§ 4. Несостоятельность поначалу успешно развивавшейся новой науки и непроясненный мотив этой несостоятельности

Если же новое человечество, воодушевленное и окры­ленное этим высоким духом, оказалось несостоятельным, то это могло произойти лишь потому, что оно утратило пи­тавшую этот порыв веру в свой идеал универсальной фило­софии, в широту действия нового метода. Так и случилось в действительности. Оказалось, что этот метод мог привести

¹ Вечная философия (лат.).— Примеч. ред.

25

к несомненным успехам только в позитивных науках. Ина­че дело обстояло в метафизике, т. е. при рассмотрении соб­ственно философских проблем, хотя и здесь не было недо­статка в обнадеживающих и будто бы вполне удачных на­чинаниях. Универсальная философия, в которой эти про­блемы — довольно неясным образом — были связаны с науками о фактах, принимала вид внушительных, но, к со­жалению, не смыкающихся воедино, а сменяющих друг друга философских систем. Пусть в* XVIII столетии еще можно было сохранять убеждение, что удастся прийти к единению, от поколения к поколению возводя теоретиче­ское здание, потрясти которое не сможет никакая критика, как это бесспорно и ко всеобщему восхищению произошло в позитивных науках,— надолго это убеждение не могло удержаться. Вера в философский и методический идеал, направлявший движения с начала Нового времени, начала колебаться; и не только в силу внешнего мотива, не потому, что контраст между постоянными неудачами метафизики и неуклонным, все более мощным наплывом теоретиче­ских и практических успехов позитивных наук возрос не­обычайно. Все это производило впечатление на стороннего наблюдателя, а также воздействовало на ученых, которые по мере специализации позитивных наук все более удаля­лись от философии как специалисты. Но и среди исследо­вателей, исполненных духа философии и потому сосредо­точивших свой интерес на высших вопросах метафизики, установилось все более отчетливое ощущение несостоя­тельности, выраставшее у них из наиболее глубоких, хотя и совершенно непроясненных мотивов и заставлявшее их все громче протестовать против прочно укоренившихся, само собой разумеющихся моментов правящего идеала. Насту­пает долгий, начавшийся с Юма и Канта и продолжаю­щийся до наших дней, период страстной борьбы за ясное уразумение истинных оснований этой вековой несостоя­тельности; борьбы, которая, конечно же, разыгрывалась в умах весьма немногих званных и избранных, в то время как

26

прочая масса быстро находила и продолжает находить фор­мулировки, коими можно успокоить себя и своих чита­телей.

§ 5. Идеал универсальной философии и процесс его внутреннего разложения

Неизбежным следствием был своеобразный поворот всего мышления. Философия сделалась проблемой для са­мой себя, и прежде всего, разумеется, в виде вопроса о воз­можности метафизики, что, в соответствии со сказанным выше, имплицитно затрагивало смысл и возможность всей проблематики разума. Что касается позитивных наук, то они поначалу оставались неприступными. И все же про­блема возможной метафизики ео ipso включала в себя и проблему возможности наук о фактах, ведь именно в не­разрывном единстве философии последние обретали свой соотносительный смысл, свой смысл в качестве истин для отдельных областей сущего. Можно ли разделить разум и сущее там, где познающий разум определяет, что есть сущее ? Этого вопроса достаточно, чтобы заранее, намеком, дать понять, что весь исторический процесс протекает в весьма примечательном виде, который открывается только благо­даря выявлению скрытой внутренней мотивации, а не в виде плавного развития, не в виде непрерывного накопле­ния непреходящих духовных завоеваний или объясняемо­го случайными историческими ситуациями превращения духовных форм, понятий, теорий и систем. Определенный идеал универсальной философии и соответствующего ей ме­тода составляет начало в качестве, так сказать, изначально­го учреждения [Urstiftung] философского Нового времени и всех линий его развития. Однако вместо того чтобы вопло­титься на деле, этот идеал претерпевает внутреннее разло­жение. В противоположность попыткам его дальнейшего проведения, обновления и упрочения, это разложение служит мотивом революционных, и притом более или ме-

27

нее радикальных новообразований. Теперь внутренней движущей силой всех исторических движений в филосо­фии становится собственно проблема подлинного идеала универсальной философии и ее подлинного метода. Но это означает, что сообразно тому смыслу, в котором науки Нового времени были некогда обоснованы как ветви фи­лософии и который они потом долго носили в себе, все они оказались, в конце концов, охвачены своеобразным, производившим все более загадочное впечатление кризи­сом. Этот кризис не затрагивает область специальных наук в том, что касается их теоретических и практических успе­хов, и все же основательно потрясает весь смысл их истин­ности. При этом речь идет не о какой-либо особой куль­турной форме, «науке» или «философии», свойственной европейскому человечеству наряду с другими. Ведь, со­гласно вышеизложенному, изначальное учреждение новой философии есть изначальное учреждение европейского человечества Нового времени, и притом как такого чело­вечества, которое, в противоположность прежнему, сред­невековому и античному, хочет достичь радикального об­новления посредством своей новой философии и только посредством нее. Поэтому кризис философии знаменует собой и кризис всех нововременных наук как звеньев фи­лософской универсальности, некий поначалу скрытый, а затем все явственнее проступающий кризис самого евро­пейского человечества в совокупной осмысленности его культурной жизни, в его совокупной «экзистенции».

Скепсис в отношении возможности метафизики, кру­шение веры в универсальную философию, способную дать руководство новому человеку, говорит именно о крушении веры в «разум», понятый в том смысле, в каком в древности «эпистеме» противопоставлялось «докса». Только разум в конечном счете придает всему, что считают сущим, всем вещам, ценностям, целям их смысл, а именно их норматив­ную соотнесенность с тем, что со времени начала филосо­фии обозначается словом «истина» — истина по себе — и

28

коррелятивным ему словом «сущее» — 6\па>а 6v.' Вместе с тем пропадает также и вера в «абсолютный» разум, из кото­рого мир получает свой смысл, вера в смысл истории, смысл человечества, в его свободу, понимаемую как спо­собность человека придавать разумный смысл своему ин­дивидуальному и всеобщему человеческому вот-бытию.

Если человек утрачивает эту веру, то это означает, что он утрачивает веру «в самого себя», в свое собственное истин­ное бытие, которым он не обладает всегда, уже в силу оче­видности «я есмь», но обладает и может обладать лишь в борьбе за свою истину, за то, чтобы самому сделаться ис­тинным. Истинное бытие всюду составляет идеальную цель, задачу, возложенную на «эпистеме», на «разум», в противоположность всего лишь мнимому бытию, пред­ставляющемуся в «докса» бесспорным и «само собой разу­меющимся». В сущности, каждому знакомо это различие, связанное с его истинной и подлинной человечностью, по­скольку и понимание истины как цели, как задачи, не чуж­до нам уже в повседневности, пусть даже здесь лишь в раз­розненном и относительном виде. Но философия оставля­ет позади этот предварительный образ (как в первом ори­гинальном акте изначального учреждения это сделала ан­тичная философия), обретая всеохватывающую идею уни­версального познания, направленного на всю совокуп­ность сущего, и полагая ее себе как свою задачу. Между тем именно при попытке выполнить эту задачу — и это ощуща­ется уже в противоборстве древних систем — ее наивный и само собой разумеющийся характер становится все менее разумеющимся. История философии, рассматриваемая изнутри, все более приобретает характер борьбы за вот-бы-тие — борьбы, которую философия, с наивной верой в ра­зум отдавая все силы выполнению своей задачи, ведет с от­рицающим или эмпирически обесценивающим ее скепси­сом. Последний все время придает значимость фактически

¹ Истинно сущее (др.-греч.) - Примеч. ред.

29

переживаемому миру, миру действительного опыта, как миру, в котором нельзя найти ни разума, ни его идей. Сам же разум и его «сущее» — разум как придающий из себя смысл сущему миру и, если посмотреть с противополож­ной стороны, мир как сущий из разума — становятся все более загадочными, до тех пор пока осознанно выступившая мировая проблема глубочайшей сущностной связи между разумом и сущим вообще, эта загадка всех загадок, не ста­новится, наконец, собственной темой философии.

Мы интересуемся здесь только философским Новым временем. Но оно не является всего лишь фрагментом только что охарактеризованного величайшего историче­ского феномена — борьбы человечества за понимание им самого себя (ибо все остальное заключено в этом выраже­нии). Поскольку философия заново учреждается в это вре­мя как наделенная новой универсальной задачей и, в то же время, смыслом возрождения древней философии, оно, скорее, оказывается сразу и неким повторением, и неким универсальным смысловым превращением. При этом оно считает своим призванием положить начало новому време­ни, сохраняя полную уверенность в своей идее философии и истинного метода, и будучи уверенным также в том, что благодаря радикализму своего нового начинания оно пре­одолело всякую прежнюю наивность и тем самым всякий скепсис. Но поскольку неприметно для себя оно обремене­но своей собственной наивностью, его судьба состоит в том, чтобы на пути постепенного саморазоблачения, моти­вы которого возникают в новой борьбе, искать прежде все­го окончательную идею философии, ее истинную тему, ее истинный метод, чтобы прежде всего обнаружить и при­вести на путь разрешения подлинные мировые загадки.

Нам, современным людям, сформировавшимся в ходе этого развития, грозит величайшая опасность утонуть во всемирном потопе скепсиса и упустить тем самым свою собственную истину. Размышляя посреди этого бедствия, мы обращаем взоры назад, к истории нашего нынешнего

30

человечества. Понять самих себя и, следовательно, обрести внутреннюю опору мы сможем только прояснив смысл единства истории, с самого начала присущий ей вместе со вновь учрежденной задачей, выступающей как движущая сила философских начинаний.