устанавливает значащий контекст для всех этапов, в которых воплощается само это действие. Живя в своем действии, он держит в поле зрения лишь эту цель, и именно по этой причине он воспринимает все свои действия как значимые.
Этот тезис объясняет другое заслуживающее упоминания явление, а именно, артикуляцию наших мотивов-для в иерархию
взаимозависимых планов. Это также по-новому высвечивает проблему, затронутую в разделе В (политетического и монотети-ческого схватывания опыта). В самом деле, главная тема, избранная для освещения генетического аспекта осаждения (sedimentation) нашего опыта, является более или менее произвольно выбранными сторонами той же самой базисной текстуры нашего сознания.
Проблема базисных единиц восприятий, невозможности расщепить восприятие на однородные элементы, очень важна для контекста значения, в который сгруппирован наш запас наличного знания. Этот контекст является осаждением (sedimentation) различных факторов, определяющих единую структуру нашего восприятия, воспринимаем ли мы а) в терминах имманентной темпоральной структуры опыта, б) как результат политетических шагов, схватываемых монотетически, с) как конфигурацию гештальта, д) как длящуюся протяженность и паузы в пульсации нашего сознания или е) в спроектированном поведении как единицу, возникшую в проекте наших действий. При всех обстоятельствах генетические черты истории нашего знания очень важны для структурирования мира, в котором мы живем, достаточно известного в естественной установке для наших практических целей.
Д. Хронологическая последовательность осаждения (знания) и система релевантности
Но формирование нашего запаса наличного знания имеет историю и в другом смысле – биографическом. Чрезвычайно важно знать, в каком хронологическом порядке и в какое время нашей сознательной жизни приобретались отдельные элементы нашего знания. Если на время предположить, что два человека имеют в определенный момент совершенно одинаковый запас наличного знания, – предположение, конечно же, невозможное, – это значило бы не только то, что эти двое имели совершенно одинаковые ощущения, длившиеся одно и то же время и воспринятые с одинаковой интенсивностью, но и то, что последовательность этих отдельных восприятий была в точности той же самой. А. Бергсон показал, что все эти требования должны быть выполнены, чтобы суждение «Петр и Павел обладают одинаковым содержанием сознания», было спра-ведливым115. Он также показал, что вопрос об идентичности
312
313
содержания сознания Петра и Павла бессмыслен, поскольку, если бы все перечисленные условия были бы выполнены, то два сознания были бы идентичны и, таким образом, Петр и Павел были бы одной и той же личностью.
Проблема хронологической последовательности, когда требуется знание одной и той же темы и предположительно на одном и том же уровне ясности, отчетливости и точности, конечно же, хорошо известна. Это главная проблема техник преподавания и обучения. Каждый предмет требует своего собственного подхода, и эти подходы, как показывает история образования, различны в разное время и в разных культурах. К примеру, мы не можем сказать116, что хорошо подготовленный американский юрист по своим профессиональным качествам выше французского и наоборот. Однако в странах, имеющих гражданское право, студенты-юристы для начала обучаются в течение нескольких лет системе римского права, затем национальному праву своей страны, а уж затем технике использования и интерпретации закона. И только на этой, последней стадии своего обучения они изучают отдельные случаи. Студент американской правовой школы начинает с анализа отдельных случаев, и отсюда переходит к теории права как такового, очевидности, интерпретации и т.д.
С одной стороны, было бы ошибочным полагать, что каждый подход к корпусу знания (например, в отдельной науке) должен начинаться с основополагающих определений, очерчивающих ее объект, и с фундаментальных понятий и аксиом, а затем выстраивать на манер геометрии теорему за теоремой, вывод за выводом. Прежде всего, такая система преподавания и обучения подходит лишь дедуктивным наукам и не применима к эмпирическим и индуктивным. Во-вторых, существует целая серия развитых наук, которые, тем не менее, не могут адекватно определить свой предмет исследования. Биология не может объяснить, что же такое жизнь, медицина не имеет удовлетворительного определения здоровья и болезни, многие школы спорят по поводу определения природы закона, границы собственно экономической деятельности более чем спорны, большинство современных психологов исключают из своего рассмотрения понятие «душа», и Гильберт начинает свою знаменитую аксиоматическую геометрию с предположения, что существует класс объектов а, b, с.., называемых точками, и другой класс А, В, С, называемых линиями, и т.д. Аксиоматизация и точность в отношении фундаментальных понятий ка-
кой угодно науки появляется на очень поздних стадиях ее развития.
Нам не следует, однако, обращаться к высокорационализи-рованным формам знания, воплощенного в корпусе научных высказываний, считающихся истинными в определенное время, чтобы понять важность последовательности, в которой обретаются отдельные элементы знания. Ж. Пиаже и его сотрудники в серии монографий показали, сколь медленно и постепенно ребенок схватывает понятия и ситуации, связанные с представлениями о пространстве, времени, причинности, математические понятия и т.п.117 Он и в самом деле доказал, что невозможно учить ребенка, например, проблемам, связанным с причинностью, пока его общее интеллектуальное развитие не достигло уровня, на котором это основополагающее понятие имеет для него смысл. Преждевременное знание, даже факту-ального характера, может привести к серьезным расстройствам, о чем свидетельствуют психоаналитические описания.
Но даже если мы, взрослые, обратимся к своей биографии, мы наверняка обнаружим некоторые решающие восприятия, определившие нашу жизнь простым фактом того, что имели место в определенное время и в определенном сплетении обстоятельств. Наши жизни приняли не тот оборот, чем могли бы, потому что мы прочитали такую-то книгу на определенной стадии нашего развития, познакомились с таким-то человеком в определенный момент, заболели именно в это время, познали разочарование, бедность или доброту слишком рано или слишком поздно. Все эти восприятия вошли в наш запас наличного знания, но их осадок (sedimentation) обнаруживает особый профиль, обусловленный временем их появления (когда и на какой стадии нашего развития это знание приобретено).
Этот феномен временности или хронологической последовательности, как мы полагаем, можно объяснить развиваемой нами теорией релевантности. Появившаяся тематическая релевантность конституирует то, что является тематическим в нашем опыте, т.е. выделяется из привычного горизонта привычно знакомых окружающих предметов именно в этот момент и, следовательно, принимается к сведению до последующего уведомления. Будучи конституирована, тема становится определяющим фактором для установления системы интер-претативных релевантностей тех элементов нашего знания, которые выдвигаются из области горизонта в смысловое ядро, чтобы установить место тематически релевантного восприятия
314
315
в запасе наличного знания. Теперь те элементы знания, которые были интерпретативно релевантными, становятся лишь осадком (sedimentation) прошлых восприятий, которые на тот момент времени были тематически релевантными.
Итак, мы видим, что чем более полон набор элементов знания, используемого как интерпретативно релевантное в отношении появившейся темы, тем менее анонимным будет тип, под который подпадает тема, и, таким образом, также тем более велика возможность свести тему к «знакомым» сторонам привычного запаса знания, готовым стать интерпретативно релевантными новой теме. С другой стороны, если во время восприятия тематически релевантного материала элементы, релевантные его интерпретации, недостаточно полны (или «не имеются в наличии»), тогда, может быть, появится новая и в чем-то искаженная система мотивационных релевантностей. Тогда тема будет видима в незнакомой и странной перспективе; она порождает непривычные предвосхищения и ожидания, и поэтому мы еще более не уверены (полны надежды или страха) в отношении нее, поскольку достаточного интерпретативного материала нет под рукой. Мы взираем на объект с особым интересом – преувеличенным или непривычно малым. Следовательно, мы мотивированы либо более глубоко, чем обычно, проникнуть во внутренний и внешний горизонты этой темы, либо разбить ее, поглотить другими тематическими релевантно-стями и обратиться к другим, более благодатным задачам. Если такое случается, мы оставляем проблему как непознанную или непознаваемую, нагруженную надеждами и страхами, она становится тем, что просто должно быть принято и во что надо верить, т.е. как не вызывающая беспокойства. Это, как правило, случается, если рассматриваемая проблема навязана нам в то время, когда мы не были достаточно готовы к тому, чтобы иметь с ней дело из-за недостатка интерпретативно релевантной информации. Обычный взрослый человек, размышляя о многих навязанных ему ощущениях во времена его юности, скажет: «Я был слишком молод и неопытен в то время, чтобы постичь все значение этого события». Или в другом случае он с сожалением констатирует: «Если бы в годы моей юности я знал то, что сейчас!»
Явление, которое мы сейчас рассматриваем, представляется важным сразу в нескольких отношениях. Во-первых, оно объясняет другой важный аспект воздействия генезиса осаждения (знания) на структуру привычного нам запаса наличного
знания. Во-вторых, оно по-новому высвечивает взаимосвязь между тремя системами релевантности, особенно мотивацион-ной, ведущей к оценке его функциональных зависимостей в наших сегодняшних интересах. В-третьих, оно, возможно, может послужить (или функционировать) в типизации структуры персональности, ее типичных достижений и неудач и т.д., объясняемых биографической последовательностью восприятий. Предположительно можно утверждать, что анализ открытий Ж. Пиаже подкрепляет эту возможность. Возможно также, что введенное Кардинером понятие основополагающей персо-нальности118, столь умело используемое для понимания первобытных культур, на самом деле направлено на типизацию структурных черт запаса наличного знания, хотя, конечно же, и весьма неадекватным образом.