54. Вл. И. Немировичу-Данченко

  

   19/VIII--97

19 августа 1897

Москва

Многоуважаемый Владимир Иванович!

   Наконец мне удалось видеть Марию Владимировну Петровскую-Роксанову¹. В один из праздников получаю от секретаря нашего Общества г. Шенберга телеграмму о том, что вечером того же дня Петровская играет, чуть ли не в последний раз в этом сезоне, роль Маши в пьесе "Старые годы". Жара, духота, а дорога длинная от нас до Кускова, к тому же приходилось ночевать в Москве, в неубранном доме. Перспектива неприятная. Зачем мне ее смотреть? -- рассуждал я сам с собой. -- Она законтрактована на будущий сезон, и Владимир Иванович сомневается в своих письмах: полезно ли ей будет остаться в Москве?.. Если же, прослужив год в провинции, она с истрепанными нервами и провинциальной манерой игры вернется к нам -- едва ли она сохранит свежесть своего таланта и будет интересна новому делу. Так рассуждал я сам с собой, раздумывая, ехать мне или нет. Решил ехать только для того, чтобы не упрекать себя после... Благодаря расписанию поездов я мог попасть в Кусково к 9 часам (спектакль же начинался в 8 1/2 часов). Нижегородский поезд, по каким-то необъяснимым причинам, опоздал отходом на целый час, и я, утомленный и рассерженный, добрался до театра к 10 часам вечера, т. е. к концу 2-го акта. В довершение всех несчастий Роксанова была в этот вечер больна и не в ударе. Все эти условия вместе взятые, быть может, мешают мне составить правильное понятие об игре артистки.

   Мои впечатления таковы.

   Прежде всего я обратил внимание на акцент артистки (вероятно, польский). К концу спектакля я привык к нему. Голос в первых актах мне показался слабым, лицо и внешность несколько вульгарными. Отсутствие репетиций и руководителя сказывалось на каждом шагу в неловких поворотах, переходах, уходах, в неумении слушать суфлера и маскировании незнания роли, вернее, нетвердости в роли (думаю, что это не недостаток, а большое качество), в нервных подергиваниях рук при подъеме тона и пр. и пр. После первых актов я, не скрою этого, был разочарован, тем более что присущего ей темперамента она в этот вечер не выказала. Мне показалось в начале спектакля, что г-жа Роксанова артистка еще не сформировавшаяся и без выдающихся данных. Странное дело, -- однако к концу спектакля она завладела моей симпатией. Думаю, что у нее есть je ne sais quoi {нечто неопределимое (франц.).}, которое притягивает к ней симпатию и внимание зрителя. У нее есть обаяние. Это большое достоинство.

   После спектакля я был представлен Марии Владимировне и разговорился с нею относительно ее дальнейшей деятельности в провинции. Мне от души стало ее жаль, и к концу вечера я убедился в том, что единственным спасением ее здоровья и поддержанием ее артистических данных может явиться наше Общество. Нигде она не найдет таких благоприятных для себя условий. Я не сомневаюсь в том, что Вы не припишете такого заключения тому, что Роксанова нужна нашему делу в предстоящий сезон. Вы не подумаете, что я в данном вопросе преследую эгоистические цели. Нет, это было бы слишком непорядочно с моей стороны. Судите сами: можно ли с хрупким здоровьем Марии Владимировны, при отсутствии техники, играть во время летнего сезона 30 новых, первых, драматических ролей и без отдыха начинать новый, еще более трудный, зимний сезон. Это убийство. Добавьте ко всему этому, что Мария Владимировна лишь за отсутствием настоящей сильнодраматической актрисы несет амплуа последней, тогда как настоящее ее дело (кажется, я не ошибаюсь) ingênue dramatique. Лично я убежден, что карьера ее при таких условиях кончится чахоткой. Пусть она сыграет 20, 30 хорошо подготовленных спектаклей, пусть в числе этих спектаклей она повторит по нескольку раз одни и те же роли -- это ей принесет больше пользы в художественном отношении, чем безалаберный сезон в какой-то Вильне. Но что же я пишу о том, что Вы лучше меня знаете. Клянусь Вам, что я даже не пытался склонить Марию Владимировну к поступлению в наше Общество. Я ей только высказал условия такового поступления, а именно: четыре хорошие роли в сезон (так сказать, обязательные), может быть, и больше. Во всех других спектаклях она будет занята в мелких ролях и в толпе. Жалованье -- 100 рублей. Большего пока мы дать не можем. Если сезон пройдет хорошо, видно будет, может быть, и удастся устроить спектакль в ее пользу, вроде бенефиса (этого я ей не говорил, конечно). Думаю, что жалованье в 100 рублей у нас окажется на деле выгоднее, чем 150 рублей в провинции, вот почему: там она добрую половину протратит на туалеты, у нас же костюмы делаются за счет Общества. Платьев же ей не придется много шить, так как светских, дорогих по костюму ролей не предвидится. Прощаясь с ней в тот вечер, я вынес следующее впечатление: она смеется над моими предложениями, думал я; ей, кажется, нужны и деньги и дешевый успех в больших, боевых ролях. Ничего в этом роде она не говорила; не знаю, почему весь разговор оставил на меня такое впечатление. Последние дни я даже перестал думать о ней, как вдруг сегодня прилетает ко мне наш секретарь Шенберг с заявлением от Марии Владимировны, что она только и мечтает теперь о поступлении в наше Общество и просит меня поскорее, не позднее сегодняшнего дня, написать Вам письмо о результате наших переговоров. Однако я должен пояснить Вам, какую роль во всем этом деле играет Шенберг: Мария Владимировна очень близка с этой семьей. Некоторое время она жила в их семье и до сих пор сохранила с ней хорошие, дружественные отношения. По словам Марии Васильевны, Вы одни можете устроить ее дело с Незлобиным². Забранные ею деньги вперед она возвратит ему. Контракта, как оказалось, нет. Однако словесное обещание существует. Я бы не решился хлопотать о том, чтобы способствовать артистке, тем более начинающей, нарушать свое словесное обещание. Но, во-первых, в данном случае просят Незлобина возвратить данное Роксановой обещание ввиду веских, по моему мнению, уважительных причин. Первая из них -- это здоровье. Я нахожу, что вид у Марии Владимировны далеко не блестящий; во-вторых, ее нервность, скажу даже истеричность, не допускает такой сверхъестественной работы, которая ее ждет. Она давала слово Незлобину тогда, когда еще не испробовала практически своих сил, теперь же она поняла, что она не вынесет того, что ее ожидает, и действует так из чувства самосохранения. При таких условиях, мне бы казалось, я с спокойной совестью могу обратиться к Вам с просьбой: похлопотать, если Вы найдете правильными мои доводы, перед Незлобиным о возвращении Марии Владимировне данного ею обещания. Если Незлобии не исполнит Вашей просьбы -- что делать -- печальная судьба Марии Владимировны решена. Я пишу это с некоторым пафосом, но в то же время и искренно, так как от души жалею молодую артистку. Кроме того, мне кажется, что из нее может выработаться нечто оригинальное и интересное. Мария Владимировна высказывала мне, между прочим, свои опасения о том положении, которое она займет в Обществе в качестве платной артистки. Я понял, что она более всего боится Желябужской, о характере которой, вероятно, она что-нибудь слышала. Я не сомневаюсь, что все члены Общества отнесутся к ней самым лучшим образом, если сама Мария Владимировна не даст повода к другим, худшим отношениям. Конечно, я не могу поручиться, что Мария Федоровна не скажет ей какой-нибудь шпильки, чего я от нее не жду, так как в последний год она вела себя отлично по отношению к товарищам. Если это случится в моем присутствии, то в качестве режиссера я, конечно, должен буду вступиться за более правую. Дальнейшие же отношения артисток будут зависеть от их такта.

   Не откажитесь, многоуважаемый Владимир Иванович, написать мне словечко: согласны ли Вы похлопотать за Марию Владимировну перед Незлобиным, так как в случае Вашего отказа нам придется искать другую артистку для предстоящего сезона. Мария Владимировна уверила меня, что сегодня последний день для отсылки Вам письма. Если это так, то в близком будущем я буду иметь удовольствие устно передать Вам то, что так медленно излагается на бумаге. Я уеду из Москвы не ранее 3--4 сентября.

   Еще несколько слов о Шульце. Я обратился к Вам, получив это предложение, прежде всего чтобы слышать Ваше мнение: не здесь ли начало нашего дела. Я узнал теперь Ваше мнение, до некоторой степени. Польза от этих спектаклей та, что мы, будущие деятели нового дела, покажем публике несколько интересных спектаклей, и большая публика, а не горсть посетителей Охотничьего клуба, скажет (если это не увлечение с моей стороны, конечно) то же, что говорит теперь публика Охотничьего клуба, а именно: "Вам бы начать настоящее театральное дело". Если я и наше Общество заслуживаем внимания со стороны публики, если это не простое увлечение с нашей стороны, следует показать себя публике для того, чтобы она знала, кто те лица, которые в скором времени обратятся к ней за материальной помощью. Вас знает большая публика, меня знает только немногочисленная горсть посещающих наши спектакли. Познакомить Общество с большой публикой -- это удовольствие дорогое и сопряженное с большим риском. В данном случае нам представляется показаться публике без всякого для себя риска... Мне кажется это соблазнительным и полезным для будущего дела. Прибавьте к этому включение в труппу драматической актрисы и любовника, ведь это большое обогащение труппы.

   Наше главное недоразумение заключается, по-моему, в следующем: Вы начинаете новое дело сейчас только и начинаете его с того же, с чего начал и я 10 лет тому назад. Вы хотите собрать и заставить сыграться собранную труппу; может быть, я увлекался до сих пор, но мне казалось, что у меня уже есть хоть и очень маленькая, но сыгравшаяся труппа. В этом убеждении я продолжаю начатое дело и стремлюсь развить его здесь же, в стенах Москвы. Если я заблуждался, повторяю, то и все мои расчеты неверны, тогда, конечно, остается Ваш план, т. е. сформирование новой труппы в провинции. Нельзя не согласиться, что Ваш план, быть может, и верен, но в нем, как я уже говорил Вам, я могу принять только косвенное участие. Теперь, не имея прочно поставленного дела, мне нельзя бросить контору и уехать на всю зиму в провинцию. Для акционерного общества я могу это сделать, но для провинциальной антрепризы -- нет, потому что я вооружу против себя именно тех лиц, на которых я рассчитываю для составления фонда большого дела.

   Далее: скажите по совести, решитесь ли Вы отдать акционерному обществу такое частное предприятие, которое и в художественном отношении уже заслужило доверие публики, а в материальном отношении обошлось на первых порах без помощи акционеров? Хватит ли у Вас самоотвержения отдать такое дело акционерам в тот самый момент, когда Вы, посеяв зерна, готовы пожинать созревшие плоды? В этот момент Вы будете рассуждать так же, как и теперь? отдать наше детище в чужие руки, отдать в такое дело, где акционеры будут эксплуатировать наше художественное творение ради материальной наживы? отдать в такое дело, из которого, благодаря интриге, нас, создателей дела, могут выгнать? отдать те барыши, которых мы добились после крупного риска нашим личным состоянием? Признаюсь Вам откровенно, у меня не хватит гражданского мужества на этот геройский подвиг. Акционерное дело необходимо нам в самом начале, в момент риска, как поддержка материальная; то же акционерное общество необходимо и после нашей смерти, для продолжения дела по установленным нами традициям. Вот почему, мне кажется, неблагоразумно начинать дело частной антрепризой.

   К тому же, как мне кажется, Москва и не поверит частному делу, она даже и не обратит на него внимания, а если и обратит, то слишком поздно, когда наши карманы опустеют и двери театра будут заколочены. Мое участие в частной антрепризе припишет Москва, подобно Мамонтовской, самодурству купца, а создание акционерного да еще общедоступного театра поставится мне в заслугу, скажут, что я просвещаю, служу художественно-образовательному делу и пр. и пр. Я хорошо знаю московского купца -- все они так рассуждают. В первом случае они по принципу не будут ходить в театр, а во втором случае толькоиз принципа отвалят кучу денег и пойдут в театр для поддержания"своего дела".

   На днях узнал, что Мамонтов написал устав общедоступного оперно-драматического театра и хочет подавать его в министерство. Конечно, я не замедлил свидеться с ним, якобы случайно. На днях он обещался прислать мне этот устав. Как видно, акционерное общество -- это злоба дня.

   Еще один вопрос: в каком отношении Вы окажетесь к парадизовскому делу? Подробно мы можем обсудить это дело при свидании. Конечно, парадизовские спектакли являются продолжением Общества искусства и литературы, но так как само это продолжение (повторяю: по моим планам, которые мне до сих пор казались правильными) есть не что иное, как начало нового дела. Мне казалось, что оба эти дела неразрывны. В момент возникновения нового дела Общество искусства и литературы прекращает свое существование, а потому все члены Общества, не вошедшие в новое дело, не будут иметь к нему никакого отношения. Если бы даже Вы не нашли возможности принять активное участие в парадизовском деле, то мы на этом деле могли бы ближе познакомиться друг с другом и проверить наших артистов и рассортировать их.

   Пока кончаю. Надо ехать на поезд, осталось 5 минут. Не успею перечитать письмо, иначе оно уйдет только завтра и не застанет Вас в имении.

Уважающий Вас

К. Алексеев