Часть 4. От радикализма к терроризму

Итак, что же такое «мировой терроризм»? В современном мире нет подобного суще­ствующего субъекта политики - со своей идеологией, штаб-квартирой, армией и т. д. В реальности есть более 500 разношерстных, разных по численности, силе и влиянию террористических организаций. Большая часть из них - исламские, они базируются на Ближнем и Среднем Востоке. Кроме того, есть отдельные государства, которые то ли основательно, то ли, напротив, совсем безосновательно, но уверенно все причисля­ют к «спонсорам» так называемого международного терроризма. Это Ливия, Судан, Ирак, Иран, Сирия, Куба.

Ни сами эти террористические организации, ни их страны-«спонсоры» никогда не объединялись хоть в какое-то подобие коалиции - слишком разные у них интересы и цели. Между ними бездна разногласий и противоречий, порой переходящих в откры­тые конфликты. «Международный терроризм» слишком многолик для того, чтобы слиться в каком-нибудь устойчивом альянсе, новом террористическом «Интернацио­нале», способном бросить вызов остальному мировому сообществу. Что может быть общего между Ирландской республиканской армией, терроризирующей Англию, и движением «Хезбаллах» кроме того, что для достижения разных целей они использу­ют одно средство - взрывчатку? Что общего между басками ЕТА, методично уничто­жающими испанских чиновников, и сикхскими, например, сепаратистами, на счету которых уже два индийских премьер-министра? В чем, например, могли бы коопери­роваться японская псевдо- религиозная секта «Аум синрике» и национально-освобо­дительное движение «Тигры освобождения Тамил Илама»? А куда же девать вполне вменяемого американца Т. Маквея, так осерчавшего на правительство США и устро­ившего в 1995 году взрыв в Оклахома-Сити, унесший 168 жизней?

При всей такой внешней «разносортице», однако, существуют некоторые вполне определенные для всех террористических организаций политические, идеологические и психологические факторы. Эти факторы укладываются в цепочку взаимосвязанных понятий: радикализм - экстремизм - фанатизм. Конкретные реалии современности добавили сюда еще одно, ранее не вполне обязательное звено: фундаментализм. В за­вершение, такая цепочка приводит к тому, что мы и ищем: на ее конце - терроризм. Теперь уже не как частное, локальное или групповое, а международное явление.

Радикализм

Понятием «радикализм» определяются социально-по­литические идеи и действия, направленные на наиболее кардинальное, решительное («радикальное», «коренное») изменение существующих социальных и политических институтов. Это соотносительный термин, обозначающий, прежде всего, разрыв с уже признанной, существующей традицией, ее капитальное изменение.

В широком смысле, понятие политического радикализма трактуется как особый социокультурный феномен, обусловленный особенностями исторического, социаль­ного, экономического и религиозного развития страны, проявляющийся в ценностных ориентациях, устойчивых формах политического поведения субъектов, нацеленных на оппозиционность, изменения, тотальный, быстрый темп перемен, примат силовых методов в реализации политических целей.

Существуют и психологические трактовки радикализма. Иногда его прямо трак­туют как «психологический механизм качественного преобразования политических процессов, предполагающий решительные и бескомпромиссные действия для дости­жения цели, придерживающийся крайних средств достижения цели; социокультурная традиция, обусловленная соответствующим типом личности и национально - цивилизационными особенностями общества и государства»'.

Исторически данный термин применялся и для определения умеренных реформи­стских движений, которые, однако, производили на современников слишком сильное впечатление. В современном употреблении, радикализм означает, прежде всего, вы­раженное стремление к решительным, «корневым» идеям, а затем и к методам их до­стижения, и к связанным с этими идеями соответствующим действиям. Однако дале­ко не всегда люди, называющие себя радикалами, действительно являются таковыми. Отметим, что определение «радикальный» по традиции входит в название ряда цент­ристских и левобуржуазных политических партий западных стран.

Иногда термин «радикализм» употребляется почти как синоним понятия «экстре­мизм». Это не вполне точное словоупотребление: между данными понятиями суще­ствует определенная разница. В отличие от экстремизма, радикализм фиксируется, прежде всего, на содержательной стороне тех или иных («корневых», крайних, хотя и не обязательно «экстремальных») идей и, во вторую очередь, на методах их реализации. Радикализм может быть исключительно «идейным», а не действенным, в отличие от экстремизма, который всегда бывает действенным, но не всегда идейным. Экстремизм, в первую очередь, фиксирует внимание на методах и средствах борьбы, отодвигая со­держательные идеи на второй план. О радикализме же обычно говорят применитель­но к идеологически, политически и социально крайне ориентированным организаци­ям, партиям или партийным фракциям, политическим движениям, группам и груп­пировкам, отдельным лидерам и т. д., оценивая идейную направленность и степень выраженности такого стремления. Об экстремизме говорят, оценивая степень край­ности методов реализации таких стремлений.

Как термин, понятие «радикализм» возникло в Англии в середине XVIII века, в эпо­ху промышленной революции, среди противников знаменитого Билля об избира­тельной реформе 1832 года. Позднее это понятие стали относить к утилитаристу И. Бентаму и его последователям, названным «философскими радикалами». В Но­вое время радикализм проявлялся в буржуазно-демократических лозунгах. Опираясь на доктрину «естественного права», прогресса, разума, такие мыслители, как Дж. Локк,

¹ Политическая психология / Под общ. ред. А. А. Деркача, В. И. Жукова, Л. Г. Лаптева. - М.: Академи­ческий проект, 2001. - С. 382.

Ж.-Ж. Руссо и др., доказывали необходимость радикальной замены «неестествен­ных» социальных условий и обычаев новым рациональным порядком. Основатель анархизма У. Годвин обосновывал ненужность сложных общественных институтов и ограничений тем, что человек в естественном состоянии - сам по себе воплоще­ние разума и свободы. Для радикализма эпохи Просвещения был весьма свойствен отвлеченный морализм, антиисторический утопизм, противопоставление «неразум­ной» исторической действительности здравых, «естественных» понятий, простых решений и правил. Наиболее решительно, уже переходя от идейного радикализма к революционному экстремизму, пытался практически воплотить идеалы Просвеще­ния французский политический радикализм в лице якобинцев, в ходе Великой фран­цузской революции.

Просвещение наиболее полно выявило основные черты буржуазного радикализ­ма. В эту эпоху радикализм опирался на рационалистическую редукцию, упрощение, истолкование всех аспектов исторической и бытовой, повседневной жизни в свете исходной абстрактного принципа, идеала, моральной оценки или на критерий полез­ности, утилитарности (И. Бентам). Критики уже тогда считали, что рационализм ра­дикализма не столько научный, сколько спекулятивный, разрушительный и нигили­стический. Однако и для современного идейного радикализма также характерен опре­деленный рассудочный догматизм и утопизм, нечувствительность к конкретной ситуации, склонность к «простым» решениям и симпатия к крайним средствам. Эти черты радикализма в 1960-70-е годы еще раз продемонстрировали «новые левые», последователи Г. Маркузе, для которого не было никакой связи между «разумной дей­ствительностью», «иным миром» будущего и настоящим, и потому первым шагом в реализации проекта будущего так или иначе оказывался нигилистический «Великий отказ» от эмпирической данности буржуазного мира того времени.

В XIX веке понимание радикализма расширилось, а сам он довольно стремитель­но распространился по Европе уже как широкое политическое, философское, рели­гиозное, культурное, просветительское движение. В ХIХ-ХХ веках радикализм стал идеологической платформой для целого ряда левых партий социалистической, соци­ал-демократической ориентации. Одновременно радикализм нашел своих последо­вателей и среди некоторых правых сил. В последние десятилетия XX века радикализм стал базой для фундаменталистских исламских политических сил.

Еще недавно сторонники марксизма считали, что общим социально-психологиче­ским и классовым источником как теоретического, так и политического радикализма является мелкобуржуазная стихия, особенно в кризисные, переходные исторические периоды, когда возникает угроза существованию, традициям и укладу тех или иных составляющих ее социальных групп и слоев населения. Или, напротив, когда такие ис­торические периоды открывают для мелкой буржуазии перспективы прихода к вла­сти и перераспределения общественного богатства. В современном мире радикальные умонастроения чаще всего воспроизводит деклассированная люмпен-интеллигент­ская среда.

В основе радикализма лежит, во-первых, негативное отношение к сложившейся социально-политической действительности, а во-вторых, признание одного из воз­можных способов выхода из реальной ситуации как единственно возможного. В то же время радикализм трудно связать с какой-либо определенной политической позици­ей. «Радикализм может проявляться в различных формах нигилизма, экстремизма, терроризма, революционаризма. Однако, - считают некоторые авторы, - принято говорить и о "радикальном центре", то есть политической позиции, радикально от­вергающей крайности и требующей решительно проводить сбалансированную поли­тику. Как показывает история, достаточно часто государство само создает ситуации, порождающие радикализацию политических субъектов».

Радикализм - всегда оппозиционное направление. Более того, это - опора наибо­лее жесткой, радикальной оппозиции, в отличие от оппозиции умеренной - «систем­ной», лояльной, «конструктивной». Как правило, он играет в обществе дестабилизи­рующую роль.

«Как способ деятельности, тяготеющий к крайностям, радикализм, как правило, играет в обществе дестабилизирующую роль, способствует конфронтации политических сил, про­воцирует углубление конфликтов, разбалансирование системы управления. Но в определен­ных социально-политических условиях радикализм может способствовать критическому пересмотру правительством своего политического курса, препятствовать накоплению нега­тивной энергии внутри общества»'.

Объективно говоря, радикализм выполняет в социально-политических процессах определенные функции. Во-первых, это сигнально-информационная функция, свиде­тельствующая о степени неблагополучия социально-политической среды. Во-вторых, функция разрядки социальной напряженности путем выброса накопившегося недо­вольства. В-третьих, функция давления на господствующие политические институ­ты, подготовку, принятие и осуществление политических решений. В-четвертых, функ­ция корректировки политического курса. В-пятых, функция стимулирования корен­ных политических изменений, инноваций.

«Как идейно-политическое течение, система убеждений определенной группы людей, ме­тод решений локальных экономических и социально-политических задач радикализм явля­ется необходимым компонентом политической жизни. В устойчивых социальных системах консервативные, либеральные, радикальные компоненты находятся в сбалансированном взаимодействии. В переходных системах расширяются объективные и субъективные при­чины, стимулирующие радикалистское поведение. Масштабы распространенности, степень остроты проявлений радикалистских ценностных ориентации политических субъектов бу­дут уменьшаться с экономической и политической стабилизацией в стране. Ценности не­возможно отменить, общество должно их исчерпать, пережить. Политические власти могут ослабить воздействие радикализма на политическую жизнь, нейтрализовать последствия его проявлений»². Правда, это удается далеко не всегда. И тогда радикализм может перера­стать в экстремизм и терроризм.

Аналитически подразделяются «радикализм мысли» и «радикализм формы». Первый исходит из того, что любые социальные и политические конструкции (анар­хизм, социализм, индивидуализм и т. д.) могут быть лишь выводами, а не аксиома­ми. Он предполагает такие действия, которые на практике ведут к реализации базо­вых ценностей. Второй вид, «радикализм формы», напротив, исходит из неких базовых аксиом. Его природа - не в размышлениях, а в простоте готовых решений. Разруше­ние без созидания - вот к чему обычно склонны радикалы формы, и что сводится

Политическая психология / Под общ. ред. А. А. Деркача, В. И. Жукова, Л. Г. Лаптева. - М: Академи­ ческий проект, 2001. - С. 382. .

Там же, с. 385-386.

к воспроизводству более примитивных социальных форм. Культура накапливается эволюционно. Революционно происходит только деградация.

В политике обычно различают правый, левый и анархистский, а также революци­онный и реформаторский виды радикализма. Как уже говорилось, радикализм не свя­зан непосредственно с какой-либо одной определенной идеологией - это всего лишь особого рода энергетическая политико-психологическая основа любой идейно-поли­тической конструкции. Важно отметить, что радикализм склонен к использованию насильственных методов и средств, чаще всего не соответствующих публично декла­рируемым целям. Тогда он может прямо смыкаться с экстремизмом и перерастать в него, находя свое конкретное, практически-политическое выражение в разных фор­мах политического терроризма (от «бомбистов» начала XX века в России до ислам­ских террористов У. бен-Ладена в начале XXI века). В основе психологии радикализ­ма всегда лежит сильный политический темперамент охваченных им политиков, стрем­ление добиться нужного результата как можно быстрее, «здесь и сейчас», подчас любой ценой увидеть плоды своей политики при собственной жизни, даже когда речь идет о «поколенческих» процессах или очевидных утопиях. К. Маркс характеризовал сторонников радикализма как «заговорщиков по профессии», стремящихся «...опере­жать процесс революционного развития, искусственно гнать его к кризису, делать революцию экспромтом, без наличия необходимых для нее условий»'. Иногда ради­кализм стимулируется особенностями конкретной ситуации - так, непоследователь­ность горбачевской перестройки в СССР подстегнула в начале 1990-х годов радика­лизм первого президента России Б! Ельцина и, вслед за этим, активно поощряемых им радикал-реформаторов к так называемым шоковым реформам. Такой радикализм может оказаться на грани терроризма. Так, в июле 1991 года лидеры Демократиче­ского союза В. Данилов и В. Новодворская в своем открытом письме писали, что «от­ныне народ приобретает право на свержение преступной власти любым путем, в том числе и с помощью вооруженного восстания»².

Благоприятной социально-психологической почвой для радикализма считается состояние всеобщей неуверенности и нестабильности. Именно на этой базе расцветают ультралевые и ультраправые идеи, сопровождающиеся соответствующими действия­ми. При этом с точки зрения применяемых средств часто бывает так, что и левые, и правые радикалы сходятся в общем антидемократизме. Двусмысленность мелкобур­жуазной психологии, вытекающая из «промежуточного» социального положения «но­вых средних слоев», главных носителей этой психологии, вызывает определенное «ша­раханье» от леворадикальной риторики к крайне правым силам и устремлениям. По этим же причинам обычно сходными оказываются социальные последствия казалось бы разных течений - например, консервативно-охранительного радикализма ( в част­ности, в свое время, клерикально-инквизиторского террора) и леворадикальных экс­цессов (террор левацких группировок).

Современный мир несколько по-новому ставит данные вопросы, однако это не меняет сущности сказанного. Так, сегодня в качестве консервативно-охранительного радикализма у клерикально-инквизиторского террора появился достойный преем­ник - исламский фундаменталистский радикализм. Именно он, наряду с кое-где еще

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 287-288.

Цит. по: Соколов С, Булыжник - орудие демократа? // Комсомольская правда. 1991.30 июля.

сохранившимися левыми радикалами (хотя после эпохи «Красных бригад» в Италии левацкий терроризм пошел несколько на убыль, ныне его готова подхватить японская «Красная армия» и другие подобные структуры троцкистского и маоистского толка), и представляет собой основу современного экстремизма, а затем и терроризма.

Динамика перерастания идейного, теоретического радикализма в политический экстремизм хорошо прослеживается на примере истории развития так называемой Франкфуртской школы социальной философии. Эта школа сложилась в 1930-1950-е годы на базе Франкфуртского института социальных исследований и издававшегося им журнала «Zeitshrift fur Sozialforschung». В данную школу входили такие известные философы, социологи и психологи, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм, Г. Маркузе и др.' Все начиналось в рамках сугубо научных философских поисков. Именно так возникла так называемая «критическая теория общества» М. Хоркхаймера и Т. Адорно, которая отвергала традиционную теорию и философию, настаивала на кри­тической интерпретации диалектики, приходила к выводам о «помрачении разума» и даже о самоубийстве искусства. Теоретики Франкфуртской школы настаивали на радикальном изменении всех прежних устоев - вплоть до разработки Т. Адорно «фи­лософии новой музыки». Вполне понятно, почему эти теоретики, будучи в основном эмигрантами из нацистской Германии, где в то время утвердился праворадикальный режим, стояли на противоположных, леворадикальных позициях. Однако до опреде­ленной поры их политические предпочтения не связывались напрямую с философ­ским, теоретическим радикализмом. Более того, когда их, ученики и последователи начали устанавливать эту связь между идейным, философским радикализмом и по­литическим экстремизмом, «отцы-основатели» и основоположники Франкфуртской школы (такие, как М. Хоркхаймер, Т. Адорно и др.) поспешили отмежеваться от «но­вых левых». Однако было уже поздно.

Слово было сказано, и логика перерастания радикализма в экстремизм заработала автоматически:

«с одной стороны, обнаружилась достаточно глубокая "укорененность" экстремистских по­литических тенденций отдельных франкфуртских теоретиков в некоторых основополагаю­щих посылках всей их социальной философии, а с другой стороны, стал значительно более понятным "ход мысли", приводивший к выводам левоэкстремистского порядка достаточно многих представителей... интеллигенции современного Запада... Однако у нас есть основа­ния и для того, чтобы говорить не только о косвенном влиянии таких франкфуртцев, как Г. Маркузе, на политические настроения буржуазной интеллигенции, толкающем ее в направ­лении экстремизма. Многие "маркузеанские" формулировки, получившие затем хождение в качестве популярных лозунгов и газетных клише, прямо и непосредственно подталкива­ли радикальных интеллигентов... к выводам и, главное, "акциям" левоэкстремистского по­рядка»².

Соответствующие выводы были сделаны уже из «маркузеанского» истолкования «позднего капитализма» как «одномерного общества», подавляющего все возникаю­щие в нем противоречия, устраняющего все альтернативы, ведущие за его пределы, фальсифицирующего все перспективы иного, не «одномерного развития». Идеологи

Подробнее см.: Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской шкоды. - М.: Наука, 1977.,

Там же, с. 266.,

«левачества» в рамках студенческой оппозиции в США (М. Савио) и Западной Евро­пы (Р. Дучке, Д. Конбендит и др.), считавшие Г. Маркузе своим учителем, делали из этих постулатов выводы чисто политического свойства. Далее уже было просто перей­ти к тактике уличных беспорядков и провокаций - разнообразных мероприятий, вынуждающих парламентские демократические режимы «разоблачить свою фашизоидную сущность», то есть заставить их применять силу, нарушая свои собственные либерально-демократические установки. Следующим этапом был переход к «парти­занской войне».

«Не так уж трудно понять связь этого левацкого комплекса с той идеологией, которая легла в основу деятельности террористических организаций типа японской "Рэнго сэ-кигун", занимавшейся, как известно, не только умыканием заложников и угоном само­летов, но и активным применением насилия в своих собственных рядах: по отношению к "оппортунистам", а вернее, к тем, кто был склонен к менее уголовным методам поли­тической борьбы»'.

В отличие от своего учителя, теоретика и мыслителя, именно таким образом «но­вые левые» экстремисты всего лишь делали следующий шаг по сравнению с преж­ним, ранее чисто философским радикализмом, переводя на язык соответствующей научным тезисам политической практики то, что Г. Маркузе, как правило (хотя и не всегда), оставлял в сфере красивой политической риторики. Так, радикальная «маркузеанская» версия социальной философии Франкфуртской школы очень бы­стро обнаруживает на практике глубокую внутреннюю связь своего собственного тео­ретического нигилизма с крайне жестким политическим экстремизмом. «Многие из столь же анархистски, сколь и экстремистски настроенных поклонников Маркузе, занимающихся революционаристским вспышкопускательством - захватом учеб­ных зданий, организацией взрывов в общественных местах, угоном самолетов и умы­канием заложников, - представляют себе революцию как раз вышеупомянутым образом»². Дистанция от теоретической схемы преобразования мира до реальных попыток его трансформации на основе такой схемы оказалась незначительной и лег­ко преодолимой.

В России радикализм рассматривается как неотъемлемый компонент социально-политической жизни, оказывающий на нее существенное влияние: «радикализм яв­ляется важнейшей политико-культурной традицией. Будучи обусловлен историче­скими, географическими, политическими, социальными, психологическими особен­ностями развития страны, радикализм и сегодня оказывает воздействие на характер функционирования всех сфер общества, менталитет, чувства, настроения, привычки индивидов и социума, на модели поведения, формы политического участия и взаимо­действия россиян. Он проявляется на уровне социальных слоев, элиты и контрэлиты, властвующих и оппозиционных групп, обусловливая осевую линию политического поведения политических лидеров и простых граждан».

¹ Давыдов Ю. Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. - М.: Наука, 1977. - С. 269.

² Там же, с. 316-317.

³ Политическая психология / Под общ. ред. А. А. Деркача, В. И. Жукова, Л. Г. Лаптева. - М.: Академи­ческий проект, 2001. - С. 383.