§ 34. Экспозиция проблемы науки о жизненном мире

а) Разница между объективной наукой и наукой вообще

Не является ли жизненный мир как таковой чем-то наи­более общеизвестным, чем-то всегда уже само собой разу­меющимся во всякой человеческой жизни, в своей типике всегда уже хорошо знакомым нам благодаря опыту? Все его

169

горизонты неизвестности — не суть ли это всего лишь го­ризонты того, что известно несовершенным образом, зара­нее знакомые в самой всеобщей своей типике? Конечно, для донаучной жизни достаточно этого знакомства и того способа, каким неизвестное переводится в известное, ка­ким на основе опыта (подтверждающегося в самом себе и при этом исключающего всякую видимость) и индукции добывается окказиональное познание. Этого достаточно для повседневной практики. Если же. можно и нужно про­двинуться дальше, если должно состояться «научное» по­знание, то о чем ином может идти речь, кроме того, что и так имеет в виду, чем и так занимается объективная наука? Разве научное познание как таковое не есть «объективное» познание, направленное на некий познавательный суб­страт, имеющий значимость для каждого в безусловной всеобщности? И все же мы, как это ни парадоксально, от­стаиваем наше утверждение и требуем, чтобы унаследован­ное понятие объективной науки — в силу вековой тради­ции, в которой воспитаны все мы,— не подменяло здесь со­бой понятие науки вообще.

Быть может, титул «жизненный мир» позволяет и требу­ет ставить различные, хотя и существенным образом свя­занные друг с другом научные задачи и, быть может, к под­линной и полной научности как раз и относится то, что их нужно рассматривать только все вместе, следуя при этом существенному порядку их фундирования, а не одну, объ­ективно-логическую, ради нее самой (это особое сверше­ние в рамках жизненного мира), оставляя другие в науч­ном отношении вообще вне поля зрения; т. е. никогда на­учно не спрашивая о том, каким способом жизненный мир постоянно функционирует как подоснова, каким об­разом его многочисленные дологические значимости обосновывают логические, теоретические истины. Быть может, научность, которой требует этот жизненный мир как таковой, в его универсальности, это научность своеоб­разная, как раз не объективно-логическая, но — посколь-

170

ку дает последние обоснования — не низшая, а по своей ценности более высокая научность. Но как же нам претво­рить в действительность эту совершенно иную по своему виду научность, которую до сих пор всегда подменяла объ­ективная? Идея объективной истины во всем своем смыс­ле заранее определена своим контрастом с идеей истины до- и вненаучной жизни. Последняя находит последний и глубочайший источник подтверждения в «чистом» опыте (в вышеописанном смысле), во всех его модусах воспри­ятия, воспоминания и т. д. Но эти слова нужно действи­тельно понимать так, как они понимаются в самой донауч­ной жизни, т. е. в них нельзя привносить психофизиче­скую, психологическую интерпретацию из какой-либо объективной науки. И прежде всего, чтобы сразу упомя­нуть о важном, нельзя тотчас же прибегать к якобы непо­средственным «данным ощущения», как если бы именно ими непосредственно характеризовались чисто созерцае­мые данности жизненного мира. Действительно первое есть «всего лишь соотнесенное с субъектом» созерцание донаучной мировой жизни. Конечно, для нас это «всего лишь», как давнее наследство, имеет пренебрежительный оттенок 86£,а. В самой донаучной жизни этого оттенка, ко­нечно же, нет; здесь это наследие составляет область на­дежного подтверждения, область хорошо подтвержденных предикативных познаний и ровно настолько надежных истин, как того требуют определяющие его смысл практи­ческие жизненные намерения. Пренебрежительность, с которой ученый, следующий нововременному идеалу объ­ективности, относится ко всему «всего лишь соотнесенно­му с субъектом», ничего не меняет в его собственном спо­собе бытия, как ничего не меняет и в том, что ему самому этого оказывается все же вполне достаточно, где бы ни приходилось ему к этому прибегать.

171

Ь) Использование соотнесенных с субъектом опытов для объективных наук и наука о них

Науки осуществляют свои построения на само собой ра­зумеющейся почве жизненного мира, извлекая из него то, что когда-либо бывает потребно для тех или иных пресле­дуемых ими целей. Но пользоваться жизненным миром та­ким способом не означает научно познавать сам этот мир в его собственном способе бытия. Эйнштейн, к примеру, ис­пользует эксперименты Майкельсона и результаты их про­верки другими исследователями, проведенной с помощью приборов, которые представляют собой копию майкельсо-новых, с использованием тех же масштабов, с констатаци­ей совпадений и т. п. Несомненно, что все здесь задейство­ванное, персонал, аппаратура, помещение лаборатории и т. п. само вновь может стать темой для постановки вопро­сов, объективной в обычном смысле, в смысле позитивных наук. Но Эйнштейн никак не мог использовать теоретиче­скую, психолого-психофизическую конструкцию объек­тивного бытия г-на Майкельсона, а имел дело только с че­ловеком, доступным ему (как и любому в донаучном мире) в качестве предмета простого опыта, с человеком, вот-бы-тие которого в этой жизненной активности и ее результатах в общем для всех жизненном мире всегда уже является предпосылкой для всех объективно-научных вопросов, на­мерений, свершений Эйнштейна касательно эксперимен­тов Майкельсона. Конечно, это один общий для всех мир опыта, в котором и Эйнштейн, и любой другой исследова­тель знает себя как человека, в том числе и тогда, когда он занят своими исследованиями. Именно этот мир и все, что в нем происходит, мир, используемый, смотря по потреб­ности, для научных и других целей, с другой стороны, для каждого естествоиспытателя в его тематической установке на «объективную истину» этого мира отмечен печатью «всего лишь соотнесенного с субъектом». В контрасте с этим определяется, как мы говорили, смысл «объектив-

172

ной» постановки задач. Это «соотнесенное с субъектом» должно быть «преодолено»; ему можно и нужно противо­поставить гипотетическое по-себе-бытие, субстрат логи­ко-математических «истин-по-себе», к которым можно приближаться во все новых и все более удачных гипотети­ческих попытках и оправдывать их через подтверждение в опыте. Это одна сторона. Но пока естествоиспытатель ис­пытывает такой объективный интерес и действует сообраз­но ему, соотнесенное с субъектом, с другой стороны, все же функционирует для него вовсе не как нечто незначитель­ное и проходное, а как то, что для каждого объективного подтверждения дает последнее обоснование теоретико-ло­гической бытийной значимости, т. е. как источник очевид­ности, источник подтверждения. Видимые масштабы, де­ления шкалы и т. п. используются как действительно суще­ствующие, а не как иллюзорные; стало быть, то, что действительно существует в жизненном мире как дейст­венное, составляет здесь посылку.

с) Является ли соотнесенное с субъектом предметом психологии ?

Вопрос же о способе бытия этого субъективного или о науке, которая должна заниматься им в его бытийном универсуме, естествоиспытатель, как правило, постарает­ся обойти указанием на психологию. Но здесь опять-таки нельзя протаскивать сущее в смысле объективной науки, когда вопрос стоит о сущем в смысле жизненного мира. Ибо то, что с давних пор, во всяком случае, с момента обоснования нововременного объективизма в познании мира, называется психологией,— какую бы из историче­ских попыток ее построения мы ни взяли,— само собой разумеющимся образом имеет смысл «объективной» нау­ки о субъективном. Позднее нам придется сделать про­блему возможности объективной психологии предметом

173

подробного разбирательства. Пока же, чтобы гарантиро­ванно избежать искушения подменить одно другим, сле­дует четко уловить контраст между объективностью и свойственной жизненному миру субъективностью как то, что определяет основной смысл самой объективной науч­ности.

d) Жизненный мир как универсум всего принципиально

доступного созерцанию. «Объективно-истинный» мир

как принципиально недоступная созерцанию

«логическая» субструкция

Как бы ни обстояло дело с проведением или с самой воз­можностью проведения идеи объективной науки в отноше­нии духовного мира (стало быть, не только в отношении природы), эта идея объективности господствует во всей «университас» позитивных наук Нового времени и во все­общем языковом употреблении определяет смысл слова «наука». В этом уже заранее постольку содержится натура­лизм, поскольку понятие это заимствуется из галилеева ес­тествознания, так что научно «истинный», объективный мир всегда уже мыслится как природа в расширенном смысле слова. Контраст между субъективностью жизнен­ного мира и «объективным», «истинным» миром заключа­ется лишь в том, что последний представляет собой теоре­тико-логическую субструкцию, охватывающую то, что принципиально невоспринимаемо, принципиально непо­знаваемо в опыте в своем собственном самостном бытии [Selbstsein], тогда как субъективное жизненного мира це­ликом и по отдельности отмечено как раз своей действи­тельной опытной познаваемостью.¹

¹ Внося определения в опыт, бытийное подтверждение жизни приво­дит кполной убежденности. Даже если оно индуктивно, индуктивная ан­тиципация есть антиципация возможной познаваемости, которая все и решает. Индукции могут подтверждаться индукциями, в их совокупно-

174

Жизненный мир есть царство изначальных очевидно-стей. Данное с очевидностью, в зависимости от того, идет ли речь о восприятии или воспоминании, есть познанное в опыте как «оно само» в непосредственном присутствии [Prasenz] или припомненное как оно само; все прочие спо­собы созерцания суть способы привести к присутствию [vergegenwartigen] его само; каждое входящее в эту сферу опосредованное познание, говоря шире, каждый способ ин­дукции имеет смысл индукции чего-то доступного созерца­нию, чего-то, что некоторым образом может быть воспри­нято как оно само или припомнено как то, что было воспри­нято, и т. д. К этим модусам очевидностей сводится всякое возможное подтверждение, потому что это «оно само» (в том или ином модусе) в самих этих созерцаниях заключено как нечто действительно доступное интерсубъективному опыт­ному познанию и подтверждению, потому что это не мыс­ленная субструкция, в то время как, с другой стороны, такая субструкция, насколько она вообще претендует на истин­ность, может стать действительно истинной как раз только путем обратного соотнесения с такими очевидностями.

Это, конечно, сама по себе в высшей степени важная за­дача научного раскрытия жизненного мира: заставить счи­таться с исконным правом этих очевидностей, а именно с их более высоким достоинством в обосновании познания в сравнении с достоинством объективно-логических оче­видностей. Нужно полностью прояснить, т. е. привести к последней очевидности то, каким образом каждая очевид­ность объективно-логических свершений, дающая фор­мальное и содержательное обоснование объективной тео­рии (напр., математической, естественнонаучной), имеет свои скрытые источники обоснования в той жизни, где осуществляются последние свершения, где очевидная дан-

с ти. В их антиципациях познаваемости — также и потому, что каждое прямое восприятие само уже содержит индуктивные моменты (напри­мер, антиципация еще не познанных в опыте сторон объекта) — все за­ключено в дальнейшем понятии «опыта» или «индукции»

175

ность жизненного мира всегда имеет свой донаучный бы­тийный смысл, где она приобрела его и вновь приобретает. От объективно-логической очевидности (от математиче­ского «усмотрения», от естественнонаучного, позитив­но-научного «усмотрения», как оно выполняется ведущим свои исследования и дающим свои обоснования математи­ком и т. п.) путь здесь идет назад к праочевидности, в кото­рой всегда заранее дан жизненный мир.

Сколь бы странным и пока еще спорным ни показалось поначалу все сказанное здесь, всеобщее значение контраста между ступенями очевидности нельзя недооценивать. Про­никнутые эмпиризмом речи естествоиспытателей часто, если не всегда, звучат так, как будто естественные науки — это науки, основанные на опыте объективной природы. Но если эти науки являются опытными науками, то это верно не в том смысле, что они в принципе следуют опыту, что все они исходят из опыта, а все их индукции в конечном счете должны быть верифицированы опытом; верно это лишь в другом смысле, в котором опыт есть очевидность, разыгры­вающаяся чисто в жизненном мире, и как таковая — источ­ник очевидности для объективных констатации в науках, которые, со своей стороны, сами никогда не бывают опыта­ми объективного. Ведь, как оно само, объективное никогда не может быть познано в опыте, и это, кстати, бывает видно по самим естествоиспытателям, когда они, опровергая соб­ственные вносящие всюду путаницу, эмпиристские речи, интерпретируют объективное даже как нечто метафизиче­ски трансцендентное. С опытной познаваемостью объек­тивного дело обстоит не иначе, нежели с опытной познавае­мостью бесконечно далеких геометрических образований, и тем самым вообще с опытной познаваемостью всех беско­нечных «идей», например, с познаваемостью бесконечного числового ряда. Конечно, все «приближенные к созерца­нию» представления [«Veranschaulichungen»] идей по спосо­бу математических или естественнонаучных «моделей» — это вовсе не созерцания самого объективного, а созерцания,

176

относящиеся к жизненному миру и предназначенные для того, чтобы облегчить понимание соответствующих объек­тивных идеалов. Здесь по большей части свою роль играют разнообразные опосредования этого понимания, которое не всегда наступает столь же непосредственно и не всегда мо­жет стать очевидным, как в случае геометрической прямой, концепция которой возникает на основе происходящей из жизненного мира очевидности прямого края стола и т. п.

Для того чтобы вообще обрести здесь предпосылки для ясной постановки вопроса, потребуется изрядная обстоя­тельность, к примеру, для того чтобы освободиться прежде всего от постоянных подмен, к которым мы постоянно склонны в силу школьного господства объективно-науч­ных способов мышления.

е) Объективные науки как субъективные образования —

образования особой, теоретико-логической практики, сами

принадлежащие к полной конкретности жизненного мира

Коль скоро контраст прояснен, нужно теперь отдать должное и их существенной взаимосвязанности: объектив­ная теория в ее логическом смысле (в универсальной фор­мулировке: наука как тотальность предикативной теории, системы высказываний, «логически» понимаемых как «по-ложения-по-себе», «истины-по-себе» и в этом смысле ло­гически взаимосвязанных) коренится, основывается в жизненном мире, в принадлежащих ему изначальных оче-видностях. В силу этой укорененности объективная наука имеет постоянную смысловую соотнесенность с миром, в котором мы всегда живем, кроме прочего, и как ученые, а затем также и в общности ученых,— т. е. со всеобщим жиз­ненным миром. Но как результат работы донаучных лично­стей, отдельных и общающихся в ходе научной деятельно­сти, она сама при этом принадлежит жизненному миру. Правда, ее теории, логические образования, не относятся к

177

вещам жизненного мира, как камни, дома, деревья. Это ло­гические целые и логические части, состоящие из послед­них логических элементов. Скажем вслед за Больцано: это «представления-по-себе», «положения-по-себе», умоза­ключения и доказательства «по-себе», идеальные единицы значения, чью логическую идеальность определяет их те-лос «истина-по-себе».

Но эта идеальность, как и любая другая, ничего не меня­ет в том, что все это образования, созданные человеком, су­щественным образом связанные с актуальными и потенци­альными человеческими действиями, и потому они все же принадлежат к этому конкретному единству жизненного мира, конкретность которого простирается, стало быть, дальше, чем конкретность «вещей». То же самое (а именно, коррелятивно) справедливо и в отношении научной дея­тельности, опытно-познающей, формирующей логиче­ские образования «на основе» опыта, деятельности, в кото­рой они выступают в исконном виде и в исконных модусах варьирования, у отдельных ученых и в их совместной дея­тельности: как изначальность совместно рассмотренного положения, доказательства и т. д.

Мы попадаем в неудобную ситуацию. Если мы со всей необходимой тщательностью установили контраст, то одно и другое — жизненный мир и мир объективно-научный — у нас, конечно, связаны. Знание об объективно-научном мире «коренится» в очевидности жизненного мира. Он за­ранее дан научному работнику или общности работников как почва, но выстраиваемое на этой почве здание является все же новым, другим. Если мы перестаем быть погружен­ными в наше научное мышление, если мы осознаем, что будучи учеными мы все же остаемся людьми и как таковые тоже входим в состав жизненного мира, всегда сущего для нас, всегда заранее данного, то вместе с нами и вся наука вдвигается в жизненный мир — всего лишь «соотнесенный с субъектом». А что с самим объективным миром? Как об­стоит дело с гипотезой по-себе-бытия, первоначально свя-

178

занного с «вещами» жизненного мира, с «объектами», «ре­альными» телами, реальными животными, растениями, да и людьми в «пространство-временности» жизненного мира — если все эти понятия понимать теперь не с позиции объективных наук, а так, как они понимаются в донаучной жизни?

Не является ли эта гипотеза, которая, несмотря на иде­альность научных теорий, имеет актуальную значимость для субъектов науки (для ученых как людей), одной из прак­тических гипотез и планов наряду со многими другими, ко­торые составляют жизнь людей в их жизненном мире, зара­нее данном им и сознаваемом ими как всегда находящийся в их распоряжении, и не принадлежат ли ео ipso все цели, будь они «практическими» в каком бы то ни было вненауч-ном смысле или практическими под титулом «теоретиче­ских», тоже к единству жизненного мира, если только мы берем их в их целокупной и полной конкретности?

С другой же стороны, оказалось, что положения, тео­рии , все ученое здание объективных наук есть образование, полученное в результате той или иной активности создав­ших его ученых, связанных между собой в их совместной работе; говоря точнее, полученное в результате непрекра­щающегося надстраивания активных действий, из которых каждое более позднее всегда предполагает результат более раннего. И дальше мы видим, что все эти теоретические ре­зультаты характеризуются как значимые для жизненного мира, что как таковые они постоянно добавляются к его собственному составу и уже заранее принадлежат ему как горизонт возможных свершений становящейся науки. Итак, конкретный жизненный мир в одно и то же время об­разует почву, в которой коренится «научно истинный» мир, и объемлет в себе этот мир в своей собственной универ­сальной конкретности — как это понять, как систематиче­ски, т. е. с использованием соразмерной ему научности ура­зуметь всеобъемлющий способ бытия жизненного мира, который выглядит столь парадоксально?

179

Мы ставим вопросы, ясный ответ на которые отнюдь не лежит на ладони. Контраст и неразрывное единство вовле­кают нас в такие размышления, в ходе которых мы сталки­ваемся со все более мучительными трудностями. Парадок­сальная взаимосоотнесенность «объективно истинного» и «жизненного мира» делает загадочным способ бытия обоих. Стало быть, истинный мир в любом смысле, в том числе наше собственное бытие, в отношении смысла этого бытия становится загадкой. Пытаясь прийти к ясности и сталки­ваясь с возникающими парадоксами, мы одним разом осоз­наем беспочвенность всего нашего прежнего философство­вания. Как нам теперь действительно стать философами?

Мы не можем устоять перед мощью этой мотивации, здесь мы не можем отступить, поскольку и Кант, и Гегель, и Аристотель, и Фома занимались этими апориями и приво­дили свои аргументы.

J) Проблема жизненного мира не как частная, а как универсальная философская проблема

Научность, которая имеется в виду при решении беспо­коящей нас теперь загадки, это, конечно, новая научность, не математическая и вообще не логическая в историческом смысле, не такая научность, которая могла бы уже распола­гать готовой математикой, логикой, логистикой как уже пре­дуготовленной нормой, ведь последние сами являются объ­ективными науками в том смысле, который стал здесь про­блематичным, и, составляя часть проблемы, не могут ис­пользоваться в качестве посылок. Поначалу, пока подчерки­вался только контраст, пока мы заботились только о проти­вопоставлении, могло показаться, что нет нужды в чем-то ином и большем, чем объективная наука, точно так же как повседневная практическая жизнь проводит свои особенные и всеобщие разумные осмысления и для этого не нуждается ни в какой науке. Это так и есть, это общеизвестный факт,

180

который принимается без размышлений, а не формулирует­ся как основополагающий факт и не продумывается как соб­ственная тема мышления,— именно, что истины бывают двояки. С одной стороны — повседневно-практические, си­туативные истины, которые, конечно же, относительны, но, как мы уже подчеркивали, это именно те истины, в которых когда-либо нуждается практика и которых она ищет, строя свои планы. С другой стороны — научные истины, обоснова­ние которых приводит как раз к ситуативным истинам, но таким образом, что научный метод в своем собственном смысле от этого не страдает, поскольку и он хочет — и ему приходится — пользоваться именно этими истинами.

Поэтому, если руководствоваться не вызывающей сомне­ний наивностью жизни и при переходе от внелогической мыслительной практики к логической, к объективно науч­ной, то могло бы показаться, что тематика, выступающая под титулом «жизненный мир», представляет собой интел-лектуалистскую затею и происходит от свойственной Ново­му времени страсти все теоретизировать. Но, в противовес этому, мы смогли увидеть по крайней мере, что дело не мо­жет ограничиваться этой наивностью, что здесь обнаружи­ваются парадоксальные неясности, когда моменты, имею­щие всего лишь субъектную отнесенность, якобы преодоле­ваются объективно-логической теорией, которая, однако, как теоретическая практика людей, принадлежит ко всего лишь соотнесенному с субъектом и в то же время должна на­ходить в том, что соотнесено с субъектом, свои посылки, свои источники очевидности. Отсюда нет сомнения уже хотя бы в том, что все проблемы истины и бытия, все мысли­мые для их разрешения методы, гипотезы и результаты, будь то в отношении миров опыта или метафизических сверхми­ров, могут получить свою предельную ясность, свой очевид­ный смысл или очевидность своей бессмысленности только благодаря этому будто бы гипертрофированному интеллек­туализму. А среди них, пожалуй, и все последние, имеющие оправданный смысл или бессмысленные вопросы, возни-

181

кающие в ходе столь громко возглашаемых в последнее вре­мя попыток «возрождения метафизики».

В последних рассмотрениях нам стало в перспективе понятно величие проблемы жизненного мира, ее универ­сальное и самостоятельное значение. Напротив, проблема «объективно истинного» мира и соответственно объектив­но-логической науки, сколь бы настойчиво и сколь бы пра­вомерно она вновь и вновь ни выдвигалась, представляется теперь проблемой вторичного и более специального инте­реса. Пусть особое свершение нашей объективной науки Нового времени остается непонятным, нельзя отрицать того, что она составляет для жизненного мира значимость, возникшую в результате особой активности, и сама при­надлежит к конкретности этого мира. Стало быть, в любом случае для объяснения этого, как и всякого другого* завое­вания человеческой активности, нужно прежде всего при­нять во внимание конкретный жизненный мир, и притом в действительно конкретной универсальности, в которой он актуально или в плане горизонта [horizonthaft] включает в себя все значимости, приобретенные людьми для мира их совместной жизни, и в конечном итоге связывает всех их с абстрактно выделяемым мировым ядром: с миром обыч­ных интерсубъективных опытов. Правда, мы еще не знаем, как жизненный мир сможет стать независимой, целиком и полностью самостоятельной темой, как станут возможны научные высказывания о нем, которым как таковым (хотя и иначе, чем высказываниям наших наук) должна быть присуща своя «объективность», чисто методически при­сваиваемая необходимая действенность [Giiltigkeit], кото­рую мы или кто-нибудь еще можем подтвердить — и имен­но этим методом. Мы здесь абсолютные новички и не обла­даем логикой, которая призвана здесь устанавливать нор­мы; мы можем только размышлять, углубляться в еще не развернутый смысл нашей задачи, с чрезвычайной тща­тельностью заботиться о недопустимости предрассудков, о том, чтобы сохранить ее в чистом виде, без чужеродных

182

вкраплений (кое-что важное для этого нами уже было сде­лано); и отсюда, как в любом новом начинании, для нас должен произрасти наш метод. Ведь проясняя смысл зада­чи, мы добиваемся очевидности цели как таковой, а в эту очевидность существенным образом входит и очевидность возможных «путей» к ней. Обстоятельность и трудность предварительных осмыслений, которые нам еще предсто­ят, будет оправдана сама собой, не только величием цели, но существенной непривычностью и рискованностью тех идей, которые при этом будут введены в работу.

Таким образом, проблема, казавшаяся нам всего лишь проблемой оснований объективной науки или частной про­блемой в рамках универсальной проблемы объективной науки, на деле (как мы заранее и объявляли) оказалась соб­ственной и наиболее универсальной проблемой. Можно еще сказать и так: проблема эта выступает сначала как во­прос о соотношении объективно-научного мышления и со­зерцания. С одной стороны у нас, стало быть, находится ло­гическое мышление, производящее логические идеи; на­пример, физикалистское мышление в физической теории или чисто математическое мышление, где помещается мате­матика как научная система, математика как теория. С дру­гой стороны, мы имеем созерцание и созерцаемое в жизнен­ном мире до всякой теории. Здесь возникает неистребимая иллюзия чистого мышления, которое, будучи чистым и по­тому не заботясь о созерцании, уже якобы обладает своей очевидной истиной, и даже истиной мира; иллюзия, делаю­щая спорными смысл и возможность объективной науки, ее «широту действия». При этом созерцание и мышление отде­ляются друг от друга, и в этой разделенности всеобщий вид «теории познания» определяется как теория науки (наука при этом всегда трактуется сообразно единственному имею­щемуся о ней понятию: как объективная наука), проводимая в отношении двух коррелирующих сторон. Но как только пустой и неопределенный титул «созерцание» перестает быть чем-то ограниченным и малоценным в сравнении с об-

183

ладающим наивысшей ценностью логическим, в котором будто бы уже найдена подлинная истина, и становится про­блемой жизненного мира, а обширность и трудность этой тематики при серьезном проникновении в нее неимоверно возрастает,— происходит великое превращение «теории по­знания», теории науки, в ходе которого наука как проблема и как свершение наконец теряет свою самостоятельность и становится всего лишь частной проблемой.

Сказанное, конечно же, относится и к логике как уче­нию об априорных нормах всего «логического» — логиче­ского в господствующем повсюду смысле, сообразно кото­рому логика вообще есть логика строгой объективности, объективно-логических истин. О предлежащих науке пре­дикациях и истинах и о «логике», выполняющей свою нор­мирующую функцию внутри этой сферы относительно-стей, о возможности также и применительно к этому логи­ческому, чисто дескриптивно применяющемуся к жизненному миру, задать вопрос о системе a priori норми­рующих его принципов, никогда и не думают. Традицион­ная объективная логика как априорная норма без всяких оговорок предписывается и для этой, соотнесенной с субъ­ектом, истинностной сферы.