270*. Вл. И. Немировичу-Данченко

2 октября 1907 Москва

Дорогой Владимир Иванович!

   Манкировки артистов без объяснения причин и без предупреждения стали обычным явлением. Так например:

   Сорваны две репетиции -- в очень важное время, -- которых мы давно ждали для "Жизни Человека". После этого я вывесил объявление о том, что такие манкировки впредь будут считаться нарушением товарищеской этики и неуважением к нашему большому труду.

   После этого вчера не явился Грибунин. Сегодня -- Бутова.

   Халютина отпрашивается в отпуск в самое важное время репетиций "Жизни Человека" и пр.

   Труппа распускается, и ее небрежность остается без всякого взыскания с нашей стороны.

   В это же самое время, ради репетиций "Иванова"¹, чтобы не пропускать их, я устраиваю с большим трудом заседания фабричные по вечерам. Думаю, что у меня больше дел и сторонних обязанностей, чем у Бутовой и Грибунина.

   Несколько лет назад я уехал от умирающей матери ради театра. Я играл в тот день, когда она была привезена в Москву и лежала в церкви. Я уже месяц не могу найти времени, чтобы съездить к доктору, чтобы заказать себе платье.

   Или всем дозволить дисциплинарную распущенность, или никому.

   В силу всего сказанного я как член труппы выражаю протест гг. Грибунину и Бутовой и считаю себя оскорбленным ими за неуважение к моему труду и за нарушение товарищеской этики.

К. Алексеев

   2 октября 1907

  

271*. Вл. И. Немировичу-Данченко

  

Октябрь (до 12-го)1907

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

   Подаю свой голос за "Росмера", если пьеса будет ставиться с лучшими актерами и в каких-нибудь новых тонах.

   Кстати, обращаю внимание на один вопрос, который не дает мне покоя. Нам нечего везти в Петербург, без которого не прокормиться. "Борис Годунов" -- неперевозим¹. "Жизнь Человека" -- заиграна. "Синюю птицу" -- перехватят. Благодаря отсутствию конвенции ее переделают с русского подлинника, как только она появится в печати, и тот же Мейерхольд.

Ваш К. Алексеев

  

272*. Вл. И. Немировичу-Данченко

  

   24--11--1907.

24 ноября 1907

Москва

Дорогой Владимир Иванович!

   Простите, что задержал Вас ответом.

   Вернулся поздно, утомился на фабрике, болит голова.

   1) Гзовская известила меня о том, что Мария Николаевна была у нее. Она не придает значения происшедшему инциденту и -- удовлетворена¹.

   Чтоб доказать это, она заедет к Марии Николаевне.

   Хоть я и жалею о том, что Мария Николаевна выбрала домашний, а не более достойный, официальный способ для окончания конфузного для нее и театра инцидента, тем не менее эту часть моего требования я считаю поконченной.

   2) Если Н. Г. Александров как пайщик и режиссер удовлетворен письмом Марии Николаевны, я считаю и эту часть моего требования выполненной.

   3) От переговоров и извинений Марии Николаевны я отказался совсем не потому, что я отношусь к ней плохо.

   Напротив. Не всегда добрые чувства высказываются одними одобрениями.

   Я поступил так, чтобы образумить ее, пока еще не поздно. Она не знает артистической этики, а без этого знания нельзя быть актрисой.

   Пока я в театре, я буду со всею строгостью относиться к ее поступкам в стенах того здания, в котором мы служим общему делу. Так воспитывались Щепкины, Федотовы, Ермоловы. Так воспитал себя и я сам. Такого же строгого отношения я прошу и для моих учениц, будь то Гзовская, Барановская и пр.

   Чем строже этика, тем порядочнее отношение к искусству, в противном случае театр превращается в забаву.

   Мое отношение к Марии Николаевне -- отношение старшего к младшей, опытного к начинающей.

   Мне бы очень хотелось, чтобы Мария Николаевна знала и задумалась об этом.

   4) Остается еще одно необходимое для меня условие. Оформить поступление Гзовской, ее право посещения репетиций и спектаклей, ее право заниматься в театре (т. е. брать уроки у меня и у Александрова), конечно, постольку, поскольку эти уроки не мешают работе театра и школы.

   Я убедительно прошу покончить с этой формальной стороной поступления Гзовской в ближайшие дни.

   Как я уже заявлял на заседании 16 августа, Гзовская просит то жалованье, которое получает в императорском театре, т. е. 3000 рублей.

   С разрешением этого последнего вопроса я согласен взять свое заявление обратно.

   Для заключения -- я добровольно даю Вам такое обещание, как знак уважения и доверия к Вашей деятельности в театре. Если когда-нибудь я очутился бы в Вашем положении, а одна из моих учениц в положении Марии Николаевны, я скажу ученице: "Вы совершили неприличный и оскорбительный для театра поступок и потому обязаны немедленно его исправить, согласно требованию того, кто создал это дело и составляет его душу. Вы обязаны, не выходя из этой комнаты, написать или требуемые извинения или прошение об отставке".

   Буду счастлив, если заслужу от Вас такое же доверие к себе, хотя бы в те трудные минуты, когда приходится отрывать от сердца то, что приросло к нему за 10 лет, о чем мечтал всю жизнь.

   Если я решился на такую операцию, значит, у меня есть серьезные мотивы, которые заслуживают внимания.

   Такого отношения я не заслужил и виноват в этом -- сам я.

   Я плохой директор. Я слишком слаб.

Ваш К. Алексеев