Сознание и естественнонаучное мышление

Психологика манифестирует естественнонаучный подход к решению психологических проблем. Это означает признание того, что реальность подлежит логически непротиворечивому описанию и что само это описание должно обязательно проверяться опытным путем. Опора на опыт вселяет уверенность, что научное знание, всегда содержащее субъективную составляющую, содержит и составляющую объективную. Противоречивый же текст объявляется недопустимым, ибо он совместим с любым высказыванием, а потому из него можно вывести все что угодно. (Поэтому, кстати, нельзя признавать одновременно верными теоретические конструкции, исходные положения которых противоречат друг другу⁷.) Вот как при таком понимании выглядит работа ученого-естественника: он строит гипотезы, вписанные в непротиворечивую картину мира, а затем проверяет их в опыте. Но ведь именно так только что была описана работа сознания. Впрочем, если главная цель сознания – познание, то не слишком удивительно, что оно работает примерно так же, как ученые – самые успешные профессиональные познаватели в мире. На заре когнитивизма Дж. Келли не случайно предлагал истолковывать человека не как биологическое существо, насыщенное биологическими нуждами, а как ученого, проверяющего свои гипотезы и оценивающего свои экспериментальные доказательства (Келли, 2000, с.13 – 14). Ученый начинает активно конструировать гипотезы, когда сталкивается с проблемой или – в терминологии Т. Куна – с головоломкой. Но точно так же и сознание активизируется лишь тогда, когда сталкивается с неожиданной информацией, с противоречиями.

Как можно продемонстрировать студентам-психологам стиль естественнонаучного мышления? На публичных лекциях я придумал такой дидактический прием (и применял его в Петербурге, в Томске, в Москве, в Самаре и др.). Вначале я даю студентам историческую справку о каком-либо неожиданном явлении, например об обнаруженном Дж.Р. Струпом в 1935 г. феномене перцептивной интерференции. Успех его открытия был предопределен созданием специальных стимулов: слова, обозначающие цвет (например, слово «красный»), были написаны чернилами другого цвета (например, зеленого). Эти придуманные им стимулы стали называться струп-стимулами. Затем Дж. Струп просил своих испытуемых «не читая слов, назвать цвет чернил, которыми эти слова написаны» (т.е. глядя на слово «красный», написанное зелеными чернилами, испытуемый должен сказать «зеленый»). Выяснилось, что все испытуемые без исключения выполняют это задание намного дольше и с бòльшим числом ошибок, чем в случае, если они просто называют цвет цветных пятен. В последующем явлению, обнаруженному Дж. Струпом, было посвящено море исследований. (Далее и в этой книге нам придется еще не раз возвращаться к этому феномену.)

После демонстрации самого явления я прошу студентов объяснить, в чем причина затруднений в назывании цвета струп-стимулов. Обычно они довольно быстро предлагают следующее объяснение: сам струп-стимул содержит внутри себя противоречие, а это и вызывает затруднения, интерференцию. Стоп! – спрашиваю я. – Разве любое противоречие вызывает интерференцию? Если нарисовать слона, на нем написать: «огурец», и просить испытуемых, не обращая внимания на слова, назвать нарисованную фигуру, то в этом случае никакой заметной интерференции не наблюдается ⁸. Поэтому необходимо уточнить, о каком противоречии идет речь. И предлагаю им для лучшего понимания проблемы придумать аналог феномена Струпа для слепых.

После нескольких неудачных или технологически весьма трудно осуществимых предложений (например, писать азбукой Брайля слова «горячий» или «холодный», при этом одни буквы нагревать, другие охлаждать, а испытуемых просить сообщать о температуре букв) они все же обычно придумывают более простые конструкции. Например, предлагают слова «высокий» и «низкий» произносить высоким или низким голосом, а испытуемые должны определять реальную высоту произнесения звуков. После этого студенты четче формулируют гипотезу: затруднения в выполнении задачи Струпа связаны со структурой самих струп-стимулов, так как семантическая характеристика струп-стимула не совпадает с физической характеристикой этого стимула. Что ж, признаю я, это уже более похоже на объясняющую идею. Поскольку, однако, любое объяснение не содержится в самих данных и никогда не является однозначным следствием данных, постольку оно должно быть проверено. Но, разумеется, нельзя подтверждать гипотезу с помощью тех данных, на основе которых она выдвинута. Как же можно, спрашиваю, подтвердить или опровергнуть ваше утверждение в независимом исследовании? Обычно этот вопрос оказывается очень трудным.

Если они сами не додумываются, то идею предлагаю я. Давайте, говорю, попробуем не называть цвет струп-стимулов, а, наоборот, не обращая внимания на цвет, как можно быстрее читать написанные слова. Сравним скорость чтения струп-стимулов со скоростью чтения тех же слов, напечатанных черной краской. Если дело только в структуре струп-стимулов, то читать эти стимулы должно быть труднее. Однако, как было известно уже Струпу, нет почти никакой разницы в чтении одноцветных слов или струп-стимулов. Ваша гипотеза опровергнута.

Ага, понимают студенты, все дело не в струп-стимулах, а в том, что мы с ними делаем. Может, эффект определен тем, что мы воспринимаем слова быстрее, чем цвета? Хорошая мысль, говорю я, хотя она и выглядит странной: разве воспринять красный цвет труднее, чем прочитать слово «красный»? Как это можно проверить? Приглашаю кого-нибудь из слушателей в качестве добровольного испытуемого. Он должен смотреть на карту из ста струп-стимулов (стандартная карта теста, использующая четыре цвета: синий, красный, зеленый, желтый) и показывать пальцем на все слова, написанные определенным, например синим, цветом. Измеряем скорость. Потом просим испытуемого показать пальцем все слова «синий». И снова измеряем скорость. Даже на глаз очевидно: поиск синих пятен выполняется на порядок быстрее. Значит, цвета, скорее всего, воспринимаются быстрее, чем слова.

Но ведь человек все-таки читает слова быстрее, чем называет цвета, восклицают некоторые студенты. Это правда, подтверждаю я: сто слов, напечатанных черной краской, читаются существенно быстрее, чем называются цвета ста цветных пятен. Ну, значит, продолжают студенты, дело не в скорости восприятия, а в том, что привычка к чтению развита у нас лучше, чем привычка к называнию цвета. Обе привычки конкурируют друг с другом, и более сильная из них мешает осуществлению более слабой (примерно так, кстати, объяснял свой феномен сам Дж. Струп). А как это проверить? – снова спрашиваю я. После долгого молчания подсказываю: надо найти способ варьировать силу привычки к чтению. Иногда студенты догадываются: надо сравнить величину интерференции у хорошо обученных взрослых и у маленьких детей. Если наша гипотеза верна, справедливо делают они вывод, то у маленьких детей интерференция должна быть меньше. А на самом деле, сообщаю им результаты исследований, интерференция у едва научившихся читать детей существенно выше, чем у взрослых. Так что и эта гипотеза тоже, скорее всего, неверна.

Здесь я временно остановлюсь. Мне важно было показать лишь стиль рассуждения, направленного на проверку собственных гипотез. Обсуждение природы струп-интерференции заслуживает отдельного подробного разговора. Впрочем, общую логику своего ответа я уже указал в седьмой заповеди: основой любой психической интерференции выступает проверка правильности выполнения задачи игнорирования. В данном случае, решая задачу называния цвета струп-стимулов, сознание автоматически проверяет, действительно ли при этом не читаются слова. Как ни странно, и об этом еще впереди разговор, даже столь абстрактная гипотеза весьма убедительно подтверждается в независимых исследованиях.

Можно красиво и весьма содержательно рассказывать о самых тонких вещах, но если эти рассказы в принципе нельзя проверить, то их нельзя отличить ни от фантазии, ни от непреднамеренной ошибки, ни от умышленной лжи. Потому так важно для естественнонаучного мышления уметь дедуктивно выводить такие следствия из гипотезы, которые реально можно проверить, т.е. сопоставить с опытом. Естественнонаучное мышление, прежде всего, характеризуется тем, что относится к непроверяемым высказываниям со столь большим подозрением, что обычно считает их ненаучными (хотя в полной мере от них всё-таки не может избавиться). В других науках (гуманитарных, где главная задача – определить смысл явления, или практических, когда самое существенное – достичь нужного эффекта) отношение к непроверяемым высказываниям гораздо более спокойное, они вполне могут соседствовать с проверяемыми. Психологическая практика, в частности, во многом сродни магии – если некая совокупность действий вызвала нужный эффект, практик будет повторять всю эту совокупность действий, имея зачастую весьма туманные представления о том, что именно из всего им творимого привело к желаемому результату.

Для проверки гипотез совсем не обязательно строить специальные экспериментальные планы. Вот пример далеко не экспериментальной проверки из моего давнего исследования (Аллахвердов, 1993, с. 298 – 304). Вспомним позицию радикального когнитивизма: главная задача человека – познание, а само существование, жизнь – лишь условие познания. Если принять эту позицию, то отсюда, как ни странно, выводимо проверяемое следствие: чем сложнее мир, в котором живет человек, тем более трудные познавательные задачи он решает, а значит, вынужден решать их дольше, а потому при прочих равных условиях он должен дольше жить. Как проверить эту гипотезу? Как обеспечить прочие равные условия? Хотя всех людей окружает один и тот же мир, но очевидно, что разнообразие этого мира представлено каждому конкретному человеку по-разному. Действительно, обнаружена прямая зависимость продолжительности жизни человека от уровня его образования и от сложности его профессиональной деятельности (см., например: Урланис, 1978, с. 105 – 115). Однако подтверждение вывода отнюдь не доказывает посылки. Указанную зависимость легко объяснить, что обычно и делают, скрытым влиянием социально-экономических факторов (различием в доходах, условиях жизни и пр.). Более того, если гипотеза соответствует фактам, известным задолго до появления гипотезы, то эти факты поясняют, иллюстрируют гипотезу, но не могут ее подтвердить. Гипотеза только тогда может рассчитывать быть подтвержденной, когда предсказывает совершенно новые, никем ранее не замеченные факты.

Можно ли так конкретизировать проверяемое следствие, чтобы оно не казалось заведомо очевидным? Существуют области профессиональной деятельности, весьма сходные друг с другом, но различающиеся между собой степенью открытости к реальности. Тогда средняя продолжительность жизни представителей этих разных профессий должна различаться – принадлежность к более открытым к реальности профессиям должна способствовать более долгой жизни. В тех, конечно, случаях, когда профессиональная деятельность является главным делом жизни этих людей.

В науке есть две очень сходные между собой области – физика и математика. В нашей стране даже ученые степени присуждают одновременно по «физико-математическим» наукам. Тем не менее между ними есть и большая разница. Физики вынуждены соотносить свои гипотезы с внешним миром, математики же в большей степени ориентированы на умозрительные операции с понятиями, которые сами же и выдумывают. Открытость опыту у физиков, очевидно, выше. Создав специальную процедуру выбора из энциклопедических словарей списка самых выдающихся физиков (у выдающихся людей их жизнь и их профессиональную деятельность трудно развести), обнаружим, что средняя продолжительность их жизни составляет 70,4 года. Средняя же продолжительность жизни самых выдающихся математиков – 53,6 года. Разница статистически достоверна. (А ведь профессия физика более опасна, чем профессия математика, – физики могут работать с вредными веществами, гибнуть в процессе опасных для жизни экспериментов и пр.) Среди деятелей искусства тоже выделяются профессиональные специализации, различающиеся открытостью к опыту. Представляется, что драматурги должны лучше прозаиков уметь вставать на точку зрения разных героев, принимать противоречащие друг другу позиции персонажей. Отсюда предположение: драматурги живут в более разнообразной социальной реальности, чем прозаики. Сравним: выдающиеся драматурги живут в среднем на 5,2 года дольше не менее выдающихся прозаиков (p<0,05). Более того, даже музыкальные драматурги (авторы, в основном, опер и балетов) живут на 6,6 года дольше композиторов-инструменталистов, сочиняющих исключительно симфонии, концерты, сонаты и т.п. (p<0,05).

Но, конечно, есть некая разница между проверкой гипотез по поводу струп-интерференции и гипотез о цели человеческой жизни. Когда обнаруживается, что маленькие, едва научившиеся читать дети испытывают более серьезные затруднения в назывании цвета струп-стимулов, это опровергает гипотезу о влиянии силы привычки к чтению на перцептивную интерференцию. Это значит, что гипотеза была потенциально фальсифицируема (в терминологии К. Поппера). А вот утверждение, что драматурги живут дольше прозаиков, не является потенциальным фальсификатором гипотезы о смысле жизни. Я отдаю себе отчет, что если бы данные о продолжительности жизни были бы иные, то это бы не изменило мою точку зрения. Дело в том, что не поддается никакой формализации сделанная выше оговорка «при прочих равных условиях». А потому всегда можно было бы посчитать: всё дело в том, что был сделан заведомо неудачный выбор профессий для сравнения. А раз подобные исследования не могут опровергнуть гипотезу, то они не могут ее и подтвердить. Но, конечно же, такие исследования все равно оправданы, так как иллюстрируют основную идею, заложенную в гипотезе.

Невозможно построить строгую логическую систему, которая рассматривала бы все факторы, влияющие на изучаемый процесс. Поэтому-то логические рассуждения (естественнонаучные теории) строятся не для реальных, а для заведомо не существующих идеализированных объектов. Выбираются только те стороны объекта, которые, по мнению автора теории, позволяют увидеть сущность процесса в незамутненном несущественными обстоятельствами виде. Научная теория – это шарж на реальность, а не натуралистический портрет (ср.: Грязнов, 1982, с. 231). И снова обратим внимание на сходство естественнонаучных теорий, оперирующих идеализированными объектами, с работой сознания, оперирующего объектами идеальными.

И еще одно важное замечание о стиле естественнонаучного мышления. Эмпирические высказывания, даже если они весьма высоко достоверны, еще не могут рассматриваться как верные. М. Полани пишет: «Ученые сплошь и рядом игнорируют данные, несовместимые с принятой системой научного знания, в надежде, что эти данные окажутся ошибочными или не относящимися к делу. Мудрое пренебрежение подобного рода данными предотвращает научные лаборатории от вечной погруженности в суету бессвязных и тщетных усилий, направленных на проверку ошибочных и голословных утверждений» (Полани, 1985, с. 201). Он приводит замечательный пример исследования, результатами которого, на его взгляд, можно смело пренебречь. Ссылаясь на опубликованное в научном журнале свидетельство, что продолжительность беременности у грызунов (в днях) выражается в числах, кратных π, он заявляет: сколько бы доводов ни было в пользу этого, они никогда не убедят в реальности приведенного соотношения.

Эмпирическое высказывание только тогда становится полноправно научным, когда получает теоретическое объяснение. К сожалению, эмпирически ориентированные психологи об этом часто забывают. А в итоге большинство оставшихся с ужасом смотрят на их достижения, не понимая, зачем надо было тратить столько усилий, чтобы получить либо тривиальное знание, известное каждому третьекласснику (ср.: Найссер, 2005, с.16), либо знание, которому трудно приписать какой-либо понимаемый смысл, так как оно не вписывается ни в какую систему.