Патологический компонент

Первый вопрос, обычно возникающий у людей в отношении террористов, прост: а не сумасшедшие ли они? Ответить на этот вопрос не так-то просто. Вообще-то говоря, признать их полностью здоровыми бывает трудно. И хотя отечественные правозащит­ники в свое время пытались в меру всех своих сил защищать упрятанного в психиат­рическую лечебницу капитана С. Ильина, пытавшегося осуществить покушение на жизнь советского лидера Л. И. Брежнева, судя по всему, все-таки такое решение было наиболее адекватным. Подобная, заведомо обреченная на неудачу акция, да еще пред­принятая в одиночку, никак не свидетельствует о достаточной психической сохран­ности такого человека. Точно так же трудно признать психически полноценным че­ловеком А. Шмонова, стрелявшего снизу вверх из охотничьего ружья в другого совет­ского лидера, М. Горбачева, прямо из рядов праздничной демонстрации на Красной площади 7 ноября 1990 года (Горбачев в это время занимал свое место на трибуне Мавзолея). Охотничий обрез в ситуации массового скопления людей, когда каждый четвертый или даже третий окружающий тебя человек — это обязательно либо мили­ционер, либо сотрудник спецслужб, больше напоминает орудие самоубийства, чем ин­струмент претендующего на успех террористического акта. В. Соснин считает:

«Большинство исследователей мотивации терроризма отмечают, что явная психопатология среди террористов достаточно редкая вещь, и для этого утверждения есть основания. Вме­сте с тем можно выделить ряд личностных предрасположенностей, которые часто становят­ся побудительными мотивами вступления индивидов на путь терроризма: сверхсосредото­ченность на тащите своего «Я» путем проекции с постоянной агрессивно-оборонительной готовностью; недостаточная личностная идентичность, низкие самооценки, элементы рас­щепления личности; сильная потребность в присоединении к группе, т. е. в групповой иденти­фикации или принадлежности; переживание большой степени социальной несправедливости со склонностью проецировать на общество причины своих неудач; социальная изолирован­ность и отчужденность, ощущение нахождения на обочине общества и потери жизненной перспективы. При этом нельзя сказать, что приведенный набор этих характеристик являет­ся каким-то обобщенным психологическим профилем личности террориста» '.

В конечном счете, психическая нормальность или, напротив, ненормальность — достаточно условные, статистические понятия. Не вполне адекватный человек — не значит маньяк. Нет, бывает, конечно, и так, что в основе терроризма лежит откровен­но патологическая тяга к насилию, убийству. Среди террористов встречаются откро­венные маньяки-человеконенавистники. Убийство, само по себе, всегда противно чело­веческой природе, и если оно все же осуществляется, то убийца испытывает не только психическое, но и сильнейшее физиологическое потрясение. Так, например, по при­знанию ряда известных террористов, даже в их практике иногда дело доходило до того, что они испытывали оргазм, когда убивали. «От того, что отнимаешь чью-то жизнь, чувствуешь себя Богом», — это из признаний одного из террористов.

Однако даже самое обоснованное признание террориста душевнобольным ничего не проясняет. «Разумеется, среди преступников, прибегающих к насилию, встречают­ся и лица с психопатологическими отклонениями». Однако если концентрироваться только на этом факте, то мы ничего не поймем. Тогда «нам придется признать, что и «снайпер», залезающий на крышу дома и стреляющий оттуда по людям, прежде чем полиция застрелит его самого, и субъект, зверски нападающий на женщин и нанося­щий им тяжелые увечья, страдают серьезными душевными заболеваниями»². Ну, и что же дальше? Ведь сама по себе такая констатация еще ничего не объясняет.

Понятно, что, при всех нюансах, поведение террориста обычно представляет собой некоторую яркую и вполне очевидную разновидность асоциального отклоняющегося (девиантного) поведения. По общей оценке, такое поведение в той или иной мере явля­ется аномальным и неизбежно включает в себя некоторый патологический компонент. Разумеется, это ни в коей мере не означает признания террористов просто «сумасшед­шими» — подобный, слишком облегченный путь откровенно неверен и непродукти­вен для понимания психологии террориста. Однако общепризнанной является кон­статация того, что террорист — личность не то чтобы не вполне нормальная, а акцен­туированная. Это означает, что террорист — в целом, клинически и психологически, — нормальный человек, однако определенные черты личности у него акцентуированы, то есть выражены необычно сильно, ярко, не вполне «нормально».

Это прекрасно чувствовал еще Ч. Ламброзо, разделявший откровенно преступный (дегенеративный, атавистический) антропотип и отличный от него так называемый нравственно порочный психотип «привычного преступника». Террориста нельзя от­нести к откровенно преступному типу. В большинстве случаев это все-таки далеко не маньяк, не тот «прирожденный преступник», который самореализуется, совершая при­вычные атавистические преступления. Тем более что подобный тип достаточно редко встречается даже в откровенно криминальной среде — основную массу такой преступности составляют так называемые криминалоиды, случайные преступники без суще­ственных признаков явной дегенерации.

Психологи о терроризме («круглый стол») // Психологический журнал. Т. 16. 1995. № 4. С. 42. Шур Э. Наше преступное общество. — М.: Прогресс, 1977. — С. 99.

Террорист по своему психическому складу наиболее близок к тому, то Ч. Ламброзо называл «привычным преступником» — «не случай обусловливает преступление привычных преступников, а они сами создают внешние события, обусловливающие преступление». Это вполне соответствует тому, что во времена Ч, Ламброзо определялось специалистами как «моральное помеша­тельство». Клинико-психологически это абсолютно соответствует тому, что принято называть эпилептоидной психопатией — такой конституциональной деформацией личности, при которой личность отличается неспособностью различать добро и зло, часто путая их местами. В современной трактовке к этому приближается и понятие социопатии, хотя мы и не считаем вполне правомерным такое выделение чисто соци­ального, прежде всего функционального расстройства.

Термин «психопатия» впервые был введен И. Балинским в 1886 году для обозна­чения пограничных между нормой и патологией врожденных психических расстройств, при которых отсутствует прогредиентность точения. Впоследствии В. Кандинский был склонен считать часть психопатий своеобразными формами психического урод­ства. По его мнению, подобно врожденным физическим уродствам, существуют откло­нения от нормального типа и в развитии личности, особенно в формировании харак­тера.

Психопатии — это такие аномалии характера, которые, по словам П. Ганнушкина, «определяют весь психический облик индивидуума, накладывая на весь его душевный склад свой властный отпечаток», «в течение жизни... не подвергаются сколько-нибудь резким изменениям» и «мешают... приспособляться к окружающей среде». Эти три критерия были обозначены О. Кербиковьм как тотальность и относительная стабиль­ность патологических черт характера и их выраженность до степени, нарушающей социальную адаптацию. Степень проявления психопатий, как писал П. Ганнушкин, «представляет прямо запутывающее богатство оттенков — от людей, которых окружаю­щие считают нормальными, — и до тяжелых психотических состояний, требующих интернирования»¹. В последние годы в судебно-психиатрической экспертизе получил распространение термин «глубокая психопатия»: им обозначают наиболее сложные случаи, в которых на высоте декомпенсации возникают психотические расстройства или исключающая вменяемость утрата способности к «вероятностному прогнозиро­ванию своей деятельности и соответствующей коррекции своего поведения»². Это справедливо: террористы действительно не вполне адекватно прогнозируют послед­ствия своих действий. Однако и это объясняет далеко не все.

«С самого начала становления учения о психопатиях возникла практически важная пробле­ма — как разграничить психопатии как патологические аномалии характера от крайних ва­риантов нормы. Еще в 1886 году В. Бехтерев упоминал о «переходных степенях между пси­хопатией и нормальным состоянием», о том, что «психопатическое состояние может быть выражено в столь слабой степени, что при обычных условиях оно не проявляется».

Ганнушкт П. Б. Избранные труды. — М.: Медицина, 1964. — С. 121—122.

См.: Морозов Г. В., ЛунцД. Р., Фелинская Н. И. Основные этапы развития отечественной судебной пси­хиатрии. — М.: Медицина, 1976. — С. 269.

В 1894 году бельгийский психиатр Dalemagne... выделил наряду с «desequilibres», т. е. «неуравновешенными» (термин во французской психопатии того времени, аналогичный «психопатиям»), еще и «desequilibrants», т. е. «легко теряющих равновесие». Подобные случаи Е. Kahn (1928) назвал «дискордантно-нормальньши», П. Ганнуш-кин — «латентными психопатиями»«¹.

Затем было предложено много других наименований, но наиболее устоявшимся можно считать термин К. Леонгарда «акцентуированная личность». Это название под­черкивает, что речь идет все-таки о крайних вариантах нормы, а не об откровенной патологии — максимум, о ее зачатках, «предпсихопатиях», и что эта крайность прояв­ляется в усилении, акцентуации отдельных черт. Совершенно понятно, что в данном случае речь идет, прежде всего, об акцентуациях характера, а не всей личности. Именно характерология выступает в качестве основы личностных типов террористов, причем многие собственно личностные качества надстраиваются над соответствующей харак­терологией позднее. «Патологический компонент» в психике террориста находится на своеобразной условной шкале, где-то между явной акцентуацией характера, на одном полюсе, и психопатией, как иногда называется, эпилептоидного типа — на другом по­люсе. Наиболее сохранные террористы отличаются «всего лишь» выраженной акцен­туацией, наименее сохранные — тяжелой психопатией. В первых случаях акцентуи­рованные черты часто компенсированы, могут проявляться лишь в определенные периоды времени и в определенных ситуациях. Поэтому при обследовании после за­держания за совершенный террористический акт или хотя бы за его попытку эти чер­ты могут и не проявляться. Так, например, они практически никак не проявлялись у молодых людей из группы «Р.В.С.», задержанных в 1999 году в Москве за подрыв па­мятника Николаю II в Подмосковье и попытку подрыва памятника Петру I на Москвареке.

В отличие от случаев акцентуации, тяжелая психопатия более наглядна даже в от­сутствие конкретного террористического события. А. Личко так описывал ее явные про­явления: компенсаторные механизмы крайне слабы, едва намечаются или бывают лишь парциальными, охватывая только часть психопатических особенностей, но зато до­стигают такой гиперкомпенсации, что сами выступают уже как психопатические чер­ты. Компенсации всегда неполные и непродолжительные. Декомпенсации легко воз­никают от незначительных причин и даже без видимого повода. На высоте декомпен­саций картина может достигать психотического уровня. Нарушения поведения могут достигать уровня уголовных преступлений, суицидных актов и других действий, гро­зящих тяжелыми последствиями для самого психопата или его близких. Обычно име­ет место постоянная и значительная социальная дезадаптация. Рано бросают учебу, почти не работают, живут за счет других или государства. Очевидна неспособность к поддержанию семейных отношений — связи с семьей разорваны или натянуты из-за постоянных конфликтов или носят характер патологической зависимости психопата от кого-либо из членов семьи или последних от психопата. Самооценка характера не­правильная или отличается парциальностью — подмечаются лишь некоторые черты, особенно проявления патологической гиперкомпенсации. Критика к своему поведе­нию заметно снижена, а на высоте декомпенсаций может полностью утрачиваться.

Сравните с описаниями террористов Б. Савинкова и согласитесь, что очень похо­же: молодых террористов, в большинстве недоучившихся студентов, бросает из край­ности в крайность, от попыток цареубийства до готовности к самоубийству в случае неудачи террористического акта, а можно даже вместе с ним. Достаточно тяжелая пси­хопатия вполне очевидна.

Личко А. Типы акцентуаций характера и психопатии у подростков. — М.: ЭКСМО, 1999. — С. 10.

Приведем пример современного психопата, задержанного за, возможно, наименее опасный, хотя и экзотический вид правонарушений — так называемый телефонный терроризм:

«Геннадий У., 18 лет. С 15 лет не работает и не учится, находится на иждивении у преста­релой бабки. Отец — алкоголик, давно бросил семью. Мать также злоупотребляла алкого­лем, умерла от отравления метиловым спиртом. Воспитывался бабкой, которая всегда и во всем ему потакала. С раннего детства непослушен и капризен. С 1-го класса школы обнару­жились нарушения поведения: не хотел учиться, убегал с уроков, грубил учителям. Способ­ности были удовлетворительными, но из-за прогулов дублировал 3-й и 5-й классы. Стре­мился в компанию более старших уличных подростков. За мелкое хулиганство и воровство не раз был задержан милицией. В 13 лет в связи с нарушениями поведения был впервые направлен в детскую психиатрическую больницу, где были отмечены эмоциональная ла­бильность, лживость и склонность к фантазированию. В 15 лет... бросил школу. Несколько раз начинал работать в разных местах... Всюду бездельничал, опаздывал, прогуливал, затем вообще бросал работу. Дни проводил в компании уличных подростков, выпивал, отнимал деньги у малышей, идущих в школу.

Все более обнаруживалась склонность к фантазированию и псевдологии. Развлекался лож­ными вызовами по телефону то милиции, то пожарных, то скорой помощи, при этом обна­руживал изрядный артистизм, легко вживаясь в роль. В беседе с врачом на ходу сочинял истории о том, что его мать была из мести отравлена соседкой, что сам он около банка нашел крупную сумму потерянных денег, расписывал, как их тратил, как якобы путешествовал в Сочи; заявил, что дома у него тайный склад оружия и боеприпасов, собранных в местах быв­ших боев, что он помог милиции изловить бандитов и т. п. К своему поведению относился без критики: часть проступков отрицал, в части, как и в своем характере, не видел ничего особенного»'.

По мнению Н. Пуховского, психопатология террориста обычно связана с эпилепто-идной психопатией. Такой эпилептоидный психопат обычно страдает сам и заставляет страдать других. «Эпилептоидная (антисоциальная, возбудимая) психопатия — сравни­тельно редкая форма патологии (неуравновешенности) характера... может иметь реак­тивный характер, как направление повторных декомпенсаций психопатий, патологиче­ского развития личности или формирования хронических психопатических расстройств в ситуациях хронического жестокого стресса выживания (например, при длительных сроках лишения свободы)»². На современном языке, концепция «прирожденного пре­ступника» включает сильное нарастание выраженности стигматов эпилептоидии (воз­будимости, безудержности) при неблагоприятных обстоятельствах (прежде всего, в си­туациях хронического стресса выживания), что очень резко увеличивает вероятность систематической самореализации личности способами, откровенно представляющими общественную опасность. Индивидуальная психическая дегенерация (так называе­мый метаневроз морального помешательства) может выступать как альтернативный вариант психопатологической эволюции личности. Феномены психопатизации по эпи-лептоидному типу проявляются в криминальных действиях, корысти, жестокости, немотивированном насилии.

ЛичкоА. Типы акцентуаций характера и психопатий у подростков. — М.: ЭКСМО, 1999. — С. 15-16.

Пуховский Н. Н. Психотравматические последствия чрезвычайных ситуаций. — М.: Академический проект, 2000. - С. 59.

Характерная черта дегенерации аффективной сферы — возрастание роли психомоторного компонента аффекта, явное преобладание ригид-ного злобно-деструктивного возбуждения. Примитивизация поведения, криминали-зация и межличностная деструктивность в хронически неблагоприятных условиях ха­рактерны для совершенно особой мотивации — «выживания любой ценой».

Наши наблюдения и данные отдельных личностно-психологических исследо­ваний ' показывают, что у большинства террористов выражена психопатическая симптоматика. Именно психопатия выступала в качестве центрального, стержневого симптома, вокруг которого группировались и другие. Так, в ряде наблюдавшихся нами случаев психопатия дополнительно активизировалась гипоманией. На таком фоне часто отмечались сверхактивность, импульсивность поступков, безответственность, лживость, поверхностность в отношениях с людьми, крайне легкое отношение к мо­рали, частая изменчивость этических оценок, что явно свидетельствовало об их неис­кренности. Потакая исключительно собственным прихотям и идя навстречу своим же­ланиям, такие люди могут израсходовать очень много энергии и усилий, но при испол­нении своих прямых обязанностей они испытывают явные трудности и стараются переложить ответственность на других. У них отсутствуют привычные для обычных t людей контроль и рассудительность. Часто это сочетается со склонностью к чрезмер­ному употреблению алкоголя, стремлением к бесконечной праздности, назойливостью по отношению к окружающим.

Иногда психопатия у наблюдавшихся нами террористов встречалась в сочетании со своеобразными особенностями личности. Такие люди производили впечатление чудаков непредсказуемостью своих поступков, импульсивностью, неконформностью, В обычной деятельности и учебе их результаты были низкими, адаптивность неустой­чивой, поведение неровным. Они были склонны к бродяжничеству, к частому обще­нию с асоциальными элементами. Преступления, совершаемые такими лицами, обыч­но были неадекватно жесткими, часто импульсивными, не всегда спланированными, нередко они принимали дикие, необычайно жестокие формы. В целом, это были слу­чаи патологического террора.

Аномия

Итак, террорист — не сумасшедший человек. Но одновременно это человек и не впол­не нормальный. Говоря научным языком, это «пограничная», анемичная личность.

Понятие «аномия» (от французского слова anomie — отсутствие норм, организации, в свою очередь, происходит от греческого слова anomia — отрицание закона) выражает отношение индивидов к нормам и моральным ценностям социально-политической системы, в которой они существуют. Используется в нескольких смыслах. Во-первых, аномия означает такое состояние общества, при котором его членами утрачена значи­мость социальных норм и экспектаций, от чего высока вероятность отклоняющегося и саморазрушительного поведения, вплоть до самоубийства.

Несмотря на значительные трудности, некоторых наблюдавшихся нами лиц, связанных с террористиче­ской деятельностью, все же удавалось обследовать известными психологическими методиками — в ча­стности, с помощью Миннесотского многофазного личностного теста и ряда других методик.

Во-вторых, аномия озна­чает отсутствие эталонов, стандартов сравнения себя с другими людьми, позволяю­щих оценить свое положение и выбрать образцы поведения, что ставит индивида в неопределенное положение, лишая идентификации с социальной группой. В-треть­их, аномия означает несоответствие, разрыв между универсальными целями и ожи­даниями, одобряемыми в данной социально-политической системе, и социально при­емлемыми, санкционированными средствами их достижения, что стимулирует неза­конные пути достижения этих целей.

Термин «аномия» был введен Э. Дюркгеймом, который рассматривал аномию как постоянное и нормальное состояние индустриального общества. Поощряя одинако­вые для всех цели и ценности индивидуального успеха, такое общество оценивает жизнь большинства своих членов, лишенных богатства, власти и высокого престижа, как не­удавшуюся. Однако аномия, порождая систематические отклонения от социальных норм, готовит и ускоряет социально-политические перемены. Отсюда — позиция Р. Мерто-на: преступник — социальный критик общества.

У Э. Дюркгейма понятие «аномия» в целом связано с пограничной жизненной си­туацией: уже не нормы, но еще и не патологии. Такого рода ситуации свойственны масштабным социальным сдвигам, когда, обычно в результате революции или крупно­масштабных реформ, люди теряются, начиная терять устойчивые ориентиры. Тогда они перестают понимать грань между тем, что такое хорошо и что такое плохо. В по­исках определенности они могут не только вставать на путь отклоняющегося, девиан-тного поведения, но даже идти на самоубийство. Определяя причины таких явлений, часто связанных между собой (террорист-смертник совершает убийство, идя на са­моубийство), Э. Дюркгейм переводил акценты с социальной структуры общества на «психологическую конституцию» человека, которая, по его словам, «требует цели, стоящей выше его». В слабо интегрированном обществе такая цель отсутствует, и «индивид, обладающий слишком острым восприятием самого себя и своей ценности... стремится быть своей собственной единственной целью, а поскольку такая цель не может его удовлетворить, он влачит апатичное и безучастное существование, которое впредь кажется ему лишенным смысла» '. И убийство, и самоубийство оказываются всего лишь разнонаправленными формами одной и той же агрессии.

По Р.» Мертону, аномия — это ситуация, при которой определенное лицо проявля­ет недостаточное уважение к основным социальным нормам данной социальной сис­темы или стремится усмотреть в этих нормах определенную утрату их обязательно­сти для себя. Таким образом, аномия не означает полное отсутствие норм, ни даже отсут­ствие ясности в понимании этих норм. Она означает, прежде всего, что субъект, в целом знающий о существовании обязывающих его норм, относится к ним негативно или равнодушно. Или же ищет для себя особые нормы среди существующих. Вспомним Ф. Раскольникова у Ф. М. Достоевского с его непрерывными сомнениями на тему, кто же он: «тварь ли дрожащая» или «Наполеон». От этого зависел ответ на вопрос, имеет ли он право на жизнь другого человека или не имеет.

С нормативным самоопределением всегда связан базовый вопрос: что дозволено такой личности, а что не дозволено. Раскольников решает этот вопрос в пользу аномии, но потом непрерывно мучается от такого решения.

' Durkheim E. Le suicide: etude de sociologie. — Paris, 1897. — S. 38.

«Открытый отказ от соблюдения институционных норм сопровождается скрытым сохранением их эмоциональных кор­релятов. «Чувство вины», «сознание греха», «угрызения совести» представляют собой явные проявления этой неснятой напряженности». Такова обычная психология обыч­ного преступника.

Большинство террористов — анемичные люди, но они от этого так не мучаются (хотя моральные проблемы и существуют для некоторых, особо рефлексирующих террористов). Обычный, типичный современный террорист по разным причинам дав­но пережил (неважно, осознанно или неосознанно) несовершенство общества, кото­рое навязывает нормативные цели (ценности «успеха») и столь же нормативные сред­ства их достижения, но не обеспечивает равного доступа ни к целям, ни к средствам.

«С одной стороны, от него требуют, чтобы он ориентировал свое поведение в направлении накопления богатства; с другой — ему почти не дают возможности сделать это институ­ционным путем. Результатом такой структурной непоследовательности является формиро­вание психопатической личности и(или) аптисоциальное поведение, и(или) революционная деятельность. Равновесие между определяемыми культурой средствами и целями становит­ся весьма неустойчивым по мере того, как усиливается акцент на достижение имеющих зна­чение для престижа целей любыми средствами. В этом контексте Аль Капоне воплощает три­умф безнравственного интеллекта над предписанными нормами морали «банкротством», ког­да каналы вертикальной мобильности закрыты или сужены в обществе, которое высоко оценивает экономическое процветание и социальное продвижение для всех своих членов»².

Для Р. Мертона все было вполне очевидно:

«Таким образом, в обществах, подобных нашему, давление, оказываемое стремлением к ус­пеху, связанному с завоеванием престижа, приводит к устранению эффективных социаль­ных ограничений в выборе мер, применяемых для достижения этой цели. Доктрина «цель оправдывает средства» становится ведущим принципом деятельности в случае, когда струк­тура культуры излишне превозносит цель, а социальная организация излишне ограничива­ет возможный доступ к апробированным средствам ее достижения», И далее: «В такого рода ситуации... насилие и обман становятся единственными добродетелями ввиду их относи­тельной эффективности для достижения целей, которые для него, конечно, не проистекали из системы культуры».

Из данной объяснительной схемы вытекает несколько типов террористов. Первый тип — человек, вынужденный прибегать к насилию для достижения тех целей (успех, богатство), которыми его «заразило» общество, но не дало возможностей их достиже­ния. Это может быть и террорист типа Герострата, озабоченный достижением славы, и террористы типа чеченских боевиков, требующих выкуп за захваченных заложников. Второй тип — человек, готовый к насилию для того, чтобы изменить сами цели, не­верные с его точки зрения. Это революционер, насильственно реализующий свой ва­риант переустройства общества. Третий тип — человек, готовый к насилию для унич­тожения неприемлемых для него и целей, и средств их достижения. Это вариант бен-Ладена и связанных с ним современных исламских террористов, ненавидящих запад­ный мир с его ценностями и средствами их достижения, и стремящиеся к его реально­му уничтожению или, хотя бы, символическому потрясению. Главная проблема тако­го террориста — принципиальная аномия, неприятие чужих норм как таковых.

Мертон Р. Социальная структура и аномия // Социология преступности. — М.: Прогресс, 1966. — С. 303, 309.

Если первый тип в современном мире обычно выдается за более или менее обыч­ного преступника, второй считается революционером, то третий представляет собой совершенно особую реальность. Это порождаемый самим современным «цивилизо­ванным» обществом, его непрерывной внешней, геополитической, и внутренней, пси­хологической экспансией вариант его активного отрицания. Это насильственное со­циально-психологическое сопротивление той модернизации, которая связана с экс­пансией западных социальных ценностей и норм.

В качестве примера, концепция Р. Мертона так объясняет феномен международно­го межгосударственного терроризма: «Акцент на национальном могуществе не сочета­ется должным образом с неудовлетворительной организацией законных, то есть опре­деленных и принятых в международном масштабе средств достижения этой цели. Результатом этого является тенденция к аннулированию международного права; дого­воры становятся лоскутом бумаги, «необъявленная война» служит технической улов­кой, бомбардировка гражданского населения получает рациональное обоснование со­вершенно так же, как в подобной же ситуации в обществе расширяется применение незаконных средств во взаимоотношениях между отдельными лицами» '.

С точки зрения теории аномии и анемической личности, террор — не преступление, а артефакт нескоординированного развития общества. Террорист — это совершенно особый тип преступника. И к нему, прежде всего, относится то, что писал в свое время Э. Дюркгейм: «Вопреки распространенному представлению, такой преступник не отно­сится к числу решительно асоциальных, паразитических элементов, не является ино­родным, не поддающимся ассимиляции телом, введенным в общественный организм;

он представляет собой обычный элемент социальной жизни»². Впрочем, это, разуме­ется, дело вкуса как исследователя, так и общества, оценивающего данный феномен.