Тема 9. Специфика образа в аналитических жанрах. Статья. Рецензия. Комментарий. Прогноз. Реплика.

Для текстов аналитической группы характерна бифункциональность: транслируя авторскую концепцию событий, они одновременно выполняют функции сообщения и воздействия. Журналисту необходимо сформировать мнение об эффективном пути дальнейшего движения общества, выявить причины и последствия развития ситуаций, систематизировать информацию о меняющейся реальности, укладывая ее в форму простых и сложных, но понятных знаков. Аналитика призвана помочь человеку увидеть более глубокую, новую связь фактов с важной проблемой, побудить к действиям на основе выбранного решения.

От аналитического текста читатель ждет обоснованных суждений, четко соположенных фактов, веских доказательств правоты авторской оценки. Разложенную по полочкам информацию о проблеме он получает, улавливая интеллектуальный ритм рассуждений автора, постигая предложенную журналистом логику связи фактов, осмысляя авторскую схему общественной реалии. Читатель находится в зоне особого интеллектуального напряжения: операций с фактическими данными, обработки чужих умозаключений, выстраивания параллельных рядов аргументации – авторского и собственного, поэтому текстовая эстетика, художественные изыски отходят на второй план.

Читателю необходимо целостное и компактное видение предмета, ясный «образный ключ» к пониманию события, к решению проблемы. Стилистический выбор при толковании события часто падает на

• хорошо известный бытовой, практический предмет (иллюстративный или обобщающий образ, представленный простым знаком);

• известные и оценённые социальные, исторические, экономические или политические параллели (знак, осложненный оценочной коннотацией);

• факты авторской биографии, социальный опыт личного окружения журналиста (знак, осложненный оценочной коннотацией);

• прецедентный литературный или художественный феномен, наделенный оценкой в системе национального или мирового культурного кода (сложный знак).

Введение бытового образа – самый действенный и доходчивый способ пояснения смысла. В приведенном ниже тексте¹⁷³социальный (клуб «Анжи», «Роснано» и «Philips»), личный (коллега по редакции) и бытовые образы (вещественные предметы: изюм, булка) создают прозрачные параллели, иллюстрирующие положение дел в наукограде Сколково. Следовательно, образы справляются с информационно-аналитической задачей, возложенной на них автором. Однако они же выполняют функцию воздействия. Например, интрига использования образов вещественных предметов заложена в самом вынесении их в заглавие материала аналитической колонки специализированного издания. Кроме того, воздействие заголовка закреплено тем, что в нем применен стилистический эффект обманутого ожидания, организованный олицетворенной метафорой. Результаты проверки наукограда Сколково Счётной палатой под нажимом правительства засекречены. Вместо полного текста отчёта на сайте СП висит лишь краткое сообщение с такой, в частности, дозированно тревожной фразой: «Проверка показала отсутствие в субсидиях, направленных на реализацию проекта “Сколково”, конкретных целевых показателей в привязке к срокам их реализации, что создаёт риски достоверности оценки эффективности их использования». По данным «Известий», правительство побоялось, что публика узнает, какие большие суммы бюджетных денег идут на развитие не отечественных, а зарубежных науки и технологий. Массачусетский технологический институт подряжен разработать для Сколкова концепцию международного исследовательского института и соответствующую «дорожную карту». По договору, заключённому в октябре 2011 года, российская сторона обязалась заплатить за это американцам 300 млн долларов, причём лишь половина этой суммы оплачивает работы по созданию Сколтеха, вторая же половина — гранты на развитие мощностей самого МТИ, которые американцы могут тратить по собственному усмотрению. Оно конечно, такой договор и сам по себе некрасив, а уж попытка скрыть мнение аудиторов о нём и вообще выглядит как чистосердечное признание в воровстве. Но вполне возможно, что зря. Я готов поверить, что никаких распилов-откатов тут не было. Тут хуже.

Распилов-откатов могло не быть именно потому, что их слишком ожидают <…> Не просто не вредно, но полезно на бюджетные деньги построить наукоград. Не только полезна, но и необходима государственная забота об инновационном процессе. Но это должны быть органические части общей работы по развитию национального хозяйства, иначе вместо дела получаются в лучшем случае муляжи.

Взять тот же Сколтех. Почему пришлось платить (как минимум) «два конца» за разработку концепции этого заведения — знатоки прямо называют это «взяткой» американцам? Вероятно, из-за некоторой странности задания: требуется спроектировать «то, чего не может быть». Заведение мирового уровня, не вырастающее на базе лучших отечественных заведений, а отдельное. Максимум, что тут можно сделать — некий аналог клуба «Анжи», который ведь тоже комплектуется не на базе дагестанских футбольных школ. Аналогия в чём-то слишком лестная, поскольку «Анжи» играет-таки в футбол самостоятельно, а Сколтех будет по-всякому использовать иноземные образовательные мощности. Но аналогия вполне точна в том смысле, что обе затеи требуют значительных затрат, эффект от которых слишком мал, чтобы можно было верить в их продолжительность.

<…> Ещё раз: конечно, инновации суть дело хорошее, и развиваться за счёт инноваций — дай Бог каждому на Пасху. Но в стране, почитай, не шьют штанов, не сколачивают табуреток и не готовят лекарств. В стране производят всемеро меньше молочных продуктов и в тринадцать раз меньше бумаги, чем в безземельной Японии. Даже если все заявленные инновационные проекты в ближайшие же годы бумируют (что, вежливо говоря, никем не гарантировано), этого не хватит на вытягивание такого огромного и так сильно деградировавшего хозяйства. А попытки производить изюм, не производя булок, как-то нечувствительно приводят к тому, что наш изюм оказывается в чужих булках. Скажем, «Роснано» с партнёрами заботилось не о рынке светодиодов, а об инновациях на рынке светодиодов — и изрядную часть рынка аккуратно сдали фирме Philips. Или теперь: думали не об отечественном образовании, а об инновациях в отечественном образовании — и весьма щедро проспонсировали Массачусетский технологический институт. И зря наше досточтимое правительство распорядилось засекретить этот широкий жест: все мы, в общем, и без докладов Счётной палаты что-то подобное себе и представляли.

Для трансляции смысла авторы часто употребляют не простой или осложненный (иллюстративный, обобщающий, концептуально-оценочный), а сложный (метафорический, символический) вторичный знак. Почему это происходит? Простой знак для обозначения современной общественной реалии, казалось бы, как нельзя лучше подходит для публичного разговора: он однозначен. Однако его форма, стандартная и неэкспрессивная, его иноязычное или подчеркнуто официальное происхождение, часто эвфемистичная природа мешают рядовому читателю понять нюансы социальной сути и социальной прагматики самой реалии, ее бытовую пользу или потенциальное зло. Поэтому, каким бы абсурдным это ни казалось, СМИ для называния и одновременного толкования жизненного факта часто прибегают к литературно-художественной метафорике: трактуют сложную новую реальность через сложный, но понятный и привычный знак.

Заголовок к статье Александра Привалова о реформе образования¹⁷⁴представляет собой прецедент из Пушкина¹⁷⁵. Одна предметная зона (отечественная литература), сходная социальная ситуация и характерологические признаки героев (профессиональная некомпетентность и отсутствие чувства меры) делают заголовочную метафору органичной.Председатель комиссии Общественной палаты по сохранению историко-культурного наследия Пожигайло рассказал «Известиям», будто палата по просьбе министра культуры Мединского разрабатывает то ли новую концепцию школьного курса литературы, то ли новый учебник. Смысл работы в том, чтобы «ориентировать учителей на воспитание в детях через литературные образы гордости за нашу многонациональную страну, глубокого и спокойного патриотизма» — и так далее. Важно, заметил будущий учитель учителей, чтобы неоднозначные персонажи русской словесности не стали образцом для подражания. Изучение творчества авторов подобных персонажей (а это А. Островский, Тургенев, Салтыков и проч.) следует «поставить под особый контроль», а потому «будет разработана специальная методичка для учителей, где будет чётко прописано, что следует рассказывать детям про эти произведения». А прописано будет, например, такое: «Екатерина из “Грозы” – это просто несчастная девушка, которая поддалась страстям, не смогла справиться с ними и покончила жизнь самоубийством. Другой пример: Татьяна Ларина из “Евгения Онегина” — она вышла замуж, она счастлива». А в «Ревизоре» Гоголь не высмеивал чиновников, а описал мытарства грешной души, «и Хлестаков в этом смысле — это Антихрист». Прочитав такие новости, публика, естественно, взвыла, а министр культуры отмежевался: мол, в жизни я не давал таких поручений. Пожигайло стал объясняться и, разумеется, сделал только хуже.

Начав с того, что журналист «Известий» всё перепутал, поскольку был пьян, Пожигайло в разговоре с совершенно трезвым корреспондентом «Трибуны ОП» продемонстрировал то же свирепое полузнание, которое заставило его говорить, что пушкинская Татьяна счастлива, а содержание «Ревизора» исчерпывается одной (да ещё и дурно изложенной) из многих возможных трактовок. Даже более свирепое. Про Татьяну хоть можно сказать: я так вижу; но утверждения, будто среди высланных на «философском пароходе» были Анненский и Соловьёв, к моменту отплытия давно покойные, не оправдать никак. Беда не в том, что видный деятель ОП чего-то не знает; в конце-то концов, военный программист (по образованию) может не знать, что В. С. Соловьёв скончался в 1900 году и со знаменитым пароходом остался в разных эпохах. Беда в том, что этот деятель считает себя вправе не просто высказываться, но и поучать в сфере, едва ему знакомой, — и наверняка продолжит поучать даже после нынешних саморазоблачительных речений. Да, «Известия» преувеличили — Пожигайло пока что выражает скорее своё частное мнение; но он далеко не один вещает в подобном духе.

С литературой в школе дело совсем скверно. Не знаю, что возражать людям, утверждающим, что она уже убита. За последние годы её перевели из разряда главных дисциплин в разряд «ладно, пусть будет»: сделали экзамен по ней необязательным и вдвое, если не втрое, сократили число часов. Кроме того, нынешний стандарт уничтожил всякое представление о содержании курса. ФГОС так поступил со всеми предметами, но синус и есть синус, азот — всегда азот, а слова «русская литература» могут быть истолкованы очень по-разному. Чтобы спасти этот курс в общеобразовательной школе — а вместе с ним и саму идею «золотого канона», некоего ядра знаний, которым обладает большинство сограждан, — нужно принимать радикальные меры (в первую очередь, отменять иные дурацки радикальные решения последних лет). А вместо этого набегают пустоплясы (ох, недаром Щедрин попал в «неоднозначные»!) и требуют от полуживой коняги то срочно воспитать в школьниках нравственность, то внушить им «гордость за нашу многонациональную страну» и как можно больше патриотизма.

Насчёт «многонациональной страны» — это просто зря. В зеленной лавке не продают керосина. Нет в русской классике модной ныне многонациональности, хоть ты что. Для Пушкина и Барклай де Толли — русский, и Фонвизин — «из перерусских русской»; для Гоголя безусловно русский Бульба. Зачем нужно рядить гениев в неизвестные и чуждые им одежды, я не понимаю. С патриотизмом дело сложнее. Да, знакомство с великой русской литературой без сомнения порождает любовь к русскому языку, и к русской культуре, и к России вообще. И это, в общем-то, и есть патриотизм — но, увы, не тот, к воспитанию которого призывают официальные и полуофициальные лица. Самое знаменитое, что сказано об этом предмете в русской классике («скрытая теплота патриотизма»), почти прямо противоречит начальственному требованию «внушить гордость». Лермонтова с его «странною любовью» к отчизне — не за славу, купленную кровью, а за разливы рек и дрожащие огни печальных деревень — самое бы оно сурово осудить, кабы не знать, что как раз Лермонтов-то за свою страну дрался, и дрался храбро. Впрочем, теперь и это знают не все. Если обучение русской литературе будет выстроено вдоль барабанного патриотизма, следствием окажется даже не отвращение (какая-никакая, всё эмоция!), а окончательное и непробиваемое равнодушие обучаемых и к русской литературе, и к любым патриотическим увещеваниям — как к фальшивым, тождественным требованию чтить начальство, так и к настоящим.

<…> Непонятно, как остановить это могучее стремление людей, смутно понимающих, о чём они говорят.

На примере этой и других аналитических публикаций видно, что необходимость заимствования сложного знака, часто литературного, созданного в эпоху стилевого превосходства художественного языка и сгустившего оценочные смыслы в запоминающейся форме, объясняется объективными причинами:

• сложное явление необходимо уложить в доходчивую форму, сопоставить по ведущим качествам с однозначно оценённым предметом, чтобы массовый читатель легко смог декодировать социально-оценочную информацию,

• социальный факт изначально манипулятивен и эта манипуляция должна быть вскрыта, доступно предъявлена массовому сознанию,

• текст рассчитан на интеллектуала с обширным кодовым багажом, которому необходимо кроме собственного объяснения принять во внимание «чужие» оценочные схемы,

• индивидуальная авторская стилистика тяготеет к ассоциативности и художественной многомерности точно так же, как к ней стремится современный читатель, живущий одномоментно в собственной бытовой реальности и в «чужом» виртуальном пространстве (информативном, коммуникативном), не чурающийся постмодернистской традиции освоения «чужого» смысла и т.д.

Тщательно выбранные знаки (нормативные, метафорические, символические) организуют образный каркас аналитического текста. Индивидуальная манера введения в текст этих знаков, речевая стратегия автора, логический рисунок его размышлений, языковой узор сочинения особенно важны в аналитике, потому что призваны резко активизировать мысли читателя, мгновенно включить его в процесс рассуждения и постижения социальной схемы.

Понять предложенную концепцию, быстро оценить ее (соответственно, принять или не принять), в итоге поместить оценочно окрашенное событие в собственную картину мира читателю помогают разные творческие приемы автора и типы образов, введенные в текст.

Так, с прецедентных художественных образов или образов мира искусства снимается уникальность и художественный лоск, из них извлекается только концептуальная суть. Именно эти образы, заряженные тональностью (эмоциональной оценочностью), помогают быстро сориентироваться в выборе позиции, в рациональной оценке предмета.