Послесловие

ным компонентом индивидуального сознания является значение, влекла за собой далеко идущие последствия. Перед нами один из тех поворотных пунктов, который отделял предшествующий период творчества Выготского от того, который мы сейчас рассматриваем. «В старых работах, — отмечал он,— мы игнорировали то, что знаку присуще значение... Мы исходили из принципа константности значения, выносили значение за скобки... Если прежде нашей задачей было показать общее между «узелком» и логической памятью, теперь наша задача заключается в том,, чтобы показать существующее между ними различие» («Проблема сознания», с. 158).

«Узелок» — это знак, правда «культурный знак», и в качестве такового отличный от си г нала-раздражителя как регулятора поведения на предчеловеческом уровне. Но функция знака в качестве носителя предметного значения (в системе культуры) в период разработки культур но-исторической теории (по признанию самого автора этой теории) выносилась за скобки. Это, естественно, препятствовало выявлению той специфической качественной характеристики сознания, которук> не могли получить его предшествующие исследователи, и тем самым объяснению сознания с позиций системности и историзма.

Такую перспективу открывала идея о том, что ткань сознания построена из значений, что именно в сфере значений, а не знаков Действуют факторы, которые изменяют межфункциональные отношения.

Тезис о том, что значения (в отличие от знаков, с одной стороны, от понятий в-качестве логических форм — с другой) трансформируются в процессе индивидуального развития субъекта, вносил в психологическую интерпретацию сознания? идею чрезвычайной важности. Он намечал новые перспективы исследования сознания соответственно замыслу построения «вершинной» психологии.

Как и в «глубинной» психологии (фрейдизм и др.), в феноменах, непосредственно выступающих перед субъектом (в поле или потоке его сознания), усматривалась не первичная данность, а производное механизмов, в которые можно проникнуть лишь опосредованно, вскрывая недоступные интроспекции пласты. Но есл» «глубинная» психология искала эти пласты в квазибиологическом подполье, то Выготский исходил из того, что его новый подход обнажает не «глубины», а «вершины» личности, ее интимные связи с надиндивидуальным миром развивающейся человеческой культуры. Ведь значение неотчленимо от слова (хотя и не идентично ему), а слово как компонент языка концентрирует в себе богатства социального развития его творца — народа. Слово живет в общении, и благодаря ему, подчеркивает Выготский в своей новой программе, отвечая на вопрос о том, «что движет значениями, что определяет их развитие», становится возможным «сотрудничество сознаний».

На этом оборвался последний период исканий Выготского в области теоретической психологии; на идеях, огромную перспективность которых ощущаешь через полстолетия с особой остротой, быть может, даже резче, чем в те времена, когда они роились в еще незрелой, незавершенной форме в голове их генератора.

Когда психология заявила о себе как о самостоятельной науке, она претендовала на то, чтобы быть наукой о сознании. Но, как показал Выготский, определяя себя как науку о сознании, психология о сознании почти ничего не знала. Разве можно было считать имеющими серьезное научное значение ее выводы о тождестве, непрерывности, ясности сознания? Эти выводы назывались законами. Но их формальный характер был очевиден. Перед психологией стояла задача объяснить скрытые от самонаблюдения объективные механизмы построения и развития сознания как функциональной системы, содержательными компонентами которой являются особые единицы — значения, соотносящие субъекта с миром культуры и с созидающими этот мир в процессе общения людьми.

II

Нет ни одной теоретической работы Выготского, в которой бы он не соотносил размышления о проблемах психологии с ситуацией в мировой науке. Эти работы— непрерывный диалог с представителями различных течений, направлений, школ«

444