Текст Барта.

Бартовский Текст, пишет Георгий Косиков, это "восстановленный в правах" интертекст, точнее, одна из его разно­видностей [217, с. 288; 218, с. 40].

Разрабатывая теорию интертекста, Кристева установила, что ин­тертекст — не совокупность "точечных" (т. е. обладающих устойчивым смыслом) цитат, а пространство схождения всевозможных цитации. Цитата в ее традиционном понимании** — лишь частный случай ци­тации, предметом которых являются всевозможные дискурсы (пропа-

* "Переплетение и взаимообратимое движение "кодов" в тексте Барт обозначил термином письмо... а акт погружения в текст-письмо — термином чтение" [21 7, с. 40]. Читать, по Барту, — значит желать произведение, жаждать превратиться в него, отказаться от попытки продублировать произведение на любом другом языке, помимо языка самого произведения. Читатель "желает" означающее, в то время как критик — означаемое. Это противоречие снимается на уровне Текста, где дистанция между письмом и чтением разрушается.

** "Цитата (от лат. cito — вызываю, привожу), дословная выдержка из к.-л. произ­ведения. В худож<ественной> речи и публицистике Ц<итата> — стилистич<еский> при­ем употребления готового словесного образования, вошедшего в общелит<ературный> оборот" [277, с. 492].

43

гандистские, бытовые, научные и др.), из которых и состоит культура и под влияние которых попадает любой создаваемый текст. "Ныне мы знаем, — пишет в связи с этим Барт, — что текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теоло­гический смысл ("сообщение" Автора-Бога), но многомерное про­странство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным, текст соткан из ци­тат, отсылающих к тысячам культурных источников" [13, с. 388].

Литературное слово (текст), в трактовке Кристевой "сверхслово", — "место пересечения текстовых плоскостей ... диалог различных видов письма — письма самого писателя, письма получателя (или персона­жа) и, наконец, письма, образованного нынешним или предшествую­щим культурным контекстом" [222, с. 5]. На таких же позициях нахо­дится и Барт, отмечающий: «"Литературное" слово — это одновре­менно и отсылка к культурной традиции, и реализация риторической модели, оно содержит намеренную смысловую неоднозначность и в то же время является простой денотатной единицей... » [13, с. 378].

Интертекст, по Кристевой, пишется в процессе считывания чужих дискурсов, поэтому "всякое слово (текст) есть такое пересечение дру­гих слов (текстов), где можно прочесть по меньшей мере еще одно слово (текст)" [222, с. 6]. Отсюда — выдвигаемое ею понятие письма-чтения* как условия возникновения интертекстовой структуры, которая не "наличествует, но вырабатывается по отношению к другой структуре" [222, с. 5].

Бартовский Текст, как и интертекст Кристевой, возникает в ре­зультате реконструирующей трансформации, сдвига или преобразо­вания прежних категорий как поле методологических операций и су­ществует только в дискурсе. В статье "От произведения к тексту" (1971) ученый разграничивает понятия "произведение" и "Текст".

Бартовское понятие произведения, как показал Косиков, "в це­лом соответствует "фено-тексту" у Кристевой" [218, с. 38]. Это гото­вый, твердый, иерархически организованный семиотический продукт, обладающий вполне устойчивым смыслом. А для Текста Барта исход­ным становится понятие кристевского "гено-текста". "Гено-текст" — как бы закулисное пространство "фено-текста". Это "глубинная струк­тура текста, "не-структурированная" и "не-структурирующая", где

* В работе Кристевой "Бахтин, слово, диалог и роман" (1967) говорится: "Вводя представление о статусе слова как минимальной структурной единицы, Бахтин тем самым включает текст в жизнь истории и общества, в свою очередь рассматриваемых в качестве текстов, которые писатель читает и, переписывая их, к ним подключается. Так диахрония трансформируется в синхронию, и в свете этой трансформации линей­ная история оказывается не более чем одной из возможных абстракций; единственный способ, которым писатель может приобщиться к истории, заключается в том, чтобы преодолеть эту абстракцию с помощью процедуры письма-чтения, т. е. создавая зна­ковую структуру, которая либо опирается на другую структуру, либо ей противостоит. История и этика пишутся и читаются в текстовых инфраструктурах" [222, с. 5—6].

44

собственно и происходит производство значения" [217, с. 386]. Это "суверенное царство "различения", где нет центра и пери­ферии, нет субъективности, нет коммуникативного задания; это неструктурированная смысловая множественность, обретающая структурную упорядоченность лишь на уровне фено-текста, это своеобразный "культурный раствор", кристаллизирующийся в фено-тексте" [218 с. 38].

Барт указывает на возможность создания читателем на основе "гено-текста" нового семиотического образования, нового культурно­го пространства: "... мы, говоря ныне об этой ткани (т. е. тексте — от лат. textus — ткань, сплетение. — Авт.), подчеркиваем идею порожде­ния..." [13, с. 515]. Такая установка вытекает из понимания ученым жизни текста как становления: "... она есть становление посредством номинации..." [22, с. 21].