Ji. С. Ььииккии

рефлекса на ток — стоит только сказать испытуемому, чтобы он не отдергивал руку.

Итак, в методику опыта вводится «соответственно подходящая речь» для выработки дифференцировки. То же самое средство годится не только для вызывания торможения, но и для возбуждения рефлекторной деятельности. «Если мы на словах предложим объекту отдергивать кисть его руки на какой-либо определенный сигнал», то эффект будет нисколько не хуже, чем при отдергивании руки при пропускании тока через пластинку. Протопопов полагает, что мы всегда возбудим желаемую нам реакцию. Очевидно, что и отдергивание руки по словесному уговору с испытуемым, с точки зрения рефлексологии, есть условный рефлекс. И вся разница между этой условной реакцией и другой, выработанной с рефлекса на ток, исчерпывается тем, что здесь мы имеем вторичный условный рефлекс ^в, а там — первичный. Но и Протопопов признает, что это обстоятельство говорит скорее в пользу именно такой методики. «Несомненно,— говорит он,— рефлексологические исследования на человеке в будущем должны вестись главным образом с помощью вторичных условных рефлексов» (там же, с. 22). И в самом деле, разве не очевидно, что существеннейшим моментом — и количественно, и качественно — в поведении человека при анализе окажутся именно су-перрефлексы и именно они объяснят поведение в его статике и его динамике? Но при этих двух допущениях: 1) возбуждения и ограничения (дифференцировки) реакции при помощи словесной инструкции, 2) пользования всеми видами реакций, в том числе и словесной, речевой,— мы вступаем всецело в область методики экспериментальной психологии.

В.П. Протопопов дважды в цитированной исторической статье останавливается на этом. Он говорит: «Постановка опытов в данном случае... вполне идентична с той, которая издавна применяется в экспериментальной психологии при исследовании так называемой простой психической реакции». Далее включаются «разнообразнейшие модификации в постановке опытов, например, возможно в рефлексологических целях применить и так называемый ассоциативный эксперимент...⁷ и, пользуясь им, учитывать не только настоящее объекта, но и открывать следы прежних раздражений, включая и заторможенные» (там же).

Переходя с такой решительностью от классического эксперимента рефлексологии к богатейшему разнообразию психологической экспериментатики, на которой и до сих пор лежит запрет для физиологов, намечая g большой смелостью новые пути и методы рефлексологии, Протопопов все же при всей высокой оценке психологического эксперимента оставляет недоговоренными два чрезвычайно существенных пункта, обоснованию и защите которых посвящена настоящая статья.

Первый касается техники и методики исследования^ второй —

46

МЕТОДИКА РЕФЛЕКСОЛОГИЧЕСКОГО И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

принципов и целей двух (?) наук. Оба тесно связаны друг с другом, и с обоими связано одно существенное недоразумение, которое затемняет дело. Признание обоих остающихся еще не выясненными пунктов диктуется как логически неизбежными выводами из уже принятых рефлексологией положений, так и тем ближайшим шагом, который уже предрешен всей линией развития этой методики и будет сделан в самое скорое время.

Что же остается такого, что не дает окончательно и полностью совпасть и слиться методике психологического и рефлексологического экспериментов? При той постановке вопроса, которую принимает Протопопов, только одно: опрос испытуемого, словесный ответ его относительно протекания некоторых сторон процессов и реакций, не улавливаемых иным способом экспериментаторами, высказывание, свидетельство самого же объекта опыта. Здесь как будто и заключена суть расхождения. Это расхождение рефлексологи не прочь сделать принципиальным и решающим.

Этим они связывают его со вторым вопросом — о различных целях обеих наук. Протопопов ни разу не упоминает об опросе испытуемого.

В.М. Бехтерев ^b (1923) много раз говорит о том, что субъективное исследование с точки зрения рефлексологии может быть допускаемо только на себе самом. Между тем именно с точки зрения полноты рефлексологического исследования необходимо вести опрос испытуемого. В самом деле, поведение человека и установление у него новых условных реакций определяется не только выявленными (явными), полными, до конца обнаруженными реакциями, но и не выявленными в своей внешней части, полузаторможенными, оборванными рефлексами. Бехтерев вслед за И.М. Сеченовым ⁹ показывает, что мысль только заторможенный рефлекс, задержанный, оборванный на двух третях рефлекс, в частности, словесное мышление — наиболее частый случай задержанного речевого рефлекса.

Спрашивается: почему допустимо изучать речевые рефлексы полные и даже возлагать на эту область главные надежды, а заторможенные, не выявленные в своей внешней части, тем не менее безусловно объективно существующие те же рефлексы учитывать нельзя? Если я произнесу вслух так, чтобы слышал экспериментатор, пришедшее мне по ассоциации слово «вечер», это подлежит учету как словесная реакция — условный рефлекс. А если я слово произнесу неслышно, про себя, подумаю,— разве от этого оно перестает быть рефлексом и меняет свою природу? И где грань между произнесенным и непроизнесенным словом? Если зашевелились губы, если я издал шепот, но все еще неслышный для экспериментатора,— как тогда? Может он просить меня повторить вслух это слово или это будет субъективный метод, интроспекция и прочие запрещенные вещи? Если может (а с этим, вероятно, согласятся почти все), то почему не может просить сказать вслух мысленно произнесенное

47