§ 7. Исследовательский замысел этого сочинения

Но для нас самих, философов этой современности, что могут и что должны для нас означать размышления, подоб­ные только что проведенным. Хотим ли мы лишь слышать здесь академические речи? Можем ли мы просто вновь вер-

33

нуться к своему призванию, к прерванной работе над на­шими «философскими проблемами», и стало быть к даль­нейшему построению нашей собственной философии? Можем ли мы пойти на это всерьез, будучи твердо уверены в том, что ей, равно как и философии всех философов про­шлого и настоящего, уготована перспектива лишь мимо­летного, однодневного бытия в растительном царстве вновь и вновь вырастающих и умирающих философий?

Ведь именно в этом заключается наша собственная нуж­да, общая для всех нас, поскольку мы не принадлежим к философствующим литераторам, а, воспитанные подлин­ными философами великого прошлого, живем ради исти­ны и, только живя такой жизнью, пребываем и хотим пре­быть в своей собственной истине. Но как философы, при­надлежащие этой современности, мы впали в мучительное экзистенциальное противоречие. Мы не можем отказаться от веры в возможность философии как задачи и, следова­тельно, в возможность универсального познания. Как серьезные философы мы сознаем себя призванными к этой задаче. Но как же нам удержать веру, которая имеет смысл только в связи с одной, единственной общей для всех нас целью, с самой философией?

В наиболее общих чертах мы уже поняли также, что в со­вокупном человеческом вот-бытии человеческое фило­софствование и его результаты менее всего обладают зна­чением всего лишь приватных или как-либо иначе ограни­ченных культурных целей. Стало быть — и как можно этим пренебречь? — в нашем философствовании мы выступаем как функционеры человечества. Целиком личная ответст­венность за истинность нашего собственного, основанно­го на внутреннем личном призвании бытия в качестве фи­лософов несет в себе и ответственность за истинное бытие человечества, которое возможно только в стремлении к те-лосу и которое если вообще и может быть осуществлено в действительности, то только через философию, т. е. через нас, если мы всерьез являемся философами. Нет ли здесь —

34

в этом экзистенциальном «если» — какой-то уступки? И если нет, то что делать нам, чтобы мы могли верить, нам, тем, кто верит, кто не может всерьез продолжать свое прежнее философствование, от которого можно ожидать лишь философий, но не философии?

Первая попытка исторического осмысления не только прояснила для нас фактическое положение современности и его нужду как трезво установленный факт; она также на­помнила нам, что и в постановке цели, на которую указыва­ет слово «философия», и в своих понятиях, проблемах и ме­тодах мы как философы являемся наследниками прошлого. Ясно,— и что еще могло бы здесь помочь? — что требуется подробное историческое и критическое осмысление пройден­ного, чтобы до принятия каких бы то ни было решений позабо­титься о радикальном понимании самих себя: нужно обра­титься вспять и поставить вопрос о том, чего хотели от фи­лософии изначально, в давние времена, и чего от нее про­должали хотеть все исторически сообщавшиеся между со­бой философы и философии; при этом нужно критически взвесить то, чтб в постановке цели и в методе указывает на ту последнюю изначальную подлинность, которая, будучи од­нажды усмотрена, аподиктически вынуждает этого хотеть.

Пока остается неясным, как осуществить это в действи­тельности и что в конечном счете следует подразумевать под аподиктичностью, которая решающим образом опре­деляет наше экзистенциальное бытие как философов. Ниже я хочу предложить те пути, по которым ходил сам, пригодность и незыблемость которых проверял десятиле­тиями. Таким образом, отныне мы пойдем вместе, настро­ив свой дух крайне скептически, однако вовсе не с ходу не-гативистски. Мы попытаемся пробиться сквозь корку овнешненных «исторических фактов» истории филосо­фии, вопрошая, выявляя, испробуя ее внутренний смысл, ее скрытую телеологию. Постепенно на этом пути — сперва едва уловимо, но затем все более настойчиво — станут заяв­лять о себе возможности совершенно новых поворотов

35

взгляда, которые будут отсылать нас в новые измерения. Возникнут никогда прежде не возникавшие вопросы, от­кроются для работы еще не исхоженные поля, обнаружатся никогда еще радикально не понятые и не схваченные кор­реляции. В конце концов они вынудят нас существенно и основательно изменить совокупный смысл философии, остававшийся «само собой разумеющимся» во всех ее исто­рических формах. С постановкой новой задачи и обретени­ем ею универсальной аподиктической почвы появляется практическая возможность новой философии — возмож­ность построения ее на деле. Оказывается также, что к это­му новому смыслу философии, хотя и не сознавая того, внутренне была направлена вся философия прошлого. В этом отношении станет, в частности, ясна и понятна тра­гическая несостоятельность психологии Нового времени; станет понятна противоречивость ее исторического вот-бытия, состоящая в том, что, с одной стороны, она (по своему исторически сложившемуся смыслу) должна была притязать на статус фундаментальной философской науки, а с другой — отсюда вытекали явно абсурдные следствия так называемого «психологизма».

Я пытаюсь лишь вести за собой, а не поучать, пытаюсь лишь выявлять, описывать то, что я вижу. Я не притязаю ни на что, кроме позволения по совести и со знанием дела вы­сказаться в первую очередь перед самим собой, а в меру этого также и перед другими, как тот, кто во всей ее серьез­ности испытал в своей жизни судьбу философского вот-бытия.