Карпец И.И.

Преступность: иллюзии и реальность.

Карпец И. И.

К26 Преступность: иллюзии и реальность. — М.: Российск. право, 1992, —432 с. ISBN 5-7260-0577-5

Книга посвящена кардинальным проблемам советской кримино­логии, таким, как преступность, ее причины, личность преступника. Автор существенно переосмысливает ранее сложившиеся теоретиче­ские основы этой науки, ставит своей целью дать им новое толко­вание в духе современности. Это, по его замыслу, должно способ­ствовать освобождению от стереотипов и иллюзий относительно прес­тупности и ее дальнейших судеб, приблизить общество к реальным путям борьбы с нею.

Для юристов, научных и практических работников, преподавате­лей вузов, аспирантов, социологов.

СОДЕРЖАНИЕ.

Предисловие - 2

Часть первая. Преступность и ее место в жизни общества. Понятие. Теории. Истоки. - 8

Определения преступности - 8

Преступность – социальное явление - 17

Преступность – негативное явление - 28

Преступность. Количественные и качественные ее характеристики. - 38

Преступность – исторически обусловленное, изменчивое и преходящее явление - 52

Уголовный закон и преступность - 83

Экономические отношения и преступность - 98

Социальные отношения и преступность - 135

Политические ситуации (конфликты) и преступность - 162

Нравственное состояние общества и преступность - 176

Часть вторая. Многоликость преступности – отражение противоречий общественных отношений. - 189

Преступность – относительно самостоятельное и многоликое явление - 189

Организованная преступность - 196

Профессиональная преступность - 207

Преступность лиц, лишенных свободы - 212

Рецидивная преступность – 219

Преступность несовершеннолетних и молодежи – 225

Женская преступность – 233

Неосторожная преступность – 238

Преступность должностных лиц («беловоротничковая») – 243

«Отраслевая» преступность – 249

Преступления в сфере экологии – 255

Преступность имущественного характера – 261

Преступность работников системы правоохранительных органов – 278

Преступность, связанная с посягательствами на личность, ее жизнь и здоровье – 284

Международная преступность – 290

Иные проявления многоликости преступности: – 299

Наркомания и преступность – 300

Проституция и преступность – 305

Алкоголизм и преступность – 311

Заключение – 316

Предисловие

Мне не хотелось бы, чтобы представляемое на суд чи­тателя произведение было воспринято как дань времени, как стремление положить еще один камень на могилу наших прежних представлений и верований. То, что прочтет читатель, — логическое осмысление сложнейшей социально-правовой проблемы, взявшись за разработку которой, мне думается, любой ученый должен был бы прийти, если не в полной мере, к тому, к чему пришел автор, то близко к этому. Впрочем, я не исключаю и более, радикальных (или — крайних) суждений, как активных попыток бороться за утверждение прежних идеализированных позиций.

Ученый, исследующий отрицательные стороны человеческого бытия, может впасть в искушение все (или многое) видеть лишь в черном цвете. Либо, напротив, боясь раскрыть все теневые стороны жизни, стремясь «уберечь» человека от стрессов, которыми и без того полна жизнь, приукрашивать действительность, не ви­деть или затушевывать ее отрицательные стороны и за­кономерности и представлять их в виде «отдельных фак­тов» даже тогда, когда этих «отдельных» фактов очень много, о чем не может молчать статистика (если она, конечно, существует, ведется добросовестными людьми и становится достоянием гласности). Но, мне думается, от стрессов таким образом людей не уберечь, ибо они могут быть вызваны и иными причинами. Более того, лавина негативной информации, внезапно сваливающей­ся на головы людей, — вот что вызывает и стрессы, и рас­терянность, и неверие в свой строй, силу власти, в нравственные установки, в право и законность, в справедли­вость...

Но, конечно, появление книги обусловлено не только тем, что автор сам «созрел» до понимания проблемы в том виде, в каком он ее представляет читателю, но и тем, что взрывной характер развития общественных отношений конца нашего века выявил то, что до этого медленно вызревало в глубинах бытия советского об­щества, сдерживаемое прежде всего мощным идеоло­гическим прессом. Сказав это, я не хотел, чтобы чита­тель счел меня «из солидарности» присоединившимся к многочисленному хору критиков и противников социа­лизма и марксистско-ленинской теории, хотя историче­ский эксперимент оказался печальным. Социализм, как любая другая социально-политическая система, в раз­ных своих модификациях издавна известен человечест­ву. Социалистические теории родились закономерно в результате анализа противоречий человеческого бытия и поисков наилучшего для человека устройства общест­ва. Но совершенно очевидно, что кризис социализма и социалистических учений налицо, а социализм — такой же общественный строй, как другие, таящий в существе своем достоинства и недостатки, развивающийся проти­воречиво, имеющий теневые стороны, не позволяющие считать его идеальным, и даже близким к таковому, как это длительное время внушали идеологи, утверждавшие, что среди социальных, экономических и философских учений ничего, кроме марксизма-ленинизма, научного нет и быть не может. Ныне, даже оставаясь привержен­цем учений о социализме, нельзя не понимать, что историю развития человеческого общества, всех его инс­титутов с помощью одного какого-либо учения не объяснишь. Нельзя отбрасывать все созданное челове­чеством в области науки, общественной мысли и зацик­ливаться на чем-то одном, хотя это одно и может для кого-то быть привлекательным. Ученый должен извле­кать все ценное из разных источников (даже оставаясь сторонником какого-то одного из них) и сверять пред­мет своих исследований прежде всего с жизнью, не боясь разочарований на этом пути, как и уточнения своих позиций и взглядов.

Но, даже трезво взглянув на социализм, ученый не должен идеализировать и все то, что было до него, либо существует наряду с ним, как в теориях, так и на прак­тике.

Может быть, истоки того, что произошло с социа­лизмом сегодня, мы должны искать в каких-то общесоциальных, общеисторических, еще плохо известных нам закономерностях развития общества вообще, любой со­циально-политической системы. Ибо борьба за власть, например, и все беды, которые для народа она несет, — закономерность всеобщая, неистребимая. Основоположникам марксизма-ленинизма, в этом вопросе иного до­казать не удалось (теоретически), а практический опыт нашей страны тем более не идеален. И диктатура про­летариата, как ее ни рисуй, все равно — диктатура. Однако авторитарные, диктаторские, тоталитарные и т.п. режимы иных систем — тоже реальность. Их идеализировать — значит обманывать людей. Пороки власти — это пороки не только социализма, но и все­общие.

Современный период нашего общества, получивший название «перестройка», демонстрирует это c полной силой. Стремительное развитие экономических, полити­ческих и социальных процессов и конфликтов быстрее подтолкнуло, к осмыслению и переосмыслению многих явлений жизни человека, условий его бытия. Гласность и этом плане — положительный фактор, ибо она осво­бодила науку от приверженности к догмам, позволила с достаточной степенью открытости анализировать закономерности общественного бытия во всей их противоречивости хотя недооценка недостатков существовав­ших и существующих систем только усугубит те из них, что способствуют преступности. Это не просто осознать, однако смириться с этим придется, ибо нередко люди совершают старые ошибки либо делают новые вследст­вие недостаточной компетентности и политической не­примиримости к тем, кто «не с ними».

В книге анализируется вечная для человечества проблема—преступность. А все, что дали людям 80-е и 90-е годы нашего столетия, что открыли нам события XX века, в частности, в судьбе нашей страны, в истори­ческом опыте социализма, как и в сопоставлении про­цессов распада социалистической системы со всей пред­шествующей историей, позволяет, опираясь на использование всего опыта человечества, всех социально-поли­тических систем и разных теоретических подходов к преступности, рассмотреть эту проблему объективно как явление, присущее всем социально-политическим и эко­номическим формациям, как негативный результат про­тиворечий общественного развития. Общество рождает преступность и оно же вынуждено бороться с ней. Та­кова реалия развития и существования человеческого общества. Попытки «вывести» социализм из этой закономерности окончились крахом.

Итак, преступность. Социальное явление, сопровождающее человечество столько времени, сколько суще­ствует само общество...

Криминология. Обобщенно говоря, — наука, изучаю­щая преступность.

Явлению столько веков, сколько существует челове­чество. Науке — немногим более века.

Не правда ли, парадокс? Может сложиться впечат­ление, что люди не очень-то были обеспокоены тем, что их убивают, разграбляют их жилища, насилуют жен­щин, что у власти сидят чиновники, обогащающиеся на взятках и других преступлениях, которые они могли со­вершать только находясь у власти или на определенной должности, что в обществе, наряду с общечеловечески­ми ценностями, культурой, сосуществуют субкультуры и сообщества, для которых преступление — норма жиз­ни, способ обогащения и даже средство достижения власти.

Но это только впечатление. Люди всегда жили и жи­вут в страхе перед преступностью. Они всегда задава­лись вопросом — откуда она и как с ней бороться? Спе­циальная же наука, изучающая преступность, истори­чески появилась довольно поздно. Впрочем, науки об обществе сложились не все сразу. Нужно было время и достижение достаточно высокого уровня их развития, а вслед за этим и дифференциации. Однако и без нали­чия специальной науки мыслители и прежде никогда не оставляли преступность без внимания. В результате родилось множество теорий о преступности, порой про­тиворечащих (если не сказать взаимоисключающих) друг другу. При всем этом ученые пытались познать тайны преступности и многого достигли. Общественная же и государственная практика вырабатывала (и вы­работала) формы, методы и средства борьбы с нею. Иногда она применялась успешно и достигались поло­жительные результаты, чаще — нет. В борьбе с прес­тупностью ставились либо общие, либо частные задачи. Если они были основаны на трезвом анализе действи­тельности, увязывались с состоянием экономики, со­циальными условиями жизни, культурной политикой, учитывали национальные особенности, нравы, нравст­венность, обычаи, опирались на право, они в той или иной мере реализовывались. Если нет — поражения бы­ли весьма чувствительны.

Прагматики (практики) вели (и ведут) борьбу в ос­новном с носителями зла, конкретными людьми, совершающими преступления, преступниками. Их работа, успехи и даже неудачи породили уважение к профессии (иногда и неприязнь — еще один парадокс), многочисленную, с увлечением читаемую, но постоянно крити­куемую литературу. Не случайно один из западных ученых остроумно заметил, что преступник производит не только преступление, но и уголовный закон, профес­соров уголовного права, учебники, аппарат борьбы с преступностью и т. д.¹

Нетерпеливое общество (и те, кто стоят у власти) не очень-то любят слушать ученых. Более того, вторые часто раздражают первых, ибо говорят нередко непри­ятные вещи. Судьба криминологии в нашей стране — яркое тому свидетельство. Когда в конце 20-х — начале 30-х годов учеными была высказана мысль о наличии причин преступности при социализме, их постигла судь­ба многих, «клеветавших на социализм». Когда в 60-х годах под влиянием объективных условий общество вы­нуждено было вернуться к изучению преступности, не­годование многих вызвало то, что криминологи вновь заговорили о наличии причин преступности, а именно — социальных причин, коренящихся в общественных отношениях социализма. Об этом предпочитали слушать, когда речь шла о положении дел на Западе, но не при социализме.

Когда же была высказана мысль (в конце 60-х годов) о том, что преступность — закономерное для социализма явление, в ЦК КПСС посыпались заявления о «клевете на социализм» и даже о привлечении к от­ветственности (какой?!) ученых, сказавших это. Причем письма писали тоже ученые. Под предлогом борьбы за чистоту марксистско-ленинской теории и «революцион­ности» они возвращали науку (и, соответственно, прак­тику), к догматическому мышлению. Между там «ло­зунговая» борьба с преступностью столь же распространена, сколь закономерны и ее постоянные провалы. Однако люди с достойным сожаления упрямством повторяют из века в век одни и те же ошибки. Кстати, и результаты, которых ждет нетерпеливое общество (еще хуже, если их не ждут, а «требуют»), бывают настолько оторваны от реальных возможностей, что оказываются, как правило, нереализованными и даже несбыточными, но вводят в заблуждение членов общества, обращая гнев на науку и правоохранительные орга­ны. Не является в этом плане исключением и наше об­щество, наука и социальная практика.

Нельзя не сказать и о том, что вокруг преступности бушуют политические страсти и спекуляции. Это рож­дает столь же спекулятивные, тенденциозные ее оценки, как и оценки деятельности ученых и практиков. Немало их стало жертвами этих спекуляций, столь же преступ­ных, соль преступна сама преступность.

В результате население получает искаженную ин­формацию о преступности и ее судьбах, весьма далекую от жизни, облегченную, полную несбыточных иллюзий, либо, напротив, мрачную, пугающую.

Советская криминологическая наука прагматична, однако она, пожалуй, более, чем ее зарубежные сестры, всегда была подвержена идеологическому прессу, часто связанному с тем, что желаемое (или отдаленно теоре­тическое) выдавалось за действительное.

В первые годы существования нашего государства всякая преступность, в том числе общеуголовная, объяв­лялась выражением классовой борьбы и даже обыкно­венные воры считались агентами буржуазии. Впрочем, в то время были проблемы поважнее, чем преступность: установление Советской власти — процесс, в ходе кото­рого, конечно, велась борьба и с обще уголовной прес­тупностью, однако преимущественно в рамках «борьбы с классовым врагом». И. В. Сталин, в общем-то, своим вниманием общеголовную преступность не жаловал: она его власти не угрожала. Откуда появилась преступ­ность, было «ясно». В рамки репрессивной политики «укладывалась» и борьба с преступностью. Что же ка­сается Н. С.Хрущева и Л. И. Брежнева, то их период, связанный с приукрашиванием социализма, хотя и «прерывался» различными постановлениями об усилении борьбы с преступностью, однако был характерен, в общем-то, мягко говоря, идеалистичным пониманием сути проблемы.

Перед обществом и государством ставились несбы­точные, нереальные задачи в борьбе с преступностью, а, проваливаясь на этом пути, идеологи и теоретики до­вольно неуклюже оправдывались.

Наконец, предваряя последующее изложение, мне хотелось бы подчеркнуть следующее. Опираясь на реа­листический анализ социальной действительности, я не стою на позициях бездумной апологетики какой-то одной или однозначной оценки преступности (ранее мы все — беру на себя смелость говорить именно так — в большей или меньшей степени были пленниками идео­логических штампов). В этой связи вульгаризация та­ких понятий, как «партийность», «классовость» и т. п., «приклеивание» их любому явлению только вредят уяснению их действительного сущностного содержания, как и объяснению подавляющего большинства явлений, существующих в человеческом обществе.

Раскрывая реальности преступности, в том числе в период перестройки, ибо она обнажила то, о чем не мог­ли даже предполагать самые оптимистически настроен­ные противники социализма, я стремился не быть апо­логетом ни «левых», пи «правых», ни «радикалов», ни «консерваторов» (тем более что деление это весьма относительно и спорно, а навешивание политических ярлыков выходит за пределы пауки). Для уяснения проблемы преступности это просто вредно. Нельзя рас­сматривать преступность лишь как наследие докапита­листическое, капиталистическое, «сталинское» или «застойно-социалистическое». Такое уже было, хотя и в «иной редакции».

Долгий путь научного осмысления проблемы преступ­ности обязывает констатировать, что преступность есть явление, присущее любой социально-экономической и политической системе, и в каждой из них, помимо об­щих для преступности «вечных» причин, есть свои, проистекающие из конкретно-исторических, экономиче­ских, политических, социальных и иных (в том числе индивидуальных для человека) условий жизни общества и его противоречий причины. И ни «консерваторы», ни «радикалы», ни сторонники марксизма-ленинизма, ни его противники этого порядка вещей изменить не могут, если даже захотят. Реальности жизни нужно видеть такими, какие они есть.

Именно поэтому мне хотелось бы, самому освобож­даясь от привычных иллюзий и заблуждений, развеять их в умах людей, дать реалистичную картину преступности.

Я понимаю, что вызову по многим вопросам, мягко говоря, несогласие. Однако и несогласных прошу не отвергать с порога написанное, а осмыслить его, учи­тывая, что пишет не посторонний для криминологии уче­ный, знающий, к тому же, и практику. Может быть, прочитав спорные места повторно, они станут моими союзниками. Задача автора состоит не только и не столько в критике, казалось бы, устоявшихся и незыблемых концепций, но и в поиске на основе объективного анализа общественных отношений путей борьбы со злом столь необходимых обществу, стремящемуся к совершенствованию. Но путей реальных, а не иллюзорных.

Книга эта — плод длительных раздумий и исследований, писалась не один год и была закончена и сдана в набор до трагических событий августа 1991 года. Поэтому я внес в ее текст лишь самые необходимые добавления.

Впрочем, эти события и их последствия лишь подтвердили сказанное в книге и убедили меня, что беззаконие и насилие в любой сфере жизнедеятельности людей, чем бы и как бы они ни обосновывались (а человек умеет это делать), — недопустимы, что последствия их трагичны для многих людей, а иногда и для всего общества и что они прямо ли, косвенно ли, но влияют на нравственный климат в обществе и на преступность. В то же время катаклизмы приходят и уходят.

Жизнь — остается.

Преступность — тоже...

Итак, приступим к анализу проблемы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Преступность и ее место в жизни общества. Понятие. Теории. Истоки.

«Поистине немалая прелесть теории — в ее опровержимости»

Ф. Ницше

Определения преступности

«Преступность есть реальное сложное негативное явле­ние, возникающее в классовом обществе...»

«Под преступностью понимают всю совокупность преступлений, совершенных в определенное время и на данной территории страны в целом, области, района, города и т. д. ...»

«Преступность — массовое, исторически преходящее социальное явление классового общества, включающей в себя всю совокупность преступлений и лиц, их совер­шивших, за определенное время в данном обществе...» Преступность — «общественное явление, выражаю­щееся в социально обусловленном отклонении поведе­ния отдельных членов общества от норм, установленных уголовным законодательством...»

«Преступность есть исторически преходящее, нега­тивное социальное явление классового общества, выра­жающееся в общественно опасном поведении отдельных членов общества, которыми нарушаются установленные нормами уголовного права запреты, и представляющее собой систему в виде образующей внутреннее единство со своими свойствами совокупность преступлений и лиц, их совершивших, за определенное время и в определен­ном регионе...»

«Преступность — социальное и исторически обуслов­ленное явление...»

«Преступность — это исторически преходящее и из­менчивое социально-правовое явление классового обще­ства, представляющее собой совокупность всех совер­шенных в государстве (регионе) за соответствующий период времени преступлений...»

«Преступность — не совокупность единичных обще­ственно опасных явлений, а социальный процесс, подчи­ненный общим законам развития социальных явлений...»

«Преступность — это возникшее в эксплуататорских общественно-экономических формациях классово-обусловленное, исторически преходящее, изменяющееся, носящее антагонистический характер социально-правовое явление, включающее в себя совокупность всех преступлений, совершаемых в данном обществе и в данный период, и характеризующееся количественными (дина­мика, состояние) и качественными (структура, характер) показателями...»

Преступность — «один из параметров общества, характеризующих состояние социального механизма, рас­согласованность между его составными частями...»

Преступность — «свойство классового общества по­рождать массовое совершение опасных для него дея­ний...»

«Преступность — социальная система...»

«Преступность — это относительно массовое, истори­чески изменчивое социально-правовое, имеющее уголов­но-правовой характер явление классового общества, слагающееся из всей совокупности преступлений, совер­шаемых в соответствующем государстве в определенный период времени...»

«Преступность — это отрицательное, опасное для об­щества социальное и правовое явление...»

«1) преступность — это массовое явление;

2) преступность — исторически изменчивое явление;

3) преступность — явление классового характера;

4) преступность — социальное явление;

5) преступность — уголовное явление;

6) преступность — совокупность отдельных преступ­лений...»

Все это можно найти в советской литературе.

А вот что говорили ученые Восточной Европы:

«Преступность — совокупность деяний, запрещенных законом под страхом наказания, которые совершены на данной территории в данное время...»

«Преступность — комплекс социально обусловленных деяний, имеющих относительно массовый характер, пред­ставляющих повышенную степень опасности для обще­ства и рассматривающихся действующим законодательством в качестве преступлений или проступков...»

Иногда преступность «расчленяют» на составные час­ти и говорят о том, что:

«а) фактическая преступность — совокупность прес­тупных деяний, совершенных в определенный момент в определенном месте;

б) выявленная преступность — совокупность преступ­ных деяний, информация о которых поступила в органы уголовного преследования, начавшие в связи с этим предварительное расследование;

в) установленная преступность — это совокупность деяний, преступный характер которых установлен пред­варительным расследованием;

г) преступность, установленная судом, — совокуп­ность деяний, преступный характер которых установлен приговором суда».

И, наконец, несколько определений преступности, да­ваемых западными учеными:

«Преступность — способ достижения социальных благ и власти...»

«Преступность заключается в совершении деяния, наносящего ущерб очень сильным коллективным чувст­вам...»

«Преступность — это боль... обществу не нравится… и все же боль — функция нормальной физиологии...»

«Преступность — не просто омерзительное событие, это человеческое поведение...»

«Преступность — побочный продукт цивилизации...»

«Преступность, как и грех, — нормальное явление в обществе...»

«Преступление и насилие — часть современной куль­туры...»

«Преступление — показатель социальной патологии...»

Преступность есть «поведение, нежелательное для народа...»

«Преступность — массовое социальное явление, при­носящее вред...»

«Преступность... бесспорно, представляет выражение желаний и потребностей, оставшихся неудовлетворен­ными другим способом...»

«Всякое преступное поведение является прямым или косвенным проявлением агрессии...»

«Преступность — психологическое явление, порож­даемое чисто психологическими причинами...»

«Преступность — разновидность нравственного поме­шательства...»

«Преступность... часто является прямым порождени­ем разрушительных процессов социальной дезорганиза­ции...»

«...преступление, как и любое отклоняющееся от обычного поведение, является исключительным, но совершенно «нормальным» результатом индивидуального ответа на влияние эластичной культурной сферы...» «Преступное поведение — это стремление подражать другим...»

«Преступность есть результат влияния окружающей среды...»

«Преступность — это явление столь же естественное, как рождение, смерть, зачатие...»

«Преступность — разновидность душевных болез­ней...»

«Преступные действия есть реакция на нарушения химических процессов, происходящих в организме чело­века...»

Можно было бы найти еще немало определений прес­тупности. Но достаточно. Западные ученые, как прави­ло, не дают развернутых определений из убеждения в их ненужности или невозможности их дать. Разнобой же в определениях, проистекающий из разных методо­логических подходов к преступности, очевиден, и неред­ко определение становится своего рода визитной кар­точкой ученого, отражающей его основную специаль­ность. Однако палитра определений (а значит, и под­ходов) впечатляет разносторонностью.

Посмотрите, сколь по-разному авторы определяют понятие преступности! Мы видим длинные, пространные определения, охватывающие все, что ученым кажется необходимым. Мы видим и предельно краткие опреде­ления. Есть сугубо «научные» определения, в которых неискушенному (впрочем, искушенному тоже) читателю сразу не разобраться. А может быть, он (читатель) так и не поймет, что же имеет в виду автор. Есть опреде­ления просто эмоциональные (вроде: преступление — зло!), которые следует понимать или как то, что автор полагает, что читателю известно более «научное» опре­деление, или как то, что оно — просто ненужно, ибо всякому «ясно», что такое преступление и преступность. Догадки авторов подобных определений относительно осведомленности читателей могут равно быть правиль­ными или неправильными. Мне представляется, что они даже не задумывались во многих случаях о необходи­мости пространного объяснения преступности. В их про­изведениях мы часто не находим и дискуссий о дефини­ции преступности, хотя все они с тщательностью, при­сущей ученым, анализируют и насильственную, и долж­ностную, и другие виды преступности и классифицируют преступников, и т.д. Причем делают это, опираясь на многочисленные и широкомасштабные исследования. Поэтому их читают и понимают.

Я не хочу давать оценку такому методу. Подчеркну лишь, что наиболее склонны к дефинициям советские ученые (иногда спор о дефиниции заполняет более чем половину книги (брошюры), и не только в уголовном праве, но и в криминологии. Наиболее острые дискуссии по этому поводу можно найти именно в советской кри­минологической литературе. Причем «бой» идет за каж­дое «новое» слово в определении. И если автор занял какую-то позицию, то переубедить его практически не­возможно. Почему-то считается особым достоинством говорить, что то определение, которое дает конкретный автор, — истина, а определения других ученых «страда­ют» существенными недостатками (автор тоже был гре­шен в этом отношении). Говоря это, я отнюдь не хочу «закрыть» дискуссии о дефинициях. В науке (общест­венной, конечно) без них не обойтись, хотя и обожеств­лять их, по моему глубокому убеждению, тоже не нуж­но. Но одно качество наших дефиниций преступности бросается в глаза: они (большинство, во всяком случае) весьма «идеологизированы». То определение «не удов­летворяет предъявляемым требованиям», которое «не подчеркивает классового характера» явления и не исхо­дит из презумпции «превосходства» социализма над любой другой системой. Таковы, во всяком случае, в течение длительного времени были идеологические уста­новки, игнорировавшие объективно обусловленный ха­рактер многих социальных явлений, в том числе прес­тупности. Отсюда — и иллюзии относительно сущности явления, ибо сущность эта «вскрывалась» и «раскрыва­лась» через идеологию. (Говоря это, я даже и в данном случае не отрицаю важности методологических и идео­логических позиций ученого, я лишь обращаю внимание на то, что «перебор» приносит обратные желаемому ре­зультаты.) А идеологические установки формулирова­лись в отрыве от реальностей бытия.

В то же время для многих ученых поиски дефини­ций — это своего рода оттачивание мысли, способ по­казать, как можно сложное явление сформулировать максимально кратко или если и не максимально крат­ко, то так, чтобы читающий увидел составные части яв­ления и представил бы себе его сущность. Но не могу не сказать, что часто в этих случаях ученые забывают, что пишут не для себя (не только для себя!), чем вызывают справедливые упреки неспециалистов.

Оставим на этом тему о дефинициях, но, опираясь на приведенные выше определения преступности, выделим некоторые положения, представляющиеся принципиальными.

Если присмотреться, то большинство авторов характеризуют преступность как явление, существующее в обществе (с теми или иными нюансами социального или биологического плана). Но есть характеристика преступности не как явления, а как социального процесса.

Давайте заглянем в толковый словарь русского язы­ка и посмотрим, что же такое «явление» и что такое — «процесс»?

Прежде всего сделаем то, чего практически не дела­ют ученые, вводя в научный оборот различные термины, определения, понятия. Обратимся к русскому языку, на котором мы изъясняемся и пишем. Впрочем, я думаю, что это должны делать ученые, говорящие и пишущие на любом языке. Прежде всего потому, что есть две тенденции среди ученых либо конкретных специалистов.

Первая — придумывать какие-то названия вещей, явлений, термины, краткое наименование какого-либо действия, удобного (,или считающегося удобным) для «внутреннего» употребления. Например, выражение у шахтеров «на-гора», явно требующее «перевода» на рус­ский язык. Появившиеся в одной науке термины заим­ствуются нередко другими науками. Иногда это полезно. Иногда же привносимая в какую-нибудь иную науку, специальность чужая терминология, хотя и прямо применяемая, выглядит инородным телом. Бывает, напротив, что она прививается, прочно входит в оборот «чу­жой» науки. Так случилось с термином «информация», занявшим место в уголовно-процессуальной науке вза­мен, в общем-то, понятного и без этого термина «сведения». Иногда же она «отторгается» другой наукой.

Вторая тенденция — это следовать за модой, ибо и в науке тоже бывают моды, приходящие из наиболее развивающихся в конкретный период наук.

Но бывает и «навязывание» своего понимания како­го-нибудь термина или понятия другой науке. В резуль­тате рождаются не только дискуссии, подчас жаркие, но и многочисленная литература. Так случилось с понятием «ответственность», которое у юристов всегда имело определенный смысл («сделал— отвечай по закону») и сомнений не вызывало. Но где-то в 60 — 70-х годах философы выступили с критикой юристов, обвинив их в «узости мышления», в том, что «ответственность» это вовсе не то, что думают юристы (!). Эти философы взяли из лингвистического понятия «ответственность» ту его сторону, которая говорит лишь о многообразии русского языка, когда одно и то же слово или понятие имеет несколько толкований. Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть словарь В. Даля или С. Ожегова. Там мы найдем массу таких слов. Но сказанное сказа­но. И развернулась дискуссия. Поскольку философия, образно говоря,— мать общественных наук, на некор­ректность критики юристы ответить не рискнули. Или хотя бы обратить внимание критикующих на то, что слово «ответственность» имеет разные оттенки (отве­чать, нести ответственность, быть наказанным, что име­ет значение для права, и ответственно подходить к делу, чувствовать необходимость, уделять повышенное вни­мание чему-нибудь, что и имели в виду философы). «Ис­пугавшись» ли упреков со стороны «более весомой» науки (хотя это и спорно) или увидев возможность от­крытия (?) «новых» направлений в правовой теории, юристы начали дискуссию о существовании в праве «позитивной» (тут же появился еще один термин, во­круг которого стало возможным теоретизирование, при котором, однако, общего согласия никогда не достичь) ответственности. Появилась — спасибо философам — «позитивная» ответственность не только в праве вообще (что, на мой взгляд, тоже сомнительное нововведение), но даже и в праве уголовном, с чем я никогда не соглашусь, какие бы аргументы в защиту этого новшества ни приводились.

Но оставим данную дискуссию, хотя для метания критиками в меня стрел сказано достаточно. В данном случае во мне говорит прагматик: я не вижу пользы для практики от этого теоретического нововведения и за что мы — юристы — должны благодарить философов. Разве только за появление новых книг и статей на эту тему, в которых юристы показали, что они прислушиваются к упрекам в «узости мышления» и начинают, осмыслив свои «ошибки», мыслить широко (!). Ну что же, как говорят; вольному — воля! Я же считаю, что дискуссия хотя и заставила о чем-то думать, но увела в сторону «схоластического теоретизирования» (кто-то придумал и эту остроумную формулу).

Вернемся, однако, к теме: преступность — явление или процесс?

Сначала посмотрим, что говорит словарь С. Ожегова о категории «понятие». Это — «логически оформлен­ная общая мысль о предмете (подчеркнуто мной. — И. К.); идея чего-нибудь; представление, сведения о чем-нибудь». Иначе говоря, нужен предмет, содержание которого логически объясняется. Но именно предмет, что-то устоявшееся, определенное. В. Даль говорит о понятии как мысли, представлении; идее; о том, что сложилось в уме и осталось в памяти по разумению, постижению чего-либо.

В приведенных выше определениях преступности в соответствии с толкованием С. Ожегова и В. Даля и идет речь о преступности как своеобразном предмете, содержание которого мы постигаем, осмысливая его, образно говоря, со всех сторон. Кстати, слово «предмет», как и «ответственность», казалось бы, ясное для юриста, лингвистически имеет несколько значений: 1) вся­кие материальное явление, вещь; 2) то, на что направ­лена мысль, что составляет ее содержание или на что исправлено какое-нибудь действие; 3) отдельный круг знаний, образующий отдельную школьную дисциплину (у С. Ожегова). Я полагаю, что и отдельную науку или ее отрасль, или институт науки. Говоря это, я хочу, чтобы читатель понял, а поняв, согласился со мной, что, неточно употребив понятие «предмет» или искусственно «привязав» это понятие к «непривязываемому» объекту, можно породить дискуссии, подобно дискуссиям об ответственности. Но это — к слову.

И все-таки, с точки зрения русского языка, понятия «предмет» и «явление» более или менее близки. Только предмет может быть конкретнее. Впрочем, можно сказать: предмет изучения — преступность. Явление — более широкое и глубокое понятие. Собственно так трактует «явление» и С. Ожегов: — это то, в чем сказывается, обнаруживается сущность, а также вообще всякое проявление чего-нибудь.

Имению поэтому преступность, будучи предметом изучения криминологов, есть не что иное, как явление, заключающее в себе внутренне связанные компоненты, выявление и характеристика которых выражает ее сущность.

Ну а процесс? Можно ли назвать преступность процессом? Для ответа на этот вопрос вновь обратимся к русскому языку. Ученый не имеет права его насиловать и искажать или давать чему-либо вольные толкования, не отвечающие сущности понятия с позиций языка, лин­гвистически. Если принять иное, то это будет означать анархию в языке, а затем и в науках, употребляющих искаженные понятия.

С. Ожегов говорит о понятии «процесс» следующее. Это — ход, развитие какого-нибудь явления, последова­тельная смена состояний в развитии чего-нибудь (на­пример, смена количественных изменений преступности). Процессом является развивающаяся болезнь, а также порядок разбирательства судебных и административных дел.

Б. Даль толковал процесс двояко: а) как процедуру (от лат. — procedure) — шествие, ход; всякое длитель­ное последовательное дело, обряд, порядок и б) про­цесс (oт дат. — processus) как тяжбу, судебный ход дела.

У В. Даля нет того (и такого) толкования понятия «явление», какое есть у С. Ожегова (ведь язык тоже развивающаяся категория), но у него есть объяснение, что есть «явления природы (что близко, скажем, к пред­мету изучения, — Я. С), что явление — это всякая вне­запная, неожиданная, необычная, нежданная... и вооб­ще всякая видимая перемена». Он говорит, например, в этом плане, что марево в степях — обычное явление. Иными словами, явление — это то, что является, прояв­ляется в жизни. «Проявляется» в жизни и преступность как общественное явление. Она «является» людям в сво­ем многообразии и вредоносности.

В свете сказанного каждый человек, который береж­но относится к языку, к применению лингвистически точно тех или иных языковых понятий и определений, не будет путать «процесс» и «явление». Говорить о преступности не как о явлении (в худшем случае как о предмете), а как о процессе, суть которого не сущность вещи, предмета, а движение, порядок, ход, даже об­ряд,— это, по меньшей мере, научно некорректно. То, что преступность не постоянна, количественно изменчи­ва, не дает никаких оснований характеризовать ее как «процесс». Изменчивость, движение — лишь одно из свойств преступности, но не ее сущность. Поэтому стремление охарактеризовать преступность как процесс, с точки зрения лингвистического анализа, несостоятель­но и ничего, кроме путаницы, в криминологию не вносит. Я понимаю, что каждому хочется сказать «свое» слово в науке, но слово это должно соответствовать его смыслу. Ну а, кроме того, хотя слово важно, но еще важнее спорить не о словах (тем более, что этот спор нередко идет от искусственного «притягивания» поня­тия, не имеющего ничего общего с сущностью предмета (явления), а о содержании исследуемого явления. Ко­нечно, я могу предполагать, что и в этом случае, и после того, что написано, те, кто придумал преступность как процесс, будут с достойным сожаления упорством про­должать повторять сказанное. Хотя практике от этого ни жарко, ни холодно. Впрочем, скорее — холодно. Да и сами сторонники «процесса», изучая преступность и да­лее, будут изучать ее виды (а вид явления, предмет, сто­рона явления, конечно же, не «процесс»), формы про­явления, причинную связь между преступностью и ины­ми социальными явлениями, «забыв», что все это в по­нятие «процесс» не укладывается.

Я вынужден был провести этот небольшой лингви­стический анализ, ибо преступность и без того сложное социальное явление, далеко не познанное человечеством и той мере, в какой необходимо, и ученым не следует еще более усложнять проблему, тем более уводить ее изучение в сторону. Это, конечно, не прибавляет ни ав­торитета науке, к которой и без того немало вопросов о преступности и всем, что с лей связано, не открывает общественной практике каких-то дополнительных путей и борьбе с ней. Рождаются лишь иллюзии о том, что в познании преступности «сказано новое слово». Иллю­зии, но не более того...

Почему я начал изложение проблемы преступности с определений, данных разными учеными в различных научных трактатах? Потому, что любое определение есть кратко выраженный взгляд на предмет исследова­ния. В той или иной степени в определении просматри­вается либо стремление автора охватить проблему хотя и кратко, но возможно глубже, либо оказать читателю лишь о наиболее общих чертах явления, либо показать условность определения, дав его как неизбежное зло (автора ведь спросят, как кратко он характеризует пред­мет своего исследования). Могут быть и иные соображения, которыми руководствуется ученый, формулируя конкретное определение. Кроме того, если проблемой занимаются ученые разных, иногда близких, а иногда и отдаленных друг от друга специальностей, то на формy и содержание определения влияют их основные на­учные устремления. Преступность как предмет исследо­вания является таким феноменом, который привлекает взоры ученых самых разных наук. К сожалению, они, как правило, изучали и изучают проблему преступности одни в отрыве от других². Поэтому у данного явления есть множество определений. Подход к осмыслению проблемы соответствует подходу ученого к своей «ос­новной» науке. А этого тоже, как правило, явно недо­статочно. Преступность — та область общественных от­ношений, в которой очень многие (к сожалению) либо считают себя специалистами, либо безапелляционно су­дят о ней. Именно поэтому о преступности существует столь много расхожих поверхностных суждений и за­блуждений, в том числе среди ученых. Но среди послед­них разные суждения существуют еще и потому, что они понимают, сколь непроста проблема. Определения преступности (а еще более — подходы к изучению ее по существу) зависят и от философских, идеологических, политических позиций и взглядов ученого. В угоду идеологии и политике преступность получает во многих случаях недостаточно объективное (мягко говоря), а иногда и угодное идеологам и политикам толкование. В подобных случаях объективность явно отсутствует. Преступность рисуется либо в мрачных красках, что, в общем-то, естественно, либо в розовых тонах, облегчен­но, что сопровождается постановкой несбыточных за­дач в борьбе с ней. Последнее в значительной степени присуще советской науке, долгое время находившейся (да и сейчас еще не избавившейся от иллюзий) в плену у идеологов и политиков, да еще под угрозой санкций за неугодные высказывания, а, тем более, неустраивавшие их теоретические концепции.

Наконец, в определении преступности можно увидеть и то, что связано с иллюзиями того или иного автора (а нередко и целого научного направления) на эту животрепещущую проблему. Говоря об иллюзиях, я от­нюдь не склонен все их характеризовать как «ненауч­ные».

Советская наука (я имею в виду обществоведческие ее отрасли в целом, а не только и не столько кримино­логию) прошла в понимании преступности сложный путь — от «неприятия», естественно, субъективного, ес­ли не сказать субъективистского, преступности как та­ковой, от объявления ее чуждым социализму «телом» и общественной жизни, которому в этой жизни просто «не место» (хотя она всегда была реальностью, и неприятной), первоначального объявления ее пережитком, который обязан отмереть, до признания, скрепя сердце, сложности проблемы (что, однако, сопровождалось бодренькими рассуждениями о «ликвидации» и «искорене­нии» преступности). Иначе и не могло быть, ибо социа­лизм считался самым передовым и совершенным строем и мире. И лишь криминологи (и то не все), сначала робко, а потом смелее, стали показывать, что это не так. Хотя и они, находясь в плену идеологических и полити­ческих концепций, все-таки «сглаживали углы». Отсюда смелость в раскрытии конкретных проявлений преступности и ее причин соседствовала (и соседствует) с оговорками и «успокаивающими» выводами, как только речь заходила и заходит о характеристике в этой связи общественных отношений социализма; желаемое и идеальные принципы (чтобы не сказать — идеалистические) выдавались и выдаются за действительное. Реальности же жизни опрокидывают это желаемое, вызывая, соответственно, вопросы неспециалистов и граждан вообще. Отсюда шараханья в уголовной политике и карательной практике. То «взрыв» интереса к предупреждению преступлений (в самом широком смысле слова) и забвение роли принуждения. То, наоборот, упование на репрессию как панацею от всех бед. Теория же оперативно (если не сказать услужливо) начинала «обосновывать» как те, так и другие крайности. И никто из нас не пыл в стороне от этих качаний.

Когда освобождаешься от иллюзий, критически переосмысливаешь проблему на основе реальностей жиз­ни, диву даешься тому, сколько заблуждений сопутствует ей и как все, в том числе ученые, оказываются в плену этих иллюзий. Причем мне кажется, что многие из нас, видя подчас несоответствие наших теоретиче­ских концепций о преступности (если не в целом, то, во всяком случае, в частностях) реальностям жизни, не рис­куют продолжительное время, а иногда и до конца своей научной деятельности перешагнуть через себя и сказать о том, что же они видят в действительности. Это — какая-то психолого-идеологическая скованность, значительно понижающая научный потенциал ученого. Но это касается лишь добросовестных, требовательных к себе ученых. Есть и другие образцы: «смелых», но поверхностных суждений (либо дилетантских), что, по­жалуй, совсем вредно для пауки и для практики. Психо­логический феномен такой «смелости» тоже надо изу­чать, ибо, повторяю, проблема преступности — пробле­ма в числе прочего политическая, где (в политике) спе­куляций более чем достаточно.

Исходя из общих позиций, которые в той или иной степени исповедуют многие ученые (даже не согласные друг с другом в частностях), я буду говорить именно о концепциях.

В связи с тем, что определение преступности — лишь предпосылка (или — вывод?) и предполагает в даль­нейшем (или до формулирования определения — это прерогатива исследователя) раскрытие сущности явле­ния, остановлюсь на наиболее важных ее составляющих, а также на том, что кажется мне чем-то выделяющим то или иное определение, ибо, когда читаешь его, пыта­ешься понять, какие мысли и идеи были у его автора. При этом можно, конечно, и ошибиться. Но в этих слу­чаях, вероятно, естественным будет толковать конкрет­ные положения так, как это представляется автору. При этом многие идеи будут рассматриваться не в качестве идей отдельных авторов, а как сложившиеся концеп­туально.