§ 31. Кант и недостаточность современной ему психологии.

Непрозрачность различия между трансцендентальной субъективностью и душой

Чтобы поспособствовать отчетливому пониманию того, что здесь конкретно подразумевается, и таким образом ос­ветить ситуацию, остававшуюся непрозрачной для всей той исторической эпохи, мы приведем следующее сообра­жение, которое, конечно же, наполняется смыслом лишь на очень поздней стадии исторического процесса.

Исток всех познавательных загадок был уже заранее за­ключен в развитии философии Нового времени сообразно свойственному ей рационалистическому идеалу науки,

1 Но это не подразумевалось в начале. Для Канта, рассматривавшего повседневный мир как мир человеческого сознания, первым делом нуж­но было пройти через психологию, но через такую психологию, которая позволяла выразить в словах субъективные переживания сознания мира, выразить их действительно, так, как они открывались в переживании. Это оказалось бы возможным, если бы плодоносные намеки Декарта от­носительно cogitata qua cogitata не были обойдены вниманием господ­ствующей локковской философии, а проросли в виде интенциональной психологии.

160

систематически распространявшемуся на все выделявшие­ся из нее особые науки. Этот порыв в развитии особых ра­циональных наук, отчасти очевидно удавшихся, отчасти же развиваемых в надежде на успех, внезапно застопорился. В построении одной из этих наук, психологии, возникли загадки, которые ставили под вопрос всю философию.

Конечно, психология Локка, предваренная ньютоно­вым естествознанием, находила особенно интересные темы в том, что в явлениях было лишь субъективным (и со времен Галилея предосудительным), равно как и вообще во всем том, что причиняло рациональности ущерб с субъек­тивной стороны: в неясности понятий, в расплывчатости суждений, в способностях рассудка и разума во всех их об­личьях. Ведь речь шла о способности человека к душевным свершениям [Leistungen], и притом к таким, которые долж­ны были создать подлинную науку и тем самым дать начало подлинной практической разумной жизни. Таким обра­зом, в этот круг входят и вопросы о существе и объективной значимости [Gultigkeit] чисто рационального, логического и математического познания, о своеобразии естественно­научного и метафизического познания. Разве, в таком об­щем аспекте, это не требовалось на самом деле? Было несо­мненно правильным и полезным, что Локк счел науки ду­шевными свершениями (пусть даже слишком обращая внимание на то, что происходит в отдельной душе) и всюду ставил вопросы об истоках, ведь свершения можно понять только из их собственного действия. Однако у Локка все это, конечно, оставалось поверхностным, неметодиче­ски-беспорядочным, и к тому же происходило в рамках на­турализма, из которого как раз и развился юмовский. фик­ционализм.

Поэтому Кант, конечно же, не мог без оговорок прибе­гать к психологии Локка. Но разве правильно было отбра­сывать из-за этого то всеобщее, что содержалось в локко-вой — психологически-теоретико-познавательной — по­становке вопроса? Разве не было бы совершенно

161

корректным каждый поднятый Юмом вопрос понять спер­ва как вопрос психологический? Если рациональная наука становится проблемой, если проблематичным становится притязание чисто априорных наук на безусловную объек­тивную значимость, т. е. на роль возможного и необходи­мого метода рациональных наук о фактах, то прежде всего следовало бы (как мы подчеркивали выше) подумать о том, что наука вообще является человеческим свершением, соз­дается людьми, которые сами находят себя в мире, в мире всеобщего опыта; это разновидность практических свер­шений, направленных на духовные образования известно­го вида, называемые теоретическими. Как и всякая прак­тика, она в своем собственном и сознаваемом самим дейст­вующим смысле соотносится с предданным миром опыта и в то же время включена в него. Таким образом, можно будет сказать, что неясности, связанные с осуществлением ду­ховного свершения, могут быть прояснены только из пси­хологических выкладок и тем самым удерживаются в пред-данном мире. Кант в своей постановке вопроса и в своем регрессивном методе, конечно, тоже пользуется преддан­ным миром, но если он при этом конструирует трансцен­дентальную субъективность, скрытыми трансценденталь­ными функциями которой с неукоснительной необходи­мостью формируется мир опыта, то он сталкивается с той трудностью, что особое своеобразие человеческой души (которая сама принадлежит миру и потому предполагается вместе с ним) состоит в том, что она должна осуществлять (и уже осуществить) свершение, формирующее облик все­го этого мира. Но как только мы отличаем эту трансцен­дентальную субъективность от души, мы сразу попадаем в область непонятного и мифического.

162