§ 18. Неверная самоинтерпретация Декарта: психологистское искажение чистого ego, обретенного посредством эпохе

Здесь надлежит высказать то, о чем мы намеренно умал­чивали в предшествующем изложении. Тем самым высту­пает на свет скрытая двузначность картезианских мыслей; обнаруживаются две возможности схватить эти мысли, раз­вить их и поставить научные задачи, из которых для Декар­та только одна заранее разумелась сама собой. Поэтому смысл его формулировок фактически (как излагаемый им самим) однозначен; но, к сожалению, эта однозначность происходит от того, что в действительности он не проводит оригинальный радикализм своих мыслей, не подвергает эпохе (не «заключает в скобки») действительно все свои предмнения и не во всем подвергает ему мир; от того, что, увлеченный своей целью, он не извлекает как раз наиболее значительное из того, что было обретено в осуществившем эпохе «ego», чтобы применительно к нему одному развер­нуть философское вошцофгу.¹ В сравнении с тем, к чему (и притом очень скоро) могло привести такое развертыва­ние, все то новое, что действительно было выявлено им, сколь оно ни оригинально и сколь ни широко его воздейст-

Удивление (др.-греч.).— Примеч. ред

113

вие, оказывается в известном смысле поверхностным и к тому же обесценивается толкованием, данным ему самим Декартом. Правда, удивляясь этому ego, впервые открыто­му благодаря эпохе, он сам спрашивает, что это за Я, есть ли оно, к примеру, человек, чувственно созерцаемый чело­век обыденной жизни. Затем он исключает тело — как и весь чувственный мир, оно тоже подлежит эпохе — и таким образом ego определяется для Декарта как mens sive animus sive intellects

• Но здесь у нас возникают некоторые вопросы. Разве эпохе относится не ко всей совокупности моих (философ­ствующего) предданностей и, тем самым, не ко всему миру со всеми людьми, причем к последним не только как всего лишь к их телам [Когрег]? И тем самым — ко мне самому как к целому человеку, в качестве какового я постоянно зна­чим для самого себя в естественном обладании миром? Не подпадает ли здесь Декарт уже заранее под власть галилее-вой достоверности универсального и абсолютно чистого [риге] мира тел, где проводится различение того, что позна­ваемо всего лишь в чувственном опыте, и того, что в каче­стве математического является предметом чистого мышле­ния? Не представляется ли ему уже само собой разумею­щимся, что чувственность отсылает нас к сущему-по-себе, с той лишь оговоркой, что она может нас обманывать и что должен существовать рациональный путь для того, чтобы установить это и познать по-себе-сущее в математической рациональности? Но разве все это, и притом даже как воз­можность, не заключается в скобки в силу эпохе? Ясно, что Декарт заранее, вопреки требуемому им самим беспредпо-сылочному радикализму, имеет перед собой некую цель, средством для достижения которой должен служить про­рыв к этому «ego». Он не видит, что если он убежден в воз­можности цели и такого средства, то это означает, что он уже отказался от этого радикализма. Одной лишь готовно-

¹ Ум, или дух, или интеллект (лат.).— Примеч. ред.

114

стью выполнить эпохе, осуществить радикальное воздер­жание от всех предданностей, от всякой заранее принимае­мой значимости предметов мира дело еще не делается; эпохе должно быть и оставаться осуществленным всерьез. Ego не есть некий остаток [Residuum] мира, но абсолютно аподиктическое полагание, которое становится возмож­ным только благодаря эпохе, только благодаря «заключе­нию в скобки» совокупной мировой значимости и только как единственное полагание. Душа же есть остаток пред­шествующей абстракции чистого [pure] тела, и после этой абстракции, по крайней мере по видимости, представляет­ся дополнением этого тела. Но это абстрагирование (и это­го нельзя упускать из виду) происходит не в рамках эпохе, а в рамках того способа рассмотрения, которым естествоис­пытатель или психолог пользуется на естественной почве предданного, само собой разумеющегося сущего мира. Нам еще придется говорить об этих абстракциях и об их будто бы само собой разумеющемся характере. Здесьдоста-точно уяснить, что в выкладках, образующих фундамент «Размышлений»,— где вводится эпохе и обретаемое благо­даря ему ego,— нарушена последовательность; нарушена в силу того, что это ego отождествляется с чистой душой. Все, чего удалось достичь, великое открытие этого ego, обесце­нивается бессмысленной подменой: чистая душа не имеет в эпохе вовсе никакого смысла, разве что как «душа» в «скобках», т. е., подобно телу, всего лишь как «феномен». Следует обратить внимание на новое понятие «феномена», впервые возникающее вместе с картезианским эпохе.

Мы видим, сколь трудно соблюсти и использовать то небывалое изменение установки, которое свойственно ра­дикальному и универсальному эпохе. Здесь и там тотчас же пробивается «естественный человеческий рассудок», что-либо из наивной значимости мира, что-либо искажающее то новое мышление, которое становится возможным и тре­буется в рамках эпохе. (Отсюда и те наивные возражения почти всех моих философских современников против мое-

115

го «картезианства» и против «феноменологической редук­ции», которые я предупредил этим изложением картезиан­ского эпохе.) Эта почти неискоренимая наивность способ­ствует также тому, что на протяжении столетий ни у кого не вызывала нареканий «само собой разумеющаяся» возмож­ность делать заключения от ego и его когитативной жизни к чему-либо лежащему «вовне» [auf ein «DrauBen»], и никто, собственно, не задавался вопросом, может ли в отношении этой эгологической сферы вообще иметь смысл что-либо «внешнее» — что, конечно, делает это ego парадоксальным, превращает его в величайшую из всех загадок. Но, быть мо­жет, многое, а для философии даже и всё зависит от этой за­гадки и, быть может, то потрясение, которое сам Декарт ис­пытал при открытии этого ego, косвенно даст понять на­шим не столь великим умам, что в нем заявило о себе нечто воистину великое и величайшее, что после всех блужданий и заблуждений должно было однажды явиться как «архи­медова точка» всякой подлинной философии.

Новый мотив возвращения к ego, как только он был вве­ден в историю, обнаружил свою внутреннюю мощь в том, что вопреки всем искажениям и неясностям открыл новую эпоху в философии и привил этой эпохе новый телос.