Виктимология террора

Виктимология — наука о жертвах и, в частности, о психологических особенностях жертв. Известно, что далеко не всякие люди оказываются в числе жертв, например, террори­стических актов. Есть некая непонятная, загадочная предрасположенность, особая «жертвенность», пока еще недостаточно изученная наукой. Один из самых свежих примеров имеет имя. Его зовут Марк Соколов. Он чудом уцелел 11 сентября 2001 года, успев спуститься с 38-го этажа того из небоскребов Всемирного торгового центра, ко­торый был протаранен первым самолетом, угнанным террористами. Этот человек не просто пережил сильнейший психологический шок. Кроме того, он был тяжело ранен обломками рушащегося здания, поскольку не успел слишком далеко отбежать от места катастрофы. Однако всего этого было мало. После пребывания в госпитале он поправился и решил навестить родственников в Иерусалиме, а заодно и помолиться Богу в святых местах за чудесное спасение от неминуемой гибели. Однако 20 января 2002 года правомерность существования виктимологии подтвердилась в Иерусалиме. М. Соколов ждал своего израильского друга, который хотел передать через него посылку родственникам в Нью-Йорке, на улице, около небольшого кафе.

Газман Л. Я., Шестопал Е. Б. Политическая психология. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1996. — С. 305-308.

В ожидании, он за­шел в это кафе, чтобы выпить чашечку кофе. Именно в этот момент взорвалась бомба: на воздух взлетела половина этого кафе вместе с палестинским террористом-камикадзе, который вошел в него вслед за М. Соколовым. С тяжелейшими ранениями, жертва теперь уже повторного террористического акта, он вновь оказался в госпитале — те­перь уже израильском. Согласитесь, трудно считать это случайным совпадением. Бом­бы падают дважды в одни и те же воронки — особенно, если в них прячутся одни и те же люди.

К сожалению, пока виктимология сосредоточена почти исключительно на жертвах бытового насилия — прежде всего, сексуального. Однако это — лишь частная сторона вопроса. Масштабные виктимологические исследования пока еще впереди. Ясно, что частые террористические акты последних лет активизируют такие исследования, од­нако они упираются в некоторые объективные трудности.

Как уже говорилось, изучение психологии жертв террора обычно представляет со­бой сложное дело. Во-первых, мало кто из жертв остается живым и достаточно сохран­ным. Во-вторых, оставшиеся в живых не хотят вспоминать о происшедшем и тем более говорить об этом. Показательные цифры: из более трех тысяч свидетелей и потерпевших в результате террористической акции чеченских боевиков во главе с С. Радуевым про­тив жителей дагестанского г. Кизляр (захват больницы, заложников и т. д.) приехали на судебный процесс над С. Радуевым всего лишь около шестидесяти, а согласились выступить в суде еще меньше людей. К тому же понятно, что их допросы преследова­ли юридические, а не психологические цели.

Тем больший интерес представляет исследование, проведенное Н. Пуховским в г. Буденновске сразу после аналогичного террористического акта, осуществленного также чеченскими боевиками во главе с Ш. Басаевым летом 1995 года. Оно дает воз­можность оценить как общие психологические черты разных типов жертв террора (непосредственно пострадавших от террористических действий заложников, их род­ственников, а также невольных свидетелей — жителей города), так и отдельные пси­хопатологические особенности этой жертвенной психологии, а также быструю дина­мику психологии жертв и те психологические последствия, которые остаются в ней даже спустя время после совершения самого террористического акта.

Первоначальная «атмосфера растерянности и страха (террора), царившая в горо­де в первые дни после нападения, быстро сменилась на двойственную, внутренне проти­воречивую атмосферу бессильной, беспомощной подверженности чужой злой воле, ожидания вреда и ущерба, с одной стороны, и оскорбленного достоинства, насторожен­ности и повышенной готовности к отражению угрозы, с другой. Все это проявлялось расстройствами поведения и деятельности — почти полным падением трудоспособ­ности, концентрацией внимания на психотравмирующих событиях, пандемическим распространением слухов. Широкая распространенность расстройств сна (бессонни­ца), изобилие жалоб на плохое самочувствие... сопутствовали подспудному чувству вины в форме самоупрека за испытываемое чувство радости и облегчения, что «мино­вала чаша сия»«'.

Пуховский Н. Н, Психотравматическис последствия чрезвычайных ситуаций. — М.: Академический проект, 2000. - С. 84.

Первая группа лиц, вовлеченных в террор, — близкие родственники заложников и «пропавших без вести» (предположительных заложников) — внезапно оказалась в ситуации «психологического раскачивания»: они метались от надежды к отчаянию. Все эти люди обнаружили острые реакции на стресс с характерным сочетанием цело­го комплекса аффективно-шоковых расстройств (горя, подавленности, тревоги), па-ранойяльности (враждебного недоверия, настороженности, маниакального упорства) и соматоформных реакций (обмороков, сердечных приступов, кожно-аллергических высыпаний).

В силу мощного, причем очень стойкого, ригидного отрицательного аффекта, они заражали значительную часть благополучного населения города (которых непосред­ственно не коснулся террористический акт) отрицательными эмоциями, а также сом­нениями в отношении возможности эффективной помощи и искреннего сочувствия со стороны людей, специально приехавших в город для ликвидации чрезвычайной ситуации. Основными индукторами такого рода эмоциональных состояний стали по­жилые родственники заложников, у которых ресурсы адаптации были объективно «снижены и которые в силу этого вызывали повышенное сочувствие к себе, а также чув­ство самоупрека собственной вины у относительно благополучного окружения.

Состояние представителей второй группы — только что освобожденных заложни­ков — определялось остаточными явлениями пережитых ими острых аффективно-шоковых реакций. В клинико-психологическом плане это была достаточно типичная картина так называемой адинамической депрессии с обычно свойственными ей «мас­ками» астении, апатии, ангедонии — неспособности испытывать удовольствие. Харак­терным было массовое нежелание жертв террора вспоминать пережитое, стремление «скорее приехать домой, принять ванну, лечь спать и все забыть, поскорее вернуться к своей обычной жизни». Особо отметим навязчивое желание поскорее «очиститься», в частности, «принять ванну» — оно было особенно симптоматичным и высказывалось многими освобожденными заложниками.

По рассказам самих освобожденных заложников, в ситуации заложничества среди захваченных людей наблюдалось поведение трех типов. Первый тип — это регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в ее прямом, немедленном виде. Второй тип — это демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со стороны террористов. Это уже не вполне депрессивная, а, скорее, стеническая активно-приспособительная реакция. Третий тип поведения — хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства ' гнева, постоянные отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами.

Понятно, что разные типы поведения наблюдались у разных людей и вели к разным исходам ситуации для них. Третий тип отличал одиноких людей, мужчин и женщин, с низким уровнем образования и способностью к рефлексии. Второй тип был типичен для женщин с детьми или беременных женщин. Первый тип был общим практически для всех остальных заложников.

Кроме таких, назовем их общеповеденческими, различий, отдельно отмечались специфические психопатологические феномены двух типов.

Феномены первого типа — ситуационные фобии. В очаге чрезвычайной ситуации заложники испытывали явно ситуационно обусловленные интенсивными боевыми действиями агорафобические явления. Это были боязнь подойти к окну, встать во весь рост, старание ходить пригнувшись, «короткими перебежками», боязнь при­влечь внимание террористов и т, п. Естественно, все это определялось стремлением уцелеть в происходящем вокруг бое. Однако уже в ближайшие дни после своего осво­бождения заложники с выраженным аффектом жаловались на появление навяз­чивой агорафобии (ландшафтофобии) и склонности к ограничительному поведению. У них вновь появились такие симптомыу, как боязнь подходить к окнам — уже в до­машних условиях; боязнь лечь спать в постель и желание спать на полу под кроватью, и т. п. Наиболее характерны такие жалобы были прежде всего для молодых женщин, беременных или матерей малолетних детей. Напомним: в ситуации заложничества их поведение отличалось максимальной адаптивностью (демонстрационной покор­ностью) — за этим стояло стремление спасти своих детей. Действия террористов эти женщины оценивали с позиций отчуждения: «Они обращались с нами хорошо — как хороший хозяин с бараном, которого намерен зарезать к Новому году». Спустя не­которое время после своего освобождения они вновь вернулись примерно к тому же типу поведения. Либо заложничество оставляет такие сильные и длительные, хрони­ческие последствия, либо поведение данных лиц вообще отличается такими особен­ностями.

Второй тип феноменов — это ситуационные дисторсии. В структуре «синдрома за­ложника» уже после освобождения иногда возникали высказывания о правильности действий террористов; об обоснованности их холодной жестокости и беспощадности — в частности, «несправедливостью властей»; об оправданности действий террористов стоящими перед ними «высокими целями борьбы за социальную справедливость»; о «виновности властей в жертвах» в случае активного противостояния террористам и т. п. Такие высказывания, по сути соответствующие «стокгольмскому синдрому «, бы­ли характерны для немолодых, одиноких мужчин и женщин с невысоким уровнем обра­зования и низкими доходами. Эти высказывания были пронизаны аффектом враждеб­ного недоверия и не поддавались критике. Парадоксально, но такие оценки возникли только после освобождения — в период заложничества именно эти люди демонстри­ровали описанное выше поведение третьего типа, отличались хаотичными протестны-ми действиями, провоцировавшими конфликты и угрозы агрессии со стороны терро­ристов. Судя по всему, такое реактивное оправдание террористов можно рассматри­вать как проявление своеобразной «истерии облегчения».

Таким образом, сравнительно массовая психология жертв террора складывается из пяти основных слагаемых. Они могут быть выстроены хронологически. Это страх, сменяемый ужасом, вызывающим либо апатию, либо панику, которая может сменить­ся агрессией. Мужчины и женщины в качестве жертв террора ведут себя по-разному. Определенные поведенческие различия связаны с уровнем образования, развитостью интеллекта и уровнем благосостояния человека (чем меньше у него есть чего терять, тем больше склонность к хаотичному, непродуктивному протесту). Спустя время пос­ле террористического акта у его жертв и свидетелей сохраняется психопатологичес­кая симптоматика — прежде всего, в виде отложенного страха, а также разного рода фобий и регулярных кошмаров. Отдельные факторы и обстоятельства можно считать некоторыми «чертами виктимности». В описанных случаях такими чертами был пол (жертвами, прежде всего, становились женщины), наличие маленьких детей или же состояние беременности.

Резюме

Подведем некоторые промежуточные итоги. Смысл террора — в устрашении людей. Либо это устрашение общества за счет террористических актов против его отдельных представителей, либо массовый террор.

В основе террора лежит страх достаточно большого числа людей. Это то самое чув­ство, которое в первую очередь вызывается у людей террористическим актом. Нет страха — нет террора. Страх определяется как эмоция, вызываемая надвигающимся бедствием. Страх — это предвосхищение угрозы. Страх — это сильное специфическое отрицательное переживание, негативная эмоция особой интенсивности. Страх скла­дывается из определенных и вполне специфичных физиологических изменений, экс­прессивного поведения и специфического переживания, проистекающего из ожида­ния угрозы или опасности. Первичными и наиболее глубинными причинами, вызы­вающими страх, являются боязнь физического повреждения и опасения смерти. Они прямо связаны с инстинктом самосохранения, свойственного всем живым существам. И чем беззащитнее человек, тем сильнее проявляется этот инстинкт.

Страх редко ощущается при непосредственном приближении опасности. Обычно в этот момент действует инерция предыдущего эмоционального состояния, в котором находился человек. Однако, как правило, страх овладевает человеком спустя некото­рое время после опасной ситуации и продолжает преследовать его потом в аналогич­ных или похожих ситуациях. Так действует механизм «отложенного страха», на кото­ром, в основном, и играют террористы.

Умеренный страх, в целом, обычно играет достаточно адаптивную роль — он за­ставляет человека учитывать многочисленные риски повседневной жизни и, по воз­можности, заранее минимизировать их.

Крайняя степень страха — это ужас. В отличие от просто страха, сигнализирующе­го о вероятной угрозе, предвосхищающего ее и сообщающего о ней, ужас констатиру­ет неизбежность бедствия. Соответственно, ужас вызывает иные, нежели просто страх, реакции, иное поведение людей. Субъективное переживание страха ужасно. Оно мо­жет заставить человека оцепенеть на месте, тем самым приводя его в абсолютно бес­помощное состояние, или, наоборот, может заставить его броситься наутек, прочь от опасности. Первый тип поведенческой реакции — оцепенение и, в результате, беспо­мощность обычно преобладают в жизни. Второй тип реакции — бегство — представ­ляет собой общий способ ответа как на страх, так и на ужас. Значит, бегство не специфично для ужаса, как не специфичны для него и другие следствия страха. Ужас никогда не вызывает стремления исследовать вызвавший его объект — напротив, он парализует даже ориентировочные рефлексы. В отличие от страха, при ужасе нет ни удивления, ни интереса. Реакция бегства возможна и при ужасе, но только как вторичная, когда ужас несколько ослабевает, для чего необходимо время.

Основными поведенческими следствиями страха и ужаса являются паника, агрессия и апатия. Паника — особое эмоциональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в стихийных импульсивных действиях. Паника - сложный, промежуточный, психоповеденческий феномен. На основе паники как эмоционально-поведенческого состояния возникают массовые панические толпы со специфическим поведением. В общепринятом смысле, под паникой понимают мас­совое паническое поведение, обусловленное страхом (ужасом).

Не менее заметным видом поведения является стихийная агрессия, обычно опре­деляемая как массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение других людей или общностей. Это тоже террор, только с другой стороны: террор мас­сы, подчас направленный против тех террористов, которые вызвали страх, ужас и па­нику массы. Он проявляется в разных формах — например, в форме геноцида и мас­совых убийств. Психологически, за агрессией — разрушительным поведением стоит внутренняя агрессивность — эмоциональное состояние, в основе которого лежат гнев и раздражение, возникающие как реакция на фрустрацию, на переживание непреодо­лимости неожиданных барьеров или недоступность чего-то желанного. Такое состоя­ние может возникать как реакция на ту фрустрацию, которую вызывает террор.

Апатия или смирение — третий вид массовых реакций на террор. Более того: в той или иной степени, но все реакции на террор, и страх, и ужас, и паника, и агрессия, если не дают быстрого результата, спасения или устранения террористов, то рано или по­здно заканчиваются истощением. Тогда и приходит апатия — когда двигательная и психическая активность человека падают вследствие панических или агрессивных реакций. Исследования показывают, что апатия может развиваться в двух формах: как непосредственная реакция на террор и как отсроченная реакция, представляющая со­бой завершение сложной цепи психологических реакций на тот же террор.

Виктимология террора фиксирует три типа поведения в ситуации заложничества. Первый тип — регрессия с «примерной» инфантильностью и автоматизированным подчинением, депрессивное переживание страха, ужаса и непосредственной угрозы для жизни. Это апатия в прямом, немедленном виде. Второй тип — демонстративная покорность, стремление заложника «опередить приказ и заслужить похвалу» со сто­роны террористов. Это стеиическая активно-приспособительная реакция. Третий тип — хаотичные протестные действия, демонстрации недовольства и гнева, отказы подчиняться, провоцирование конфликтов с террористами. Третий тип отличает оди­ноких людей, мужчин и женщин с низким уровнем образования и способностью к ре­флексии. Второй тип характерен для женщин с детьми или беременных. Первый тип — общий для всех остальных заложников.