Глава 2

целесообразные действия могут быть автоматической реакцией на стимулы — «рефлексом». «Лягушка с половиной мозга нанесла теологии столь сильный урон, что его не сумели восполнить ученые богословы с целыми мозгами»4. Работа Э. Дюбуа-Реймона «Животное электричество» (1848) сходным образом уменьшила таинственность физиологических процессов, сведенных к известным физическим законам. И это лишь два примера.

В физике теория «сохранения энергии», примененная Г. Гельмгольцем (1847) как к неорганическому, так и к органическому миру, опровергала тот взгляд, будто люди могут повлиять на ход событий своими личными силами (свободной волей), не являющимися частью общей системы энергии. В химии синтез мочевины (1828) разрушил представление о непроходимой пропасти между химией живого организма и химией лабораторий. Тем временем А. Кетле по ходу исследования «моральной статистики» пришел к выводу (в своей книге «Sur 1'homme», 1835), что «во всем, что касается количества преступлений, мы видим, с каким безошибочным постоянством повторяются все те же числа; это относится и к тем преступлениям, которые, казалось бы, совершенно не поддаются человеческому предвидению, например убийствам». Перед людьми встал вопрос: как примирить это постоянство с традиционной доктриной свободной воли? В другой области применение «Высшего Критицизма» к Библии, т. е. проверка ее подлинности средствами обычного научного исследования, существенно уменьшило силу любых прокламаций против науки во имя непогрешимости Писания.

А затем пришел Дарвин5. «Религия науки», как описывает ее Монсеньор в «Лотаре» Дизраэли (1870), имеет две составные части: «Вместо Адама наше происхождение идет от нелепейшей из тварей; мысль — это фосфор, душа — комплекс нервов, а наше моральное чувство — выделение сахара». Английский ингредиент в этой «религии», дарвиновская теория эволюции, был не менее влиятельным, чем немецкий медицинский материализм. Сам Дарвин поначалу (в «Происхождении видов», 1859) избегал явным образом использовать эволюционную теорию применительно к человеку. «Вы спрашиваете меня, стану ли я обсуждать вопрос о человеке, — писал он в 1857 г. — Думаю, что я обойду стороной этот предмет, связанный с таким количеством предрассудков». Но его последователи, например Гексли в «Положении человека в природе» (1863), вскоре стали применять дарвиновскую теорию именно к человеку, а за ними последовал и сам Дарвин, написавший работу «Происхождение человека» (1871).

Эволюционная идея как таковая, т. е. представление о том, что окружающие нас виды животных развивались постепенно, на протяжении долгого периода, высказывалась задолго до Дарвина. Даже его гипотеза о «естественном отборе» имела предшественников6. Но в руках Дарвина эволюционизм обретает черты научной теории, получает форму, которая замечательным образом соответствовала преобладающим тенденциям биологической и социальной теории. Теперь для объяснения эволюции видов уже не было нужды изыскивать причину вроде «витального стремления» или антропоморфного «желания улучшить себя»; закрепляются те изменения, которые получили преимущество в непрестанной борьбе за выживание — эту борьбу экономист Мальтус уже обнаружил в человеческой истории (1798).

==29

Дальнейшим следствием труда Дарвина был подрыв того представления, согласно которому человек стоит вне и над природой как потенциально сверхприродное существо. Более того, казалось, что терпит крах и идея некоего плана в природе, на которой держалась, по Миллю, естественная теология. Если «приспособленность» человеческого организма к среде, в которой он себя находит, происходит из взаимодействия случайных изменений и преходящих обстоятельств, то эту «приспособленность» уже нельзя считать свидетельством какого-то божественного промысла.

Перспективы религии становились по меньшей мере тревожными. Можно было ожидать всплеска материализма, атеизма и детерминизма. Именно эти доктрины обнаруживали их оппоненты в сочинениях Гексли и его собратьев публицистов.

Впрочем, Гексли даже с некоторой горячностью отрицал свою принадлежность к материализму и атеизму. Конечно, он считал человеческие существа своего рода автоматами, наделенными сознанием; но это, по его объяснению, еще не значит быть материалистом. Даже если он отвергал все доказательства существования Бога, говорил он своим читателям, атеистом он не был — если Бога определять как «бесконечное и абсолютное». Гексли был готов назвать себя теистом, ибо «энергия» была для него и бесконечной, и абсолютной. Он признавал, что является детерминистом, но это было, по его словам, вполне добропорядочное воззрение, чуть ли не правоверный кальвинизм7.

Отношение Гексли к материализму лучше всего показывает особенности его философии. Для настоящего материалиста — он ссылается на Бюхнера — все сущее есть видоизменение материи и силы. Но сознание не является такой модификацией, хотя оно «внутренне связано» с материальным организмом. Природа этой связи более точно была определена Гексли в его «эпифеноменализме», изложенном в работе «О гипотезе, согласно которой животные суть автоматы». «Сознание у зверей, — пишет Гексли, — соотносится с механизмом их тела как побочный продукт деятельности тела; оно не обладает ни малейшей силой, способной изменять эту деятельность, подобно тому, как свист пара, сопровождающий работу парового котла у локомотива, не влияет на работу машины». (Сама эта метафора, кстати, прямо заимствуется у Бюхнера.) То, что верно для зверей, верно и для человека. «Сознание» не действует и не способно к действию, поскольку у него нет собственной энергии; оно просто «выдается» работой мозга, являясь бессильным призраком.

Таков был немецкий материализм в английском облачении. Но тут неожиданно начинаются колебания. Гексли заявляет: «Аргументы Декарта, показывающие, что наше достоверное знание не идет далее состояний сознания... кажутся неоспоримыми». Пусть ум есть лишь «аура» материи, и все же «единственно достоверным для нас является существование ментального мира».

Этот философский тупик радовал Гексли, который в своей книге о Юме (1879) тепло отзывался об «умеренном скептицизме» Юма, дававшем Гексли все основания быть «агностиком» — слово его собственного изобретения8. «Проблема последней причины существования относится к тем, что

К оглавлению

==30