Послесловие

ровала. Есть основания полагать, что она была ему созвучна (в качестве отличительной особенности нарождавшегося в начале века общего «системного» стиля мышления) и в ранний — филологический — период научных занятий.

Видя ее преимущества, Выготский вместе с тем показал ее неспособность справиться с проблемой качественных сдвигов в психическом развитии как в плане перехода от интеллекта высших животных к человеческому сознанию, так и в плане преобразований, испытываемых самим этим сознанием (прежде всего мышлением и речью) в различные возрастные периоды. Понятие о гештальте не только утверждало целостность психических (и изоморфных им физических) структур в противовес представлению о психических «атомах», оно содержало идею насыщенности «поля поведения» смысловым (образным) содержанием в противовес представлению о том, что поведение строится путем слепого перебора реакций.

За понятием о гештальте стояла категория образа как непременного регулятора психической активности. Превращая это понятнее универсальный объяснительный принцип, гештальттеория, как показал Выготский, не смогла наметить продуктивный подход к механизму психического развития. С какой бы настойчивостью ни подчеркивалась структурированность и целостность смыслового (образного) содержания психических актов, чтобы понять их генез, развитие, перестройку, требовалось выйти за пределы гештальтов как таковых к детерминирующим умственную организацию человека силам, прежде всего социальным.

Обращение к социальности, предпринятое Ж- Пиаже, вносило новую струю в исследование мышления и речи. Однако трактовка социальности как «общения сознаний» отъединяла субъекта познавательной активности от тех реальных, практических действий, благодаря которым эта активность приобретает направленность и содержание. «Социальная практика» — таково было слово, воспринятое Выготским у Ленина и ставшее для замечательного советского психолога последним в его поисках факторов развития психики.

III

Особое место среди теоретико-исторических работ Выготского принадлежит исследованию кризисной ситуации, охватившей психологическую науку в первой четверти XX в. Тревожные голоса по этому поводу раздавались повсюду, как в России, так и за рубежом. В русской литературе об этом писали Н.Н. Ланге, В.А. Вагнер и другие. Через год после того как Л.С. Выготский завершил рукопись «Исторический смысл психологического кризиса», известный австрийский психолог К. Бюлер выпустил книгу «Кризис психологии». Но первая попытка исследования и научного объяснения этого феномена о марксистских позиций принадлежала Выготскому.

Внешним выражением этого кризиса было появление новых школ и направлений. Понятие о школе многозначно. В данном случае имеется в виду расщепление науки на направления или системы, сторонники которых оперировали разными фактами и идеями, не принимали факты и идеи друг друга.

Фрейдизм, бихевиоризм, гештальтизм, персонализм — каждая из этих систем требовала покончить с прежними представлениями осознании и методами его изучения. Каждая претендовала на переворот, на открытие новой эры в психологической науке. Перед молодой советской психологией встал вопрос: с кем и по какому пути идти в решении проблем психологии?

Став на почву марксизма, Выготский неизбежно должен был радикально разойтись в своем научно-рефлексивном анализе с теми, кто следовал идеалистической методологической линии. Его расхождения важны и поучительны для теории науки, для решения вопроса о том, как ее строить.

В этом плане особый интерес представляет его полемика со швейцарским психологом Л. Бинсвангером, выступившим с планом «критики психологии», под которым подразумевалось рассмотрение основных понятий науки, ее логики, способов ее внутренней организации. Замысел состоял в том, чтобы создать особую науку о последних основаниях и общих принципах психологического познания.

449