Моральные проблемы

Понятно, что слепой фанатик, осуществляющий жестокий террористический акт на рациональном «автопилоте», не мучается переживанием моральных проблем. Это сле­пая машина для разрушения, не задумывающаяся над нравственными вопросами про­сто потому, что такие вопросы чужды для такой машины. Моральные проблемы воз­никают лишь при наличии определенного интеллектуального уровня. Неграмотные, необразованные исламисты, действующие по принципу «иншалла» («все во власти Аллаха, по милости его»), не страдают нравственными сомнениями.

Однако относительно развитых в интеллектуальном плане террористов внутренне постоянно волнует вопрос, насколько они правы в своих действиях. В описаниях того же Б. Савинкова, например, этой стороне уделяется значительное внимание. Всякий раз, готовясь к террористическому акту, террористы ищут ему нравственное оправ­дание. Иногда доходит до совершенных парадоксов, когда верующие христиане при­бегают к совершенно иезуитской логике, считая, что, умерщвляя чье-то тело, они тем самым спасают душу своей жертвы. Впрочем, такого рода психологические парадоксы живы и поныне: исламские террористы верят, что их акции не только спасают их соб­ственные души (подвиг во имя Аллаха), но и помогают душам своих жертв поскорее отправиться в рай. Боевики движения «Хамаз» из специальной памятки для боеви­ков своей организации твердо знают: «Аллах простит тебя, если ты исполнишь свой долг и убьешь неверного; в раю Аллах возьмет на себя все твои проблемы». Так, в част­ности, именно этим объясняли некоторые исламские теологи сущность взрывов не­боскребов в Нью-Йорке, повлекших за собой тысячи жертв. Сами небоскребы рас­сматривались как «жертва Сатане», а погибшие под обломками люди объявлялись «избавленными от служения ложным богам». Понятно, что для глубоко религиозного террориста-фанатика все просто — его избавляет от моральных проблем сам Бог, — но все-таки и ему оказывается необходимо какое-то нравственное самооправдание.

Однако и такие самооправдания не всегда бывают достаточными, и моральные страдания могут продолжаться и после «победы», то есть успешно совершенного тер­рористического акта. Б. Савинков так описывал восприятие «победы»:

«Внизу у Иверской нам навстречу попался мальчишка, который бежал без шапки и кричал:

— Великого князя убило, голову оторвало. <...>

В ту же минуту Дора наклонилась ко мне и, не в силах более удерживать слезы, зарыдала. Все ее тело сотрясали глухие рыдания. Я старался ее успокоить, но она плакала еще громче и повторяла:

— Это мы его убили... Я его убила... Я...

— Кого? — переспросил я, думая, что она говорит о Каляеве.

— Великого князя».

Трудно теперь однозначно оценить, что же это реально было: психологическая раз­рядка после сверхсильного напряжения, банальная женская истерика или искренние переживания и раскаяние. Однако из сопоставления с другими фактами становится ясно, что последнее никак нельзя отвергать. По нашим данным, даже убежденные в своем моральном праве на насилие террористы-мужчины обычно нелегко пережива­ли нравственные проблемы спустя время после совершения террористических актов. Так, в частности, по свидетельству Б. Савинкова, террорист Е. Сазонов писал ему с каторги: «Сознание греха никогда не покидало меня». Даже палестинские террористы часто говорили о «тяжести на душе», хотя и объясняли свои насильственные действия внешними, вынужденными обстоятельствами.

Моральные проблемы террориста могут приобретать странный, даже вычурный характер. Только что упомянутый известный террорист И. Каляев, убийца брата царя, великого князя Сергея Александровича, психологически запредельно сложно описы­вал свое свидание с посетившей его в тюрьме вдовой великого князя.

«Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смерт­ных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития. И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.

— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас. И я взял иконку.

Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благо­дарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя.

— Моя совесть чиста, — повторил я, — мне очень больно, что я причинил вам горе, но я дей­ствовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, не толь­ко одну».

Стоит ли говорить, что сама вдова совершенно по-иному описывала эту встречу, на которую она пошла всего лишь затем, чтобы, что называется, взглянуть в глаза убий­це своего мужа?

Обратной стороной моральных проблем является выраженная практически у всех террористов потребность в понимании, необходимость «выговориться» перед други­ми людьми (обычно перед «своими», но иногда и перед чужими, включая следова­телей). При отсутствии возможности устного общения с подходящим собеседником активно используется эпистолярный жанр. Так, тот же И. Каляев в одном из писем из тюрьмы писал товарищу: «Мой дорогой, прости, если в чем-либо я произвел на тебя дурное впечатление. Мне очень тяжело подумать, что ты меня осудишь. Теперь, когда я стою у могилы, все кажется мне сходящимся для меня в одном, — в моей чести, как революционера, ибо в ней моя связь с Боевой Организацией за гробом». В другом пись­ме он же писал: «Я хотел бы только, чтобы никто не подумал обо мне дурно, чтобы ве­рили в искренность моих чувств и твердость моих убеждений до конца» '.

Однако подчеркнем еще раз: серьезные моральные проблемы присущи только лишь «идейным» террористам, причем с достаточно высоким уровнем образования и интеллектуального развития, способным к сознательной рефлексии своей деятельно­сти. Для всех остальных типов террористов значительно более характерно наличие совершенно иной психологии, прежде всего — дорефлексивных, сравнительно при­митивных «синдромов» вместо каких-либо сложных моральных проблем. Приведем в качестве примера современного терроризма слова женщин, осужденных за взрыв вокзала в Пятигорске по заданию чеченского боевика С. Радуева. На судебном про­цессе над С. Радуевым в Махачкале осенью 2001 года эти женщины показали, что це­лью взрыва для его заказчика (Радуева) было «посеять панику, а число жертв его не волновало».