6.1.3. Кризисная или мультипарадигмальная наука? (Резюме)

Итак, понятие кризиса относят либо к началу XX в. (1910-1930-е гг.), когда на место единой ассоциативной психологии пришло «множество психологии» — со своими предметами и методами, со своими теория­ми и видами практического приложения психологических знаний, либо к ее постоянному состоянию, напоминающему хроническую болезнь и продолжающемуся по настоящее время. Именно отсутствие единой парадигмы в психологии вызывает перманентные дискуссии о том, на­ходится ли она в кризисе или еще не доросла до стадии «нормальной» науки.

В современных отечественных методологических работах состояние психологической науки оценивается и как допарадигмалъное (единая парадигма еще не выработана), и как мулътипарадигмальпое. Послед­нее предполагает принципиальную множественность психологических концепций в силу многоуровневое™ психического и несводимости всех психологических реалий к описанию в рамках какого-то одного объяс­нительного принципа. Но понятие кризиса продолжает использовать­ся, поскольку за ним стоит неудовлетворенность отсутствием единой общепсихологической теории. При этом трудно подытожить перечень всех возможных парадигм, сложившихся в психологии. В следующей главе мы назовем лишь некоторые из них. И практически в каждой па­радигме психология осуществляла приобретения на пути уточнения тех аспектов своего предмета и метода изучения, которые не могли быть охвачены рамками другой (предыдущей или дискутирующей с ней).

Смена парадигм обычно понимается как показатель развития на­уки, а не ее стагнации. С этой точки зрения замена понятия кризиса в психологии на понятие множественности парадигм — не столько дань моде, сколько использование оценочного критерия, означающего в данном случае признание явно прогрессивного движения психологи­ческой науки [Смирнов С. Д., 2005].

В ставшей классической работе Л. С. Выготского предполагалось, что в качестве характеристик кризиса необходим анализ не только его нега­тивных составляющих — как факторов, препятствующих успешному развитию психологии, — но и тех перспектив, поиск которых задается самой констатацией состояния кризиса. Парадигмальный подход, не полностью совпадающий с историко-психологическим, в некоторой степени решает задачу оценивания видимых или еще только намечен­ных перспектив. Их анализ позволяет выявлять те «пропущенные зве­нья», отсутствие которых и порождало неудовлетворенность выделен­ным предметом изучения или осознание ограничений в распространении общеметодологической платформы исследований, разделяемой в рам­ках той или иной психологической школы. Эти пропущенные звенья (как «детерминирующая тенденция» Н. Аха) направляли в определенные ис­торические этапы развития психологии изменения методологических поисков психологов. Из такого рода перспектив отметим следующие. Во-первых, это проблема несоответствия непосредственной данности психологического знания человеку и опосредствованного характера на­учного познания, «отягощенного» конструктами и концепциями. Под­вергая критике феноменологический метод, Выготский в своей работе о кризисе в первую очередь выступал против иллюзии непосредственной данности психологического знания и иррационального пути его приня­тия. Другой поворот той же темы — это проблематичность «непосред­ственности» психического образа.

Во-вторых, это зависимость объективного знания от включения че­ловека в процесс получения опытных данных, или конструирование психологической реальности в ходе ее изучения. Одним из поворотов этой темы выступает рефлексия тех метаподходов (как прерогативы теоретической психологии) и новых парадигм, в рамках которых пси­хологическая теория ищет для себя эмпирический базис и которые преодолеваются на пути формулирования новых задач психологиче­ского исследования.

В-третьих, это прозвучавшая в конце XX в. идея объединения не теорий, но мыслительных усилий психологов, стоящих на разных те­оретических платформах. Диалог существующих подходов с целью добраться до желанного «неслиянного единства» — это, по В. П. Зин­ченко [Зинченко, 1993], путь к воссозданию утраченного в советский период мыслительного пространства в отечественной психологии. Если учитывать, что со сменой парадигм изменяются и критерии того, что считать научным, а что — ненаучным, встает вопрос о том, как срав­нивать теории, прописанные в рамках разных парадигм, а значит, от­личающиеся и по способу выделения предмета, и по методам предмет­но-чувственной деятельности психолога.

Не случайно сегодня поставлен вопрос о коммуникативной функции методологии психологии [Мазилов, 2003]. На наш взгляд, здесь важны следующие поправки. Во-первых, речь должна идти не о коммуникаци­ях методологий, а об общении между членами научного сообщества. А они выступают не только как носители определенной «профессио­нальной» картины мира, но и как люди рефлексирующие, а значит, спо­собные к интеллектуальному охвату и тех «психологии», позиции кото­рых ими не разделяются. Во-вторых, коммуникативную функцию могут выполнять те теории, развитие которых способствует интеграции пси­хологического знания. Именно в этом ключе важно обращение зарубеж­ных исследователей к культурно-исторической концепции.

Наконец, вспомним очень важный момент, подмеченный К. Поппе-ром при обсуждении вопроса о том, почему не все научные гипотезы про­веряются (или заслуживают проверки). Он отмечает критерий профес­сионализма ученого в качестве ведущего для определения того, что не включается в предмет и гипотезы исследования. Не проверяются гипо­тезы дилетанта, который не отягощен профессиональными схемами мыш­ления и не имеет того неявного знания, которое «естественно-истори­ческим» путем функционирует в системе представлений профессионала. Это неявное знание и служит сигналом того, какие вопросы задавать не следует, коль скоро ответы на них уже были получены либо еще не могут быть получены в рамках имеющихся подходов, и профессионалы таких вопросов не задают. Либо же профессионалы формулируют новые ис­следовательские программы и разрабатывают новые парадигмы, выходя за рамки усвоенных представлений.

Таким образом, в профессионализм исследователя включается крите­рий, который проводит демаркационную линию между теми проблема­ми, которые станет решать наука, и теми, которые она в принципе или пока отложит. Косвенно это представлено в известной схеме К. Хольц-кампа, приводимой нами в другом учебном пособии [Корнилова, 1997]. Рефлексивность и критичность — не самые главные психологические свойства на этом пути отбора правдоподобных гипотез. Интерес — вот также не менее существенный критерий. Красота теории — еще один критерий, специально обсуждаемый М. Полани [Полани, 1985].

Частично в общеметодологическом плане мы уже затрагивали пробле­му правдоподобия научных гипотез в концепции критического реализма К. Поппера. За идеей правдоподобия стоит, с одной стороны, сциентист­ская установка на познаваемость мира, с другой — принятие критерия относительности истинности на пути теоретико-эмпирического познания. То есть это не установка на полное соответствие образа-знания объекту, как то предполагала бы корреспондирующая теория истины, а установка на возможность приближения — посредством проверяемых гипотез (развиваемых объективно в мире идей) — к такому пониманию картины мира, в котором последовательно критично сняты все возможные заблуждения. Мы использовали бы это положение и в качестве метафоры: каждая па­радигма может иметь свои заблуждения, но именно движение на общем пути (включая смену парадигм) позволяет приходить ко все более прав­доподобной профессиональной картине мира.