3. Сословные модели средневековой морали.

а) Мораль духовенства. Монашеский нравственный идеал.

Первой по времени в эпоху средневековья складывается мораль духовенства. Она в наиболее полной мере соответствовала официальной христианской идеологии с её центральным тезисом о двойственной, духовно-телесной человеческой природе и о примате духовного над телесным. Мораль духовенства была отражением специфических социальных функций сословия «молящихся». Люди, сделавшие основным содержанием жизни духовный поиск, в качестве единственного стремления высокой праведности признавали идею религиозно-мистического слияния с Богом. Даже на рубеже 14 и 15 столетий теолог Фома Кемпийский восклицал в экстазе: «Сделай всё земное для меня горьким, дай силы с терпением переносить все напасти и преодолевать все препятствия, позволь мне презреть и забыть всё дольнее. Вознеси сердце моё к небесам и не оставь блуждать по земле». Слабо веря в свои силы, в возможность самостоятельного искоренения зла в собственной душе, Фома Кемпийский исступлённо взывает к Божественной помощи: «Известны Тебе нечестие моё и пороки мои, в которых погряз я. Знаешь Ты, как часто бываю я подвержен напастям, скорбям, искушениям, смятению и осквернению… Ты один можешь дать мне истинное утешение и спасительную помощь. Ты ведаешь, как беден я добродетелями, и знаешь, чего мне больше всего недостаёт».

Поскольку для духовенства человеческое совершенство сводилось к тому, чтобы, «совершенно презрев всё земное, всею душой прилепиться лишь к небесному», крупнейший церковный авторитет и римский епископ Святой Григорий (6 в.) предостерегал от того, чтобы судить о душевных добродетелях по физическому облику человека, как это было принято в предшествующий античный период. Точно так же, как языческий античный мир был абсолютно убежден в тождестве нравственного и физического совершенства (принцип калокагатии), христианство, с его презрением к телесному, склонно было видеть духовно-нравственное величие в немощной плоти. Истинно святой (подвижник веры, отшельник, адепт апостольской церкви) мог быть слаб и неказист внешне, но силён своей верой и нравственными устоями. Его путь к духовному совершенству лежал через презрение к телесному, его нуждам, а в равной мере и ко всему земному миру, с его ложными материальными, временными ценностями. Он достигал истинного смирения, обретал способность безропотно переносить оскорбления от других, радоваться своему унижению, преодолевал грех гордыни и, таким образом, уподоблялся главному нравственному идеалу эпохи в целом, и особенно духовного сословия, ‑ Христу. Реальное достижение подобного неземного совершенства предполагало не просто негативное отношение ко всему тленному, чувственному, телесному, но и специфически-аскетический образ жизни, в котором земные ценности априори становились убывающе малой величиной. Эту удивительную для земного мира нравственную задачу наиболее успешно решало позднеантичное и раннесредневековое монашество.

Возникшее в эпоху поздней античности, в условиях формационной катастрофы, ощущения безысходности и отчаяния, варваризации общества монашество явило пример нравственности, не связанной с конкретным погибающим миром. Синтез возвышенных религиозных и моральных мотивов аскетизма, труда и молитвы, идеалистически ориентированный, созерцательный образ жизни были призваны зафиксировать переоценку ценностей, доказать реальность существования возвышенных помыслов, силу личных убеждений, значение человеческой совести. Монашество олицетворяло переход от общинного ожидания Царства Божия на земле к достижению индивидуального Спасения посредством аскезы и совместной святой жизнедеятельности. Именно монашество (сначала восточное, а потом западное) наиболее последовательно отмежевалось от античных идеалов жизни. Переход от античного атлета, живущего в гармонии с миром, обществом и самим собой, к аскету, устремлённому к духовному единству с Богом, являет собой новый уровень нравственного самосознания эпохи. Смиренный, страдающий, жаждущий искупления грехов и спасения с Божьей помощью монах становится нравственным образцом поздней античности и раннего средневековья.

Аскетизм как «упражнение в добродетели» и способ достижения нравственной цели, был известен ещё античному миру. В средневековой христианской традиции аскетизм начинает мыслиться как форма подвижнической жизни, через аскетический подвиг достигались непорочность, чистота совести, величайшее смирение плоти и духа. Уже раннехристианские писатели использовали понятия «аскет» и «монах» как синонимичные. По мере развития христианского монашества под аскетизмом начали понимать не просто человеческое поведение, упорядоченное на основе жёсткого самоограничения, но жизнь уединённо-созерцательную, отшельническую, проводимую в благочестивых упражнениях (молитве, посте и неустанной борьбе с собственной плотью). На почве духовного опыта аскезы вырастает специфическая система понятий святости, самоотвержения, смирения, терпения и добродетелей, главной из которых становится добродетель воздержания, столь характерная для духовных приоритетов монашества. Основной «проблемой» средневековых аскетов было сознание греховности собственной плоти. Чтобы подчинить тело духу, совершались великие труды покаяния. Путь к духовному совершенству лежал через претерпевание физических страданий и смиренного отношения к ним. Нравственная жизнь оказывалась неразрывно связанной с мученичеством и самоуничижением как залогом Спасения и вечной жизни. Многочисленные примеры несгибаемости духа святых первых веков христианства, их готовность умереть за веру, пройдя (подобно Христу) через «крестные» муки: кипячение в масле, изжаривание на раскалённой решётке, сожжение живьём, разрывание дикими лошадьми ‑ становятся нравственным ориентиром для избравших добровольное сораспятие. Монах Генрих Сузо (13 – 14 вв.) в своих «Проповедях» повествует о подвижнике, который истязает грешную плоть всеми возможными способами (носит власяницу и железную цепь, надевает исподнее, унизанное острыми шипами, обращёнными к телу, годами не снимает одежду, в которой кишат паразиты). Его цель – прекратить земной путь, поскольку плоть для духа является тяжким бременем и мешает воссоединению души с Богом.

Если раннехристианским идеалом являлся мученик, методично умерщвляющий плоть посредством аскезы анахорет, то позднее его место занимает монах, жизнь которого представляет форму добровольного бескровного мученичества. Позднеантичное и раннесредневековое монашество Запада в качестве идеала жизни выдвигает погружённость в молитву и созерцание. Так, первый на Западе Бенедиктинский орден (6 в.) готовит монаха к отшельнической жизни. Устав накладывает на члена братства обязательство непрерывного нравственного совершенствования. Из аскетических практик предусматривается пост, молчание, бичевание. Главным стимулом нравственных усилий монаха должно было стать осознание того, «что поступки его совершаются постоянно на глазах у Бога». Устав предписывал братьям труд, основная цель которого заключалась в поддержании психического здоровья членов общины и подготовке к молитве. Со временем аскетические практики ужесточились, усилился акцент оторванности бенедиктинцев от внешнего мира вплоть до ограничения монастырского гостеприимства. Тем не менее в эпоху раннего средневековья именно бенедиктинское монашество оказало нравственно-преобразующее влияние на окружающий мирской социум. Практикуя «героическую святость», подражая жизни апостолов и первых христиан, бенедиктинцы сумели сделать морально привлекательным монашеский канон послушания, терпения, бедности, трудолюбия и безбрачия. Большую роль в формировании как духовного облика монахов, так и их исключительного положения в раннесредневековом обществе сыграло представление о монастыре как «Городе ангельском» и преддверии рая.

Раннесредневековый монастырь был не только местом аскезы, покаяния и молитвы, но и замкнутой, экономически самодостаточной коммуной-братством. Её основой выступал труд. Труд расценивался как антитеза праздности – «матери всех грехов и пороков». Религиозно-нравственное понимание необходимости труда вне его экономической целесообразности стало открытием средневековой эпохи. Труд для монашеского братства не был чисто религиозным упражнением, он воспринимался как инструмент исправления, нравственного совершенствования и духовного очищения человека, занятием, которое смиряет плоть и ограждает от пороков. Теологические аспекты труда получили развитие в работах крупнейшего богослова позднего средневековья Фомы Аквинского, протестантской этике М. Лютера и Ж. Кальвина, стали основой морали третьего сословия, а в Новое время – класса буржуазии.

Духовная практика раннехристианского монашества и отшельничества во всём многообразии своих конкретных проявлений воплотила в жизнь негативный идеал христианства, связанный с отрешением от мира и попытками создания на земле безупречных с духовно-нравственной точки зрения локальных аналогов Царствия Небесного. Впоследствии под монашеским аскетизмом Средневековье начало понимать не только отшельническую, созерцательную, но и деятельную жизнь. Её вели подвижники, жившие в миру и упражнявшиеся в «практической» добродетели. Таковой, с точки зрения официальной идеологии, была религиозно-нравственная миссия монашеских орденов зрелого средневековья ‑ Доминиканского и Францисканского, осуществляющих пастырскую деятельность.

Монахи-проповедники Доминиканского ордена (12 в.) должны были по примеру апостолов раннего христианства скитаться с места на место, отказаться от всякой собственности и нести посредством апостольского слова свет глубокого религиозного знания заблудшим «братьям во Христе». Доминиканское понимание апостольства словом, помимо «спасения душ светом истины», должно было органично включать и нравственный облик проповедника, и пример его жизни как христианина. Проповедническая миссия монахов доминиканского ордена предполагала сочетание постоянного и непрерывного обучения с традиционными аскетическими практиками молчания, самососредоточения, послушания и умерщвления воли. Идея вселенского апостольства получила своё выражение в активной миссионерской деятельности ордена в регионах, пограничных с христианским миром, и в пастырской деятельности среди горожан.

Основатель Францисканского ордена итальянский проповедник Франциск Ассизский (13 в.) призывал к созданию христолюбивого странствующего братства, следующего идеалу жизни апостолов и состоящего исключительно из мирян. Зарождение францисканства как особой культурно-исторической формы воплощения христианского идеала было вызвано значительными социальными и экономическими переменами в Европе 11 ‑13 веков. Принципиальный разрыв францисканства с классической западной монашеской традицией состоял в отказе от полной изоляции и сведении к минимуму всех контактов с внешним миром. Монаха-отшельника заменил монах-миссионер. Исходной посылкой нового монашеского идеала было требование подражать Христу-человеку без каких-либо компромиссов. Для францисканцев Христос – это, прежде всего, странствующий нищий проповедник и страдающий человек. Сообразно этому представлению главными добродетелями монаха должны были стать простота, смирение и бедность. Другим важным элементом францисканства являлась идея братства. Её исходным пунктом было понятие Бога как высшего блага и высшего проявления любви. Поскольку Бог выступал единым отцом всего тварного мира, то и всё сотворённое им представало как братская общность. Братская любовь и солидарность, распространяемые на всех людей без исключения, выразилась в жизни монахов-францисканцев среди мирян, совместном труде и помощи нуждающимся (социальным низам, больным и прокажённым). Успех францисканского движения определялся тем, что орден предлагал новую модель христианской жизни, которая позволяла совмещать жизнь в миру с воплощением евангельских идеалов.

Так в христианской монашеской практике зрелого средневековья было достигнуто единство отречения от мира и служения ему. Конечной целью аскетического нравственного подвига доминиканского и францисканского монашества был наглядный пример бескорыстной и самоотверженной любви во имя Христа, достижение позитивного христианского идеала.

Уникальной формой сочетания монашеского аскетизма, подвижничества и бескомпромиссной борьбы за веру стали военно-монашеские ордены. Их появление, в равной мере как и монашеско-рыцарская идеология, отражённая в их Уставах, стали результатом слияния экспансионистской политики католической церкви за пределами западного христианского мира и интересов светской военной элиты (рыцарства). Нравственным идеалом для членов военно-монашеских орденов становится мифический образ христианина-рыцаря, бесстрашного и бескорыстного защитника слабых и безоружных.

б) Военно-монашеские ордены.

Первоначальной задачей военно-монашеских орденов была помощь больным и паломникам, оказавшимся вдали от Родины, в первую очередь на Святой Земле, в Иерусалиме, а также в других городах Востока. Очень быстро забота трансформировалась в защиту христиан от неверных, что выдвинуло на первый план не идею милосердия и кротости, незлобивости и смирения, характерные для монашества, а боевой, рыцарский элемент в деятельности крупнейших орденов Госпитальеров (иоаннитов) и Тамплиеров (храмовников). Монашеский обет «послушания, целомудрия и бедности» дополнился идеей безжалостного умерщвления врагов христианской веры. Так молитвенная жизнь оказалась связана с военным насилием, кровью и агрессией. Главным идеологом монашествующего рыцарства стал виднейший деятель католической церкви 12 века, настоятель монастыря Клерво Святой Бернард. Примирив в своих сочинениях воинскую деятельность со служением Богу, он писал, что: «Нет такого закона, который бы запрещал христианину поднимать меч… Нет для избравших себе воинскую жизнь задачи благороднее, чем рассеять… жаждущих войны язычников, отбросить этих служителей скверны, мечтающих… осквернить Святые места… О, да извлекут дети веры оба меча против врагов!». Подобными соображениями оправдывался внутренне противоречивый и крайне неоднозначный идеал «рыцаря Христова».

Исторические хроники и другие письменные источники средневековой эпохи заставляют нас усомниться в высоких нравственных качествах членов самих военно-монашеских орденов. Их состав пополнялся за счёт «преступников, нечестивцев, хищников, святотатцев, клятвопреступников и прелюбодеев». Подпав под влияние процесса обмирщения, характерного для Европы 13 ‑14 веков, военно-монашеские ордены начинают участвовать в финансовых операциях, быстро богатеют и ведут жизнь, далёкую от монашеских идеалов. Обеты бедности и целомудрия сделались пустыми формулами, не прикрывавшими морального упадка членов орденов. В Германии «дома храмовников» стали синонимами разврата; английские юноши боялись поцелуя храмовника; французские поговорки гласили: «пить, как храмовник», «гордость храмовника» и.т.д. Значение военно-монашеских орденов для общественного сознания эпохи оказалось утрачено к 14 веку, в равной мере как и культивируемая ими система нравственных ценностей и идеалов.

в) Нравы духовенства позднего средневековья и

эпохи Возрождения.

Духовенство окончательно утратило место нравственного «лидера» в эпоху позднего средневековья и раннего Возрождения. Причина этого состояла не только в общей тенденции обмирщения культуры, усилении позиций дворянства и бюргерства на исторической арене, но и в силу невиданного со времени античности морального разложения служителей культа. Безраздельное господство церкви во всех сферах жизни, абсолютная монополия на власть неизбежно вели к внутреннему перерождению и самой организации, и духовенства. Христианской любви и милосердию не было место там, где на первый план выходили мирские задачи укрепления собственного могущества и искоренения инакомыслия. В изуверских и ханжески-лицемерных формах осуществлялась борьба с еретиками: жесточайшие пытки и сжигание на костре заживо оправдывались «заботой» о спасении души грешника. Проповедуя бедность и смирение, проклиная корыстолюбие и алчность, церковные иерархи не брезговали обогащаться за счёт крестовых походов, имущества сожженных еретиков, доходов с «десятины», взимания платы за совершение таинств и за отпущение грехов (как уже совершённых, так и потенциальных).

Идеалы аскетизма и духовного подвижничества остались в далёком прошлом. Высшее духовенство вело откровенно светскую жизнь, в которой неслыханная роскошь сочеталась с извращёнными плотскими утехами. Особенно знаменит этим был понтификат Александра VI  Борджиа (15 в.). Став в результате подкупа и интриг римским папой, он устраивал оргии, воспоминания о которых сохранилось в документальных свидетельствах того времени. Пиры папы и кардиналов с обнажёнными куртизанками, ползающими на четвереньках в поисках мелких разбросанных предметов, обычно завершались «свальным» грехом. Инцестуозная связь Александра с собственной дочерью, приведшая к рождению ребёнка; существующая с благословения папы противоестественная связь его сына Чезаре с родной сестрой; использование понтификом против соперников яда и кинжала – вот далеко не полный список грехов главного «блюстителя» нравственности христианского мира. На всех ступенях церковной иерархии шла бойкая торговля как высшими, так и низшими должностями, в результате чего место пастыря, наставника душ становилось предметом купли-продажи и источником дохода. Монастыри, долженствующие представлять собой места смирения, покаяния, аскезы и служения, постепенно превратились в вертепы разврата и порока. Гомосексуализм в мужских монастырях и совершение преступлений на сексуальной почве, трупы младенцев в отхожих местах (результаты греховных связей монахинь), безудержное пьянство и обжорство монахов (забвение греха чревоугодия), участие в кредитных операциях и бойкая торговля реликвиями (забвение греха сребролюбия) – всё это находит отражение в исторических источниках и художественной литературе позднего средневековья и раннего Возрождения, подрывает морально-нравственный авторитет духовенства и церкви в глазах общества.

Мощный нравственный протест против моральной деградации духовенства вызрел в лоне самой церковной организации. Пылким обличителем безнравственности католического духовенства стал современник Александра VI доминиканский монах Дж. Савонарола, чешский богослов Я. Гус и другие. Но самым впечатляющим примером стало выступление доктора теологии Мартина  Лютера. В своих знаменитых тезисах, направленных против продажи индульгенций, он категорически отверг возможность отпущения грехов за деньги; в проповедях обрушивался на «вавилонскую блудницу» (Рим) и «наместника сатаны» (римского папу). Появившись на заседании рейхстага в Вормсе (1521 г.) после своего официального отлучения от церкви, он недвусмысленно дал понять собравшимся, что ни костёр инквизиции, ни угроза смерти не могут отменить необходимости исполнения христианином своего нравственного долга.

Поскольку очищение от нравственной скверны в ту эпоху было возможно только в религиозной форме, движение за реформу церкви проходило под флагом возвращения к первоначальному христианству евангельского толка. Фактически реформационное движение было протестом не только против развращённости духовенства, но и против несправедливости и притеснения сословия «трудящихся», открыло дорогу идеям всеобщности морали и универсальности её принципов. Протестантизм стал основой духовно-нравственной жизни молодой европейской буржуазии, связал добродетель труда и религиозную веру, объединил высокую духовность и практическую ориентированность, усилил значимость индивидуально-личностного начала.