240. С. А. Найденову

   Суббота

Октябрь 1906

Москва

Дорогой Сергей Александрович,

   рядом лежит только что проглоченная пьеса¹.

   Пишу под самым свежим впечатлением. Ничто не переварилось, не улеглось...

   Пишу, потому что хочется писать от большой радости.

   Чувствую, что Вы написали прекрасную пьесу.

   Чувствуется в ней мастер, темперамент, талант, сила, что-то большое... и я счастлив за Вас и за русский театр.

   Впечатление большое и, конечно, подавляющее. Попробую описать это впечатление.

   После первого акта -- увлекся пьесой. Влюбился в сводню и испугался...

   Как показать на сцене весь этот реализм, доходящий до цинизма, может быть, недопустимого на сцене². И сейчас, не скрою от Вас, я в недоумении: как играть первый акт перед московской публикой. Скажу еще откровеннее -- не знаю, для чего этот реализм необходим пьесе (может быть, это наивно, и такие сомнения происходят оттого, что я не литератор, не легко и не сразу разбираюсь в замыслах автора).

   Я не люблю Вашего излюбленного героя меблированных комнат или Максима ("Кто он?"). В первом акте в Артамоне я узнал старого знакомца, который опять заныл и опять носится с самим собой ³. Я не обрадовался ему... Я примирился с ним ради последней сцены со сводней⁴.

   В других актах я с радостью увидал, что Артамон гораздо крупнее Максима. В нем почувствовался нелепый русский богатырь, который ничего не сделает, но которого можно любить за его, хотя и бессмысленную, ширину. И он стал мне симпатичен. К концу я даже полюбил его.

   В помойной яме заселенного дома много трогательной поэзии и много пошлости. Я вспомнил слова Антона Павловича, сказанные об Ибсене: "Слушайте... у него же нет пошлости. Нельзя же так писать пьесы".

   Искание солнечных пятен в садике, кусок ночного неба, эта свадьба и венчание, вся роль Елены, финалы 3-го и 4-го актов и проч. и проч.-- все это чудесные проявления настоящего, сочного таланта.

   Пьеса закончена блестяще, а это такая редкость... Финалы первого и второго актов -- не понял... Казалось, что не хватает какого-то одного слова.

   Письмо сумбурно, как сумбурно бывает первое впечатление.

   Пишу без всякой цели и отлично понимаю, что ничего важного не способен теперь сказать. Я рад и потому хочу поделиться с Вами моим чувством. Поздравляю, обнимаю.

   Искренно преданный и любящий

К. Алексеев

  

241. Л. М. Леонидову

  

3 ноября 1906

Москва

Многоуважаемый

Леонид Миронович,

   я не хочу писать Вам ответ в тоне Вашего письма¹. Я беру совершенно противоположный тон.

   Вместо ответа по пунктам я пишу шире и рассматриваю вопрос подробнее. Из второго письма Вы получите ответы на все Ваши вопросы, за исключением одного, а именно: как вам разделиться между "Брандом" и Метерлинком². Я думал, что Владимир Иванович объяснил Вам этот вопрос.

   Было решено, что "Драма жизни" идет первой и потому теперь ей должны быть оказаны предпочтения. Это не значит, что Вы должны безвыходно сидеть на "Драме жизни", а значит, что перед репетицией надо ясно сговариваться с режиссером, для того чтобы он вовремя мог Вас предупреждать и вызывать на свою репетицию.

   Итак, я начинаю издалека.

   Я Вас очень люблю, знаю, что Вы добрый и сердечный человек; знаю, что Вы талантливый и что я когда-то мечтал помочь Вам сделаться тем актером, которого Вы могли бы выработать из себя.

   Теперь я бросил эту мечту художника, так как нельзя осуществить ее без Вашего участия.

   Вы сами не хотите быть этим актером, так как Вы не любите своего дела ³.

   Душевно жалею об этом -- так, как, вероятно, никто (особенно после последнего спектакля "Вишневого сада").

   Тем не менее продолжаю любить Вас как человека.

   Ввиду сказанного я буду обращаться не к Вашему чувству артиста, а к Вашему доброму сердцу, и Вы меня поймете.

   Продолжение в следующем письме, предназначенном не только для Вас, но для всех интересующихся.

   С почтением

К. Алексеев

   3 ноября 1906 г.