Л. С. Выготский

того, как оно стало совершенным образцом мышления. Но как оно из этой примитивной структуры превратилось в абстрактное понятие, служащее прототипом всех отвлеченных понятий,— это структурный принцип оставляет вне поля объяснения. Здесь принципиальное объяснение уступает место фактическому описанию известной последовательности, констатированию фактов.

Так же точно структурный принцип превосходно объясняет истоки развития памяти. Но как эти примитивные структуры памяти переходят в активное обращение с воспоминаниями — этого структурный принцип не объясняет, ограничиваясь снова простым констатированием смены пассивного и активного запоминания.

То же самое имеет место и в отношении неразумных и разумных структур. Превращение одних в другие остается неразрешимой загадкой g точки зрения этого принципа.

Благодаря этому создается совершенно своеобразное отношение между объяснительным принципом и фактическим материалом, к которому он прилагается. Это освещение снизу вверх приводит автора неизбежно к тому, что ранние, начальные, доисторические стадии детского развития освещаются адекватно и убедительно. Самый же ход развития, т. е. процесс отрицания этих начальных стадий и превращения их в стадии развитого мышления, остается необъяснен-ным.

Это не случайно. Все эти факты, вместе взятые, упираются в одну точку, без выяснения которой мы не могли бы с пользой для дела двигаться дальше. Эта точка лежит в области проблемы значения.

Как мы видели уже, структурная психология начинает исторический путь с проблемы осмысленности. Но за этой проблемой она видит только примитивную, изначальную осмысленность, равно присущую инстинктивным и интеллектуальным, низшим и высшим, животным и человеческим, историческим и доисторическим формам психологической жизни. С помощью принципа, найденного в полуинстинктивном поведении обезьяны, объясняются процессы развития речи и мышления у ребенка.

Касаясь вопроса о возникновении речи, Коффка воспроизводит известное положение В. Штерна: в начале развития разумной речи стоит величайшее открытие, которое делает ребенок и которое состоит в том, что всякая вещь имеет свое имя. Он принимает аналогию К. Бюлера между этим «величайшим открытием в жизни ребенка» и употреблением орудия у обезьяны. Он говорит вслед за Бюлером, что слово так же входит в структуру вещи, как палка для шимпанзе входит в ситуацию добывания плода.

Так же точно Коффка "объясняет и первое обобщение ребенка, которое выражается в том, что раз усвоенное слово ребенок применяет все к новым и новым предметам. «Как нужно понимать эти перенесения?» — спрашивает он. Бюлер вполне справедливо сравнивает

272

ПРОБЛЕМА РАЗВИТИЯ В СТРУКТУРНОЙ ПСИХОЛОГИИ

перенесения, наблюдающиеся в период называния, в перенесением у шимпанзе, когда, например, шимпанзе употребляет поля шляпы в качестве палки. Этим определяется направление, в котором надо искать объяснение вопроса.

Если бы эта аналогия между усвоением речи и употреблением палки обезьяной была закономерна, ничего нельзя было бы возразить против всего дальнейшего построения Коффки. Однако при ближайшем рассмотрении она оказывается в корне ложной, а вместе б ней оказываются представленными в ложном свете и все связанные с ней проблемы. Ложность этой аналогии заключается в том, что здесь игнорируется в слове самое существенное — психологический признак, определяющий его психологическую природу. Игнорируется то, без чего слово перестает быть словом, именно значение слова.

Правда, Коффка, прилагая структурный принцип к объяснению возникновения речи в детском возрасте, указывает на осмысленный характер этих первых речевых операций у ребенка. Но он ставит знак равенства между значением, которое приобретает палка в наглядной ситуации обезьяны, и значением слова. Это и представляется нам принципиально незакономерным.

Ведь значению слова мы обязаны тем, что с его помощью становится впервые возможно отвлеченное мышление в понятиях. Становится возможной та специфически человеческая деятельность, которая невозможна у обезьяны и сущность которой заключается в том, что человек начинает определяться в своем поведении не наглядно воспринимаемым, не структурой зрительного поля, а только мыслями.

Здесь Коффка проглядывает тот диалектический скачок, который совершает развитие при переходе от ощущения к мышлению. Недаром вся проблема мышления оказывается наиболее неразработанной в структурной психологии и построенной почти везде на формальной аналогии со зрительными структурами. Нельзя не согласиться с мнением, которое особенно энергично защищает в последнее время Э. Брунсвик ⁸ и которое заключается в том, что наиболее трудные проблемы для структурной психологии — это именно проблемы значения. Эта психология растворяет проблему специфического значения слова в общей проблеме неспецифической осмысленности всего поведения. Поэтому фактически столь отчетливо выступающая разница между связанным поведением обезьяны и свободным поведением мыслящего человека остается без принципиального учета.

Повторяем еще раз, что вся парадоксальность положения заключается в том, что Коффка не проходит мимо фактов, он видит все многообразие явлений, не укладывающихся в рамки структур? ного объяснения, но он везде склонен не придавать принципиаль-

273