§ 29. Жизненный мир можно раскрыть как царство субъективных феноменов, остающихся «анонимными»

Как только, философствуя вместе с Кантом, мы, вместо того чтобы шагать вперед от его начала и по его пути, воз­вращаемся к вопросу о таких само собой разумеющихся моментах (которыми как не вызывающими никаких во­просов пользуется мышление Канта, да и мышление каж­дого человека), как только мы осознаем их в качестве «предпосылок» и удостоиваем собственного универсаль­ного и теоретического интереса, перед нами, к нашему рас­тущему удивлению, раскрывается бесконечность все но­вых феноменов нового измерения, выходящих на свет только благодаря последовательному проникновению в смысловые и значимостные импликации этого само собой разумеющегося; бесконечность, потому что по мере про­никновения выясняется, что каждый достигнутый в этом смысловом развертывании феномен, и прежде всего дан­ный в жизненном мире как само собой разумеющимся об­разом сущий, сам уже несет в себе смысловые и значимост­ные импликации, истолкование которых выводит нас к но­вым феноменам и т. д. Это целиком и полностью чисто субъективные феномены, но не просто фактичности пси­хофизических процессов протекания чувственных данных, а духовные процессы, которые как таковые с сущностной необходимостью выполняют функцию конституирования смысловых гештальтов. Но они каждый раз делают это из духовного «материала», который вновь и вновь с сущност-

154

ной необходимостью оказывается духовным гештальтом, оказывается конституированным, равно как и всякий вновь появившийся гештальт призван стать материалом, т. е. функционировать в деле образования гештальтов.

Никакая объективная наука, никакая психология, кото­рая все же хотела стать универсальной наукой о субъектив­ном, никакая философия не смогла когда-либо тематизи-ровать и тем самым действительно открыть это царство субъективного. Не смогла этого сделать и кантовская фи­лософия, которая все же хотела вернуть нас к субъектив­ным условиям возможности мира, доступного объективно­му опыту и познанию. Это царство целиком и полностью замкнутого в себе субъективного, имеющего свой способ бытия, функционирующего во всяком опытном познании, во всяком мышлении, во всякой жизни, т. е. повсюду не­отъемлемо присутствующего, и все же так никогда и не по­павшего в поле зрения, так и оставшегося не схваченным и не понятым.

Исполнит ли философия приданный ей при изначаль­ном учреждении смысл науки, дающей универсальное и окончательное обоснование, если она оставит это царство в его «анонимности»? Может ли она это сделать, может ли это сделать какая-либо наука, которая хотела быть ветвью философии, которая, таким образом, не могла потерпеть под собой никаких предпосылок, никакой фундаменталь­ной сферы сущего, о которой никто ничего не знает, кото­рую никто научно не исследовал и не подчинил себе в по­знании? Я вообще назвал науки ветвями философии, хотя бытует столь расхожее убеждение, что объективные, пози­тивные науки самостоятельны, самодостаточны в силу сво­его будто бы полностью обоснованного и потому образцо­вого метода. Но не состоит ли, в конце концов, единый те­леологический смысл, проходящий через все систематиче­ские попытки совокупной истории философии, в том, что­бы прорваться к пониманию того, что наука вообще воз­можна только как универсальная философия, а эта послед-

155

няя — одна-единственная наука во всех науках — возможна только как тотальность всех познаний, и не означает ли это, что все они покоятся на однам-единственном основа­нии, которое прежде всего прочего должно быть исследо­вано научно,— и может ли, добавлю я, это быть какое-либо иное основание, нежели как раз основание вышеупомяну­той анонимной субъективности? Но достичь этого пони­мания можно только если, наконец, со всей серьезностью спросить о том само собой разумеющемся, которое предпо­лагается всяким мышлением, всякой жизнедеятельностью, во всех ее целях и свершениях [Leistungen], и если, после­довательно спрашивая об их бытийном и значимостном смысле, осознать нерасторжимое единство той смысловой и значимостной взаимосвязи, которая пронизывает все ду­ховные свершения. Прежде всего это касается всех духов­ных свершений, которых мы, люди, достигаем в мире как отдельные личности и как субъекты культуры. Всем этим свершениям всегда уже предшествует универсальное свер­шение, которое уже предполагается во всякой человече­ской практике, во всякой донаучной и научной жизни, и духовные завоевания которого образуют их постоянную подоснову, в которую призваны вливаться их собственные завоевания. Мы будем учиться понимать, что мир, посто­янно сущий для нас в потоке сменяющих друг друга спосо­бов данности, есть универсальное духовное завоевание, что он стал таковым и что в то же время продолжается его ста­новление в качестве единства духовного гештальта, в каче­стве смыслового строения — строения универсальной субъективности с ее последней функцией. Для этого кон­ституирующего мир свершения характерно то, что субъек­тивность объективирует самое себя как субъективность че­ловеческую, входящую в состав мира. Всякое объективное рассмотрение мира есть рассмотрение «вовне» и схватывает только «внешность», объективность. Радикальное рассмот­рение мира есть систематическое и чистое внутреннее рас­смотрение субъективности, «выражающей» [«auBernde»]

156

самое себя вовне. Дело обстоит как с единством живого ор­ганизма, который вполне можно наблюдать и расчленять извне, но понять можно только возвратившись к его скры­тым корням и систематически проследив начинающуюся в них и стремящуюся от них кверху, изнутри формирующую­ся жизнь во всех ее свершениях. Конечно, это всего лишь сравнение, но не является ли, в конце концов, наше чело­веческое бытие и присущая ему сознательная жизнь с ее глубочайшей проблематикой мира тем местом, где все про­блемы живого внутреннего бытия и его внешнего выраже­ния находят свое решение?