3*. Е. В. Алексеевой

   11 октября 1886

11 октября 1886

Москва

Милая мамочка!

   Вчерашнее семейное торжество прошло самым скромным образом. К обеду собрались: Нюша с Андрюшей и Сережа¹, который все время говорил о своих кокандских похождениях. Далее следовали обычные тосты, после которых все перешли в переход². Во время кофе подъехали Шидловский и Данцигер с веером³. Он ни днем ни ночью не расстается с этой японской принадлежностью и навострился в жонглировании до такой степени, что получил общее одобрение. К ужасу Шидловского, который всей душой возненавидел "Микадо"⁴, после кофе было решено начать первую спевку⁵с участием кокандского баса, вновь по возвращении. Володя расцвел и с обычной энергией принялся за теноров, пустив немалое число колкостей по адресу ученых певцов⁶. Данцигер, в виде личного одолжения для Володи, решил, что у него тенор, и принялся выводить высокие нотки, давился, кашлял, пыхтел, к общему смеху и оживлению. Спевка закончилась некоторыми номерами из репертуара Костеньки⁷, которые он спел с особым старанием, рассмешивши до слез Шидловского. Тем не менее наш бассо-буфф остался недоволен своим голосом, который был слишком чист и мало трещал. Ввиду этого он извинился перед публикой, сказав, что он в голосе и поэтому не может петь.

   Обратная противоположность с учеными певцами!

   Настроившись на театральный лад, вся компания воспылала желанием посмотреть мой новый альбом⁸и с этой целью направилась ко мне вниз. Альбом произвел должное впечатление, особенно своею массивностью. Толщина его 3 1/2 вершка, а вес около двух пудов. Сис остался у меня ночевать, и мы долго проговорили, так что я сегодня опоздал в контору.

   Погода у нас отвратительная. Снег лежит. Ветер дует. Хорошо, что Паши нет в Москве.

   Написал бы еще, но решительно некогда.

   Прощай, целую тебя, Любу, Пашу, Маню, няню, всем остальным мой низкий поклон.

Твой Кокося

  

4*. Е. В. Алексеевой

   14 октября

14 октября 1886

Москва

Дорогая мамочка!

   Сейчас я послал тебе телеграмму, в которой поздравляю тебя с новорожденной. Еще раз повторяю свое поздравление в этом письме. В Москве, по обыкновению, царит однообразие в такой степени, что не знаешь, какую тему следует выбрать, чтобы она хоть сколько-нибудь могла интересовать тебя. Дома все идет по-старому, хотя Юша перестает хандрить и занимается фотографией.

   Аз, многогрешный раб, по-прежнему канителюсь с фабрикой, беспокоюсь с Русским музыкальным обществом, дела которого идут отвратительно. Мы серьезно рискуем прогореть в нынешнем году. Несмотря на то, что в эту субботу первое собрание, билетов продано вдвое меньше, чем в прошлом году. Сколько я ни думаю, ничего не могу сообразить такого, что бы поправило дело. Входил в соглашение с С. И. Мамонтовым, познакомился со всеми его итальянцами¹, пригласив некоторых на участие в концертах, надеясь хотя вокальным элементом заинтересовать публику, но нет, не выгорает.

   Ездил к А. Г. Рубинштейну спрашивать его совета, но и он не может объяснить причину охлаждения публики к Русскому музыкальному обществу ². Кстати, расскажу тебе об этом посещении знаменитости.

   Признаться сказать, я трусил, входя в его номер, надеясь найти грубого нахала, который с первого же слова привык ругаться с новыми знакомыми. Однако я ошибся, Рубинштейн был на этот раз в духе и весьма любезно принял меня. Он не забыл моего участия в похоронах брата и потому с первого же слова прозвал меня "печальным рыцарем"³.

   Я просидел у него довольно долго. Он мне говорил про санкт-петербургскую консерваторию, про свои новые оперы, которые он хочет писать. Я, со своей стороны, был настолько смел, что предложил ему прекрасную тему для оперы -- "Песнь торжествующей любви" Тургенева, спросив его совета: можно ли сделать из этой темы хорошее либретто. Он вполне одобрил и, как кажется, заинтересовался⁴.

   В воскресенье я должен был ехать в театр Мамонтова по делам Музыкального общества и пригласил с собой Сиса, который уже четыре года не был в театре. Он был ошеломлен, оглушен и ослеплен от блеска декораций, звука оркестра и хороших голосов, так что на этот раз выказал себя совершенным дикарем.

   Прощай, милая мамочка. Целую тебя, так точно как и Любу, Пашу, Маню, няню, Лидии Егоровне -- мой низкий поклон. Петру -- тоже.

Твой сын Кокося