§ 13. Первые трудности физикалистского натурализма в психологии: непостижимость свершающей субъективности

Но намного раньше проблематичность математизации мира и (в смутном подражании ей) его рационализации — философии ordine geometrico — сказалась в новой натура­листической психологии. Ведь к ее области принадлежали также рациональная познавательная деятельность и позна-

98

ния философов, математиков, естествоиспытателей и т. д., где рождались творения их духа — новые теории, и притом такие, что несли в себе последний истинностный смысл мира. Это создавало такие трудности, что уже со времен Беркли и Юма набрал силу парадоксальный скепсис, кото­рый, хотя и ощущался как абсурдный, но никак не подда­вался правильному толкованию, и который направлялся прежде всего как раз против образца рациональности, про­тив математики и физики, и даже пытался обесценить смысл подчиненных им областей (математическое про­странство, материальная природа), трактуя их как психо­логические фикции. Уже у Юма он был доведен до предела, до полного искоренения идеала философии, всей родовой научности новых наук. Затронут был, и это чрезвычайно важно, не только нововременной философский идеал, но вся философия прошлого, вся постановка задач философии как универсальной объективной науки. Парадоксальная ситуа­ция! В высшей степени успешные и ежедневно преумно­жаемые результаты, по крайней мере в целом ряде новых наук, были налицо. Тот, кто работал в их сфере или внима­тельно следил за их развитием, переживал такую очевид­ность, от которой не мог уклониться никто. И тем не менее все эти свершения и сама эта очевидность при новой направ­ленности взгляда, а именно при взгляде со стороны психоло­гии, в области которой эти свершения осуществлялись, стали совершенно непонятными. Но и это еще не все. За­тронуты были не только новые науки и их мир (мир рацио­нально интерпретируемый), но и повседневное сознание мира и жизнь мира, донаучный мир в повседневном смыс­ле, мир, в само собой разумеющейся бытийной значимости которого развертываются деяния и помыслы далекого от науки человека, а в конечном итоге также и ученого, и при­том не только тогда, когда он возвращается к повседневной практике.

Самый радикальный, ранний скепсис не посягал на этот мир в своих атаках, но лишь подчеркивал его относи-

99

тельность в целях отрицания гтиаттщг| и философски суб-струируемого в ней мира-по-себе. В этом состоял его агно­стицизм.

Поэтому теперь на передний план выдвигаются миро­вые загадки, отличающиеся неведомым ранее стилем, и ими обусловливается совершенно новый вид философст­вования, развертываемого как «теория познания», «теория разума», а вскоре и появление философий, которым свой­ственны совершенно новые целеполагание и метод. Эта ве­личайшая из всех революций знаменуется поворотом от научного объективизма (как господствующего в Новое вре­мя, так и свойственного философиям всех прежних тысяче­летий) — к трансцендентальному субъективизму.

§ 14. Предварительная характеристика объективизма

и трансцендентализма. Борьба этих двух идей как смысл

духовной истории Нового времени

Для объективизма характерно то, что он движется на почве мира, само собой разумеющимся образом преддан-ного в опыте, и спрашивает о его «объективной истине», о том, что обладает для него и для каждого разумного суще­ства безусловной значимостью, о том, что он есть по себе. Познать это в универсальном объеме есть дело эпистемы, рацио и, стало быть, философии. Тем самым был бы до­стигнут предел в познании сущего, после чего дальнейшие вопросы уже не имели бы разумного смысла.

Трансцендентализм же говорит, что бытийный смысл предданного жизненного мира есть субъективное образова­ние, свершение опытно познающей, донаучной жизни. Это в ней выстраивается смысл и бытийная значимость мира, и притом каждый раз того мира, который действительно зна­чим для того или иного опытно познающего субъекта. Что касается «объективно истинного» мира, мира науки, то он есть образование более высокой ступени, базирующееся на

100

донаучном опытном познании и мышлении и соответст­венно на создаваемых в нем значимостях. Только ради­кальное вопрошание об этой субъективности, т. е. о субъ­ективности, которая всеми донаучными и научными спо­собами производит в конечном счете всякую мировую зна­чимость вместе с ее содержанием, а также о том, в чем со­стоят и как осуществляются свершения разума, может дать нам понять объективную истину и достичь последнего бы­тийного смысла мира. Таким образом, по себе первое состо­ит не в бытии мира с его бесспорным, само собой разумею­щимся характером, и речь идет не только о постановке во­проса о том, что принадлежит этому миру объективно; по себе первое есть субъективность, и притом субъективность, обеспечивающая наивную предданность бытия мира, а за­тем его рационализирующая или, что то же самое, объекти­вирующая.

Но все это уже грозит нам бессмыслицей, поскольку по­началу кажется само собой разумеющимся, что субъектив­ность эта есть человек, то есть субъективность психологи­ческая. Зрелый трансцендентализм протестует против пси­хологического идеализма и, оспаривая объективную науку как философию, претендует на то, чтобы проложить путь со­вершенно новой научности, научности трансцендентальной. Предшествующая философия не имела даже представле­ния о субъективизме, обладающем этим трансценденталь­ным стилем. Не было действенных мотивов для соответ­ствующего изменения установки, хотя такое изменение можно было помыслить на основе античного скепсиса, а именно его антропологического релятивизма.

С момента появления «теории познания» и первых серьезных попыток проведения трансцендентальной фи­лософии вся история философии становится историей на­пряженного взаимодействия между объективистской и трансцендентальной философией, историей нескончае­мых попыток, с одной стороны, сохранить объективизм и придать ему новый облик, а с другой — попыток трансцен-

101

дентализма совладать с теми трудностями, которые влечет за собой идея трансцендентальной субъективности и тре­буемый ею метод. Крайне важно прояснить исток этой внутренней расщепленности философского развития и проанализировать последние мотивы этого радикального превращения идеи философии. Только тогда станет понят­на та глубочайшая осмысленность, которая придает единст­во всему историко-философскому становлению Нового времени: единство волевых устремлений, связующее поко­ления философов и обусловленная им направленность всех усилий, предпринимаемых отдельными субъектами и школами. Как я постараюсь здесь показать, это направлен­ность на некую конечную фо/шутрансцендентальной фило­софии, на феноменологию, где в качестве снятого момента заключена конечная форма психологии, в которой натурали­стический смысл психологии Нового времени оказывается искоренен.