§ 19. Преимущественный интерес Декарта к объективизму как основание его неверной самоинтерпретации

В этой форме, где ego было роковым образом подмене­но собственным психическим Я, эгологическая имма­нентность — имманентностью психологической, эгологи-ческое самовосприятие — очевидностью психического «самовосприятия» или «внутреннего» восприятия, «Раз­мышления» действуют у Декарта и продолжают действо­вать в истории вплоть до наших дней. Он сам действи­тельно верит, что путем заключений к тому, что трансцен-дентно собственно-психическому [dem Eigenseelischen],

116

он сможет доказать дуализм конечных субстанций (опо­средованный первым заключением к трансцендентности Бога). Точно так же он намеревается решить значитель­ную для его абсурдной установки проблему, которая в не­сколько измененном виде возвращается потом у Канта: как рождающиеся в моем разуме разумные образования (мои собственные «clarae et distinctae perceptiones¹») — об­разования математики и математического естествозна­ния — могут притязать на объективно «истинную», мета­физически трансцендентную значимость. Смысловые корни того, что Новое время называет теорией рассудка или разума, а точнее — критикой разума, трансценден­тальной проблематикой, лежат в картезианских «Раз­мышлениях». Древним такого рода вещи были неведомы, поскольку им было чуждо картезианское эпохе и его ego. Поэтому с Декарта действительно начинается философст­вование совершенно нового рода, ищущее свои последние основания в субъективном. Если же Декарт упорствует в чистом объективизме, несмотря на его субъективное обоснование, то это могло произойти лишь в силу того, что mens, который на первых порах отстоял себя в эпохе и функционировал как абсолютная познавательная почва для обоснования объективных наук (говоря вообще, для философии), казался в то же время обоснованным как правомерная тема в них самих, а именно в психологии. Де­карт не видит, что ego (т. е. это его Я, лишенное мира в силу эпохе), в функционирующих cogitationes которого мир об­ладает всем своим бытийным смыслом, коим он ко­гда-либо может для него обладать, не может выступить в мире в качестве темы, поскольку все в мире черпает свой смысл именно в этих функциях, в том числе, стало быть, и собственное психическое бытие, Я в его обычном смысле. Конечно же, ему было недоступно то соображение, что ego, открытое в эпохе как сущее для самого себя, еще во-

¹ Ясные и отчетливые восприятия (лат.).— Примеч. ред.

117

все не есть «одно» Я, вне которого могут находиться дру­гие или многие Я. От него осталось скрыто, что такие раз­личения, как Я и Ты, внутреннее и внешнее, впервые «конституируются» в абсолютном ego. Понятно таким об­разом, почему Декарт, торопясь обосновать объективизм и точные науки как обеспечивающие метафизически-аб­солютное познание, не ставит перед собой задачу систе­матически расспросить чистое ego о том, какие акты и ка­кие способности ему свойственны и какие интенциональные свершения оно в них осуществляет. Поскольку он на этом не задерживается, ему не может раскрыться обширная проблематика систематического вопрошания о мире как «феномене» в ego: можно ли действительно указать, в ка­ких имманентных свершениях ego мир получил свой бы­тийный смысл. По всей видимости, аналитика ego как mens была для него делом объективной психологии буду­щего.