Глава 14

Переход права собственности и передача вещи

Следуя известной истине экзистенциализма, любое явление об­наруживает высшее напряжение в своем бытии в погранич­ных, крайних состояниях, которые одновременно, конечно, и являются переходами в другое качество. Соответствуя этой ло­гике, и собственность, и владение демонстрируют самые су­щественные свои черты в моменты перехода. Конечно, не слу­чайно процедура перехода вещи из одного царства этого мира (а значит, и мира вещей) в другое — мытарство, всегда высту­павшая как допрос и испытание (и до сих пор таможенный досмотр сохраняет это, пусть ослабленное, качество), была ис­пользована для описания самых драматичных переживаний воз­носящейся души во время пребывания ее в переходном между вещественным и духовным миром состоянии. Переход вещи — пересечение лично-вешественной границы, возмущение само­достаточного атома субъекта собственности — всегда значил больше самого себя и нес повышенное смысловое значение, получаемое извне. Это постоянно ускользающее от внимания несовпадение знакового (сначала воплощенного в ритуале) и непосредственного, очевидного смысла акта передачи состав­ляет одну из основных трудностей.

В соответствии со ст. 223 ГК РФ право собственности у при­обретателя вещи по договору возникает с момента ее переда­чи, если иное не предусмотрено законом или договором.

- Следовательно, передача вещи приобретает особое значе­ние не только в смысле установления момента возникновения собственности, но и в смысле самого способа ее перехода, ведь увязывание момента перехода права применительно к проце­дуре передачи вещи позволяет считать, что не что иное, как сама эта передача, и есть переход собственности.

То место, которое передача вещи заняла с формированием системы традиции в праве, нельзя объяснить только здравым

205

смыслом (наоборот, скорее отсюда могут последовать уводя­щие от правильных решений догадки). Здесь заключено уже за­вершенное историческое развитие, и в видимом результате, как это всегда бывает, отзываются едва ощущаемые предшест­вующие явления.

Попробуем бегло коснуться наиболее известного из них — манципации. Согласно описанию Гая, манципация (воображае­мая продажа) состояла в следующем: в присутствии не менее чем пяти свидетелей и несодержателя ириобретатель схватывал рукой приобретаемую вещь, держа в другой медь (aes), и про­износил формулу покупки (nuncupatio): "Утверждаю, что этот раб по праву квиритов принадлежит мне и что он должен счи­таться купленным за этот металл и посредством этой меди и этих весов"¹.

Д. Дождев обращает внимание на то, что в этой формуле, если использовать ретроспекцию, присутствуют как реальный (вещноправовой) эффект, выраженный в словах "meum esse aio" (мой), так и "обязательственноправовой", которому соот­ветствует "mihi emptus esto" (куплен). При этом, по свидетель­ству Феста, в древности елпеге (покупать) означало accipiere (приобретать) с "ограниченным реальным эффектом" (по сло­вам Ульпиана, "взять — и в том случае, если кто-то приобре­тает не так, чтобы получить в собственность"),

Тем самым римская купля-продажа не имела реального эффекта, как и не выло обязанности dare (передать в собствен­ность) у продавца².-

Хотя уже Гай понимал манципацию как абстрактную сдел­ку, создающую реальный эффект независимо от правового ос­нования (causa) (imaginaria venditio — воображаемая продажа), существует устойчивое мнение, считающее такое понимание вторичным, а первоначальную манципацию, — куплей-прода­жей за наличные с реальным эффектом.

Представлен и взгляд на манципацию как на ритуал симво­лического исполнения договора о возмездием отчуждении вещи³.

Широко распространенные представления о манципации как о воображаемой продаже опираются главным образом на доказательства условности взвешивания меди.

' Гай. Институции. С. 57; см. также: Покровский. И, История римского пра­ва. Пг„ 1918. С. 253.

¹ Дождев Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. М., 1996. С. 105—106- Автор приводит суждение Ф. Мэйлана, пришедшего к выводу о вторичности "реальной" формулы meum esse aio в nuncupatio покупателя.

^амжс.С. 107.

206

Возражения против такого подхода состоят в том, что если манципация — воображаемая продажа, то, значит, предпола­гается и невоображаемая — консенсуальная сделка продажи, и юридическое значение должно придаваться-и мен но предшест­вующему неформальному соглашению, а это предвосхищает и опережает реальное историческое развитие. Поэтому манципа­ция сама по себе должна быть продажей'.

Другой подход демонстрирует Казер, который вслед за Ие-рингом выводит первоначальное значение манципации (manu сареге) из акта одностороннего присвоения², даже открытого заквата; затем прибавлением процедуры взвешивания меди этот акт становится продажей и, наконец, приобретает качества акта переноса права.

Эта позиция оспаривается Диошди, который считает мало­убедительным предположение, что грабитель после похище­ния вещи стал бы прибегать к ритуалу для укрепления своего права. Не больше оснований увязывать манципацию с оккупа­цией, которая вовсе была лишена формы, а также с выкупом захваченного трофея и др. В итоге он считает манципацию в ее первоначальной форме продажей товара за металл. В своих су­щественных чертах (присутствие свидетелей, использование сырых металлов, подлежащих взвешиванию, односторонняя активность покупателя) первоначальная манципация, как счи­тает автор, была аналогична продаже в вавилонском, еврей­ском, греческом, вообще средиземноморском праве³.

Различия стали обнаруживаться позже, с появлением ман­ципации nummo uno (одной монетой), т.е. с выплатой симво­лической цены. Тем самым акт утратил характер продажи и

' Diosdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest. 1970. P. 66-67.

² При манципации активной и говоряшей — объявляющей о присвое­нии — стороной был только покупатель, что наряду с этимологией и дает иногда повод выводить манципацию из одностороннего (и даже насильст­венного) присвоения (хотя, как подчеркивает Диошди, пассивность продав­ца присуща вообще неразвитым правовым системам). Однако, по классиче­ским представлениям, активность говорящего лица должна быть истолкована иначе, если учесть, что слово обязывает говорящего, а не другого: "Мы мо­жем улучшить положение другого лица даже без его ведома и волн, но не можем ухудшить его" (Дигесты. Указ. изд. С. 79). Конечно, здесь продавец при­сутствует, тем самым предполагается и его воля, но аргументация, подчер­кивающая пассивность продавца, идет дальше в архаику, когда "слово гово­рится для говорения, но не для слушания" (Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. С. 166).

Впрочем, эти доводы непосредственно затрагивают только обязательст­венный, а не всшный эффект манципашш-

⁾ Diosdi G. Op, cil. Р. 68-72.

207

стал актом передачи права на вещь, ведь он больше не зависел от уплаты цены.Получаемое право (сначала mancipium, затем dominium) теперь опиралось не на оплату, а на сам акт манци-пации.

Если "в греческом и семитском праве собственность пере­ходила к покупателю только после уплаты цены' и тем самым переход собственности и передача веши были разделены, то в Риме переход права и продажа были разграничены в ранний период с созданием mancipatio nummo uno, Т.е.путем уплаты символической цены. Как следствие акт постепенно утратил природу продажи и стал актом передачи права"². Тем самым был устранен характер mancipatio как продажи и она стала пригодной для других юридических целей. "Этот шаг оказался событием громадного исторического значения. Отважные пон­тифики, конечно несознательно, создали первый тип акта пе-jNfaaeH права, независимый от договорного обязательства"³.

''Пафос Диошди будет иметь меньше оснований, впрочем, если не считать первоначальную манципацию куплей-прода­жей без предшествующей causa (небезынтересно также, что и после возникновения mancipatio nummo uno медный брусок как элемент процедуры сохранялся)⁴. Ведь в этом случае ман-ципация и раньше имела абстрактные, отвлеченные черты и переворот, стало быть, не был столь радикальным,

Д. Дождев связывает использование меди не с замещением цены, а с установлением личной связи (auctoritas) посредст­вом манципации. Тем самым проблема приобретает заметно большую сложность, не сводясь только к выделению абстракт­ного акта передачи права из архаичной продажи. Возникает и второй план развития — вытеснение личного характера отно-

' Д. Дождев приводит классическое обоснование: "Проданная же и пере­данная вешь приобретается покупателем только в том случае, если он упла­тит продавцу иену или удовлетворит его каким-либо иным образом, напри­мер предоставив поручителя или залог. Это предусматривается даже Законом XII таблиц, однако правильно говорится, что этого требует и всеобщее, т.е-естественное, право". Далее автор подчеркивает, что и купля-продажа (emp-tio venditio) — институт права народов, а не специфически римский (поэто­му ссылку на Закон XII таблиц в указанной цитате многие считают ложной) {Дождев Д.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 111—112).

Соответственно и "утверждение в посткласснческувд эпоху правила об уплате цены как условии перехода собственности", являясь проявлением вульгаризации римского права (Дождев Д. В. Указ. соч. С. 114), свидетельствует о том. что этот широко распространенный взгляд вообще присущ менее раз­витому (т.е.вульгарному) правовому сознанию.