Интерпретация Олега Дарка*

Вик. Ерофеева интересует русский "исторический человек". Его герои — как бы сквозные типы русской истории, как они были восприня­ты мемуарной или художественной литературой: "иностранец в России", "палач", "человек из народа", "русский либерал", "тюремщик", "юро­дивый", "русский оппозиционер", "государственный человек"... Одновре­менно ерофеевская проза — и современная реакция на традиционные темы русской литературы: "Россия и Европа", "преступление и наказа­ние", "интеллигенция и народ", "народ и власть", "власть и интеллигенция" и т. д. Точку зрения Ерофеева-прозаика определяет современный реляти­визм. Мнимые "полюсы" общественно-исторической жизни обычно и при­влекают писателя. Они оказываются взаимообратимыми сторонами еди­ного целого, манифестируя об изначальной неустойчивости критериев истины и добра.

Типичная особенность художественной историографии Ерофеева — размывание исторических рамок повествования, мешанина из примет нашего времени и далекого прошлого. В анахронизмах — утвержде­ние постоянного воспроизводства и исторических типов, и их взаимо­отношений. Сажающие и сидящие, казнящие и казнимые легко меня­ются местами, теряют историческую обособленность. Враги тотали­тарного режима, как и его жертвы, оказываются лишенными героиче­ского или романтического ореола вечного противостояния. Имя Бер­дяева в одноименном рассказе воспринято как символ равной обра-

* См.: Дарк О. Мир может быть любой // Дружба народов. 1990. № 6.

241

щенности интеллигентского сознания к тоталитарному и к его отри­цанию. Обольстительность тоталитарного для интеллигенции — осо­бая тема у Ерофеева ("Бердяев", "Жизнь с идиотом"). Трагические судьбы русской интеллигенции выводятся из ее собственных склонно­стей. В центре рассказа "Девушка и смерть" — интерес мыслящего русского интеллигента именно к насилию как организующей хаотиче­ский мир силе. Полярности "добро — зло", "мы — вы" у Ерофеева размываются, оказываются взаимозаменяемыми, перетекают друг в друга. Это затрудняет путь его произведений к читателю. Неужели мы такие, неужели мир таков, спрашивает читатель.

Интерпретация Геннадия Мурикова*

... Посмотрим, в чем же состоят "эстетические" завоевания Вик. Еро­феева. Их большая часть собрана в виде рассказов в брошюрке "Тело Анны, или Конец русского авангарда" (М., 1989). Суть упомяну­тых выше "завоеваний" такова: в рассказе "Как мы зарезали францу­за" всесторонне исследуется тема испражнений; рассказ "Девушка и смерть" наполнен разными "забавными" откровениями героя, патоло­гически привязанного к созерцанию покойников. Очень характерно для Вик. Ерофеева подчеркивание "чуждости", отчужденности от мира его излюбленных героев, обитающих в сфере своих "нечеловеческих завихрений". Назойливое педалирование своего избранничества, сек­тантской отьединенности от прочих людей, самоупоение доходят по­рой до анекдотизма. Весь абсурдизм и "нечеловеческие завихрения" для Вик. Ерофеева вовсе не самоцель. Идеология и политика — вот подлинная цель его притязаний, но подходит он к ней не просто, а препарируя затрагиваемые вопросы, так сказать, скальпелем своего "постмодернистского" мировоззрения — для того чтобы извлечь некий "корень зла". А состоит он, судя по всему, в том, что "все в мировой культуре ... символы, одни символы, куда ни кинь взгляд". Дескать, надо просто прекратить искать скрытый смысл вещей, брать жизнь, что называется, голыми руками — так, как она видится, устроить "всенародный бобок", т. е. как бы посмертное раздева­ние и оголение, как в знаменитом рассказе Достоевского. Для этого и придется жить в мире собственных "завихрений" и арома­тов общественных уборных, моргов и крематориев, поскольку все эти рецепты и есть желанный "литературоведческий анализ" и "филологические критерии", приложенные к жизни затейником-автором.

* См.: Муриков Г. "... Без слез, без жизни, без любви" // Север. 1991. № 8.

242