Экономические отношения и преступность

1. Вопрос о влиянии экономических отношений на пре­ступность и наоборот — один из ключевых в кримино­логической науке и социальной практике. В то же вре­мя советские ученые решали его и до сих пор решают, мягко говоря, очень осторожно и непоследовательно. Впрочем, такой подход присущ в значительной степени и западным ученым. Для них весьма трудной пробле­мой является констатация прямой связи между капита­листическими производственными отношениями, част­ной собственностью и преступностью. Советские же ученые долгое время вообще избегали исследовать связь и зависимость (взаимозависимость) экономиче­ских отношений социализма, отношений собственности с преступностью. Прежде всего потому, что экономиче­ская наука и философия со всей очевидностью утверж­дали, что социалистический базис не может нести в себе тех пороков, которые присущи базису капитали­стической системы (как и вообще любой, предшество­вавшей социализму). Если к этому добавить мощное идеологическое обоснование этого, то нетрудно понять, сколь сложно было устанавливать, а еще труднее — громогласно утверждать иное.

Бели говорить точнее, то лишь с 1963 года (года создания Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности — ны­не Всесоюзного института проблем укрепления закон­ности и правопорядка), и то очень осторожно, пробле­ма связи экономических отношений и преступности начала исследоваться. Но не в целом, а фрагментарно, в виде анализа отдельных недостатков в экономике.²² Хотя ученые понимали, что корень любых проблем в жизни общества заложен в экономических отношениях, однако, забвение этого делало всю концепцию о причи­нах преступности, мягко говоря, незавершенной. Более того, многие ученые стремились (и стремятся) «уйти в психологию», явно не решаясь сказать о первичности экономических отношений²³ или будучи вынужденными как-то обойти этот острый вопрос. Пожалуй, боязнь эта была не столько научная, сколько идеологическая: вдруг скажут, что это клевета на социалистические об­щественные отношения (и были те, кто говорили), а за этим последует либо жестокая зубодробительная критика, либо санкции (сегодня, правда, критика и даже отказ or социализма — не проблема). На деле же уход от анализа связи экономических отноше­ний и преступности тормозил развитие науки и, глав­ное, познание сущности преступности и ее причин. Советская наука длительное время утверждала, что экономические отношения капитализма рождают пре­ступность, но полностью избегала принять этот тезис применительно к социализму. При этом она оставалась глухой даже тогда, когда зарубежные ученые прямо опрашивали, почему советская наука столь одностороння и необъективна, и говорили, что она (будучи марк­систской) игнорирует марксизм.

Даже анализ конкретных недостатков в экономике осуществлялся при наличии «главного» тезиса, «осве­щенного» экономической наукой, философией, идеоло­гией: «Из сказанного следует тот главный вывод, что в социалистическом обществе его экономический базис не может являться источником существования преступ­ности и в социалистическом обществе отсутствует та органическая связь преступности с экономическим ба­зисом, которая столь характерна для капитализма»,²⁴ — писал выдающийся советский ученый А. А. Герцензон, много сделавший для становления криминологии в стране. Писал в точном соответствии с теорией о роли и месте базисных отношений, развивавшейся в течение всего периода жизни Советского государства.

Естественно, что за рамки этого теоретического «табу» выйти никто не мог: ни А. А, Герцензон, ни кто-либо другой, хотя «заявка» на связь преступности с экономическими отношениями декларировалась. По­пытки же выйти за грань, «дозволенного», особенно по­следние два десятилетия, делались. Правда, повторяю, с оговорками и оглядкой.

Западные ученые, хотя и не подвергавшие сомне­нию незыблемость экономических основ своего обще­ства, все-таки значительно дальше советской науки продвинулись в выяснении связей преступности с экономическими отношениями, в частности, в последний период, когда они стали подробнее изучать так назы­ваемую беловоротничковую преступность, и особенно — организованную, мафиозную. Именно здесь они вышли на такие вопросы, как «врастание» мафии в легальный бизнес, на то, как стремление к обогащению предста­вителей большого бизнеса (что есть синоним экономи­ческих отношений и взаимоотношений), к подавлению конкурентов не только мерами экономическими, но и с помощью преступных методов, сказалось на сращи­вании этого вида преступности с преступностью обще­уголовной, и многие другие. Западные ученые обрати­ли внимание и на то, как спады или подъемы в эконо­мике влияли на преступность.

Некоторые ученые даже говорят об особой «эконо­мической функции» преступности, заключающейся в том, что многие члены общества живут за счет пре­ступности, а другие — борются с ней. Бить суждения и такого порядка: если люди крадут, то преступность приобретает свойства экономического феномена.

Можно, однако, встретить и тенденцию другого ро­да: объяснить наличие преступности множественностью факторов при игнорировании или упоминании вскользь экономической подоплеки преступности.²⁵

Зато более серьезным выглядит вывод многих уче­ных, согласно которому машины, массовое производст­во, экономика, основанная на погоне за долларом, соз­дает почву для преступной деятельности. Как вывод из этих же процессов — лозунг: «Обогащаться любыми средствами!» В том числе преступными. Обогащаются и у нас. Как кто может, конечно, и кому хаос в эконо­мике помогает в этом.

Подходы советской науки к уяснению значения ба­зисных отношений для проблемы преступности шли через критику теорий западных ученых, как в целом, когда говорилось о замалчивании ими того факта, что базис капиталистического общества прямо рождает преступность, так и, в частности, теорий о социальных изменениях, теорий урбанизации, индустриализации и технизации как причин преступности. Критикуя эти теории, советские ученые, в то же время, осознавали, что анализ конкретных проявлений той же урбаниза­ции и их влияния на преступность вовсе не беспочвен. «Опровергающим» указанные теории был тезис, соглас­но которому дело не в урбанизации, индустриализации и т. п. как таковых, а в том, в рамках какого строя происходят данные процессы. Это, конечно, правильно. Но презюмировалось, что «наша» урбанизация — сов­сем «не та» урбанизация, которая происходит не у нас; что «наша» индустриализация и технизация «лучше», «совершеннее». Оказалось же, что эти процессы у нас в гораздо большей степени страдают серьезными недо­статками, в результате чего жизненные условия наро­да во многом отстают от развитых стран. Видя недостат­ки этих процессов у нас, но вынужденные говорить по­луправду или идеологически (вопреки фактам) оправ­дывать их, криминологи (и не только и даже не столь­ко они) были апологетами «язв социализма». Между тем негативные стороны этих явлений «повторяются» у «них» и у «нас», как говорят, один к одному. Скажем, та же урбанизация. Рост городов происходит, в основ­ном, вокруг крупных предприятий. Причем предприя­тие (особенно у нас) — все, а города, место прожива­ния людей — вторичны, без необходимых социально-бы­товых условий. А если к этому прибавить, что урбани­зация и индустриализация осуществляются зачастую при полном безразличии не только к людям, но и к окружающей среде, то выходит, что никакой разницы между критикуемыми и критикующими нет. Более того, критикуемые сами оказались в большинстве случаев более осмотрительными в социальном обустройстве людей.

Урбанизация и индустриализация имеют и вторич­ные негативные результаты: перегрузку социальных контактов, причем эти контакты, как правило, являют­ся чрезмерными и принудительными. Утрачивается способность и возможность сосредоточивать внимание на человеке (хотя пропаганда, вопреки реальностям, твердила об этом внимании). Вырабатывается равнодушие и от незнания людей и их нужд (часто от нежелания знать их), поскольку главным было производст­во, план, вал (а в западном обществе — прибыль), при однозначно безразличном, по существу, отношении к человеку, и от усталости, вызванной «урбанизационными перегрузками». Однако это равнодушие часто и естественно переходит в озлобление и даже агрессию (в частности, от скученности людей и никудышной организации их отдыха и досуга, как, впрочем, и плохой материальной обеспеченности).

Кстати, лауреат Нобелевской премии К. Лоренц выдвинул даже формулу, смысл которой заключается в том, что степень недоброжелательности прямо пропор­циональна плотности населения. Эта недоброжелатель­ность, неудовлетворенность, озлобленность людей вы­звана их плохими условиями жизни, и прежде всего — экономическими. (Забастовки горняков в Кузбассе, Воркуте, Донбассе — яркое тому доказательство.) Спра­шивается, разве то, что происходит и существует в на­шей стране, отличается чем-то от худших образцов процессов урбанизации, индустриализации и т. п. про­цессов вообще? Ничем. И спорить, доказывать обратное — бесполезно. А ведь все это — явления базисного порядка.

Констатирую. При нынешней разбросанности мне­ний и теоретическом вакууме, в частности, по вопросу о социализме, дать определение его экономического ба­зиса пока никто не смог.

Будем исходить, как и при изложении других проб­лем, из того, что есть, ибо при всем разбросе мнений о социализме как системе, вплоть до отрицания самого факта его наличия в нашей стране (да и в других, быв­ших социалистических странах), государство существо­вало и люди жили, и, если даже допустить, что «ничего не было», экономические отношения существовали. (Достаточно абсурдная научная и политическая ситуа­ция!) Причем следствием «мечтаний» политиков и уче­ных-социологов, философов, представителей средств массовой информации — стала формула М. С. Горбаче­ва о «социалистическом выборе», то ли признающая, то ли не признающая факт существования социализма как системы: и «за» сказать боязно, и «против» — не хочет­ся. Никогда ничего подобного ни в теории, ни на прак­тике не было.

Однако, повторяю, будем исходить из реальностей. Криминологам того, что было, о чем дискутируют и что предвидят сторонники и противники социализма, для проблемы преступности достаточно, ибо экономи­ческий базис был — без этого ни одно общество суще­ствовать не могло бы, отношения между людьми склады­вались, в обществе были явления положительные и отрицательные, оно на месте не стояло, в нем были рожденные ходом развития противоречия, конфликты, преступность.

2. При рассмотрении влияния экономических отно­шений на преступность и наоборот будем исходить из наиболее характерного для «административно-команд­ного» социализма и из предлагаемого взамен «нового» социализма («рыночного», «с человеческим лицом», «демократического»), имея в виду при этом, что в «но­вом» социализме (в предлагаемых для него экономических отношениях) по многим параметрам есть ана­логи в иных системах (как есть и анализ негативных сторон этих экономических отношений, сделанный за­падными учеными, криминологами в частности).

Обо всем сказать невозможно, и я выберу лишь то, что, на мой взгляд, может быть наиболее ярко показы­вает связь и взаимозависимость экономических отноше­ний обоих видов социализма и преступности. Хотя в этой проблеме другие авторы, вероятно, нашли бы дру­гие повороты.

Итак, незыблемым было положение, согласно кото­рому экономические отношения социализма свободны от пороков, присущих капиталистическому базису. Сле­довательно, он не мог порождать преступность. Даже приняв эту формулу, все-таки оставался вопрос: а сам-то экономический базис социализма идеален? Неужели в нем не было противоречий, что могло бы вызывать к жизни негативные явления? Жизнь-то экономически была совсем нелегкой. И тогда теоретически было яс­но, что утверждения о «безгрешности» чего бы то ни было вообще снимают коренной вопрос о роли проти­воречий в развитии общества. Кроме того, экономиче­ские отношения социализма, как и экономическая по­литика, были вовсе не неизменны, А постоянное отставание от уровня экономического развития ведущих капиталистических стран говорило о нерешенности мно­гих проблем, связанных с функционированием социали­стических общественных отношений вообще и экономи­ческих в особенности. Невысокий же уровень жизни народа не мог не вызывать недовольства, протестую­щего поведения, в крайнем своем выражении — пре­ступного. Всей историей развития человечества доказа­но, что, с одной стороны, материальное неблагополучие есть одна из конкретных причин преступности и, с дру­гой, — этим неблагополучием пользуются тс, кто не ис­пытал материального недостатка. Они обогащаются, спекулируя на нуждах людей. Это — двоякий процесс в характеристике преступности, вызванный нерешенно­стью экономических проблем в наиболее неприкрытом виде. Отсюда — хищения государственного и общест­венного имущества и другие преступления, где присут­ствует возможность обогащения или, хотя бы, элемен­тарного «улучшения» материального благополучия за счет государства или других людей. Снимал ли эконо­мический базис социализма эти негативные процессы? Нет, не снимал. (Как не снимает и экономический ба­зис капитализма.) Преступления имущественного ха­рактера были (и остаются) наиболее распространен­ными. И сводить проблему, как это иногда делается, к утверждениям, что есть какие-то психологические (еще хуже — биологические) типы преступников, посягаю­щих на государственное, общественное или личное иму­щество, в отрыве от экономических отношений (кстати, формирующих и психологию людей), научно некор­ректно.

Во всяком случае несовершенство экономических отношений напрямую связано с наличием имуществен­ных преступлений.

«Административно-командный социализм» характе­рен централизованным планированием, централизован­ным ресурсораспределением и, как следствие этого, господством бюрократизма во всех сферах управления и жестким «зарежимливанием» как экономических, так и иных общественных отношений. Если бы даже систе­ма централизованного планирования не страдала такой хронической болезнью, как ее директивный характер, т. е., попросту говоря, не было бы планирования, где главное — вал, а отсюда омертвление никому не нуж­ных товаров, где не существовало бы «закона», согласно которому вал должен быть сделан любой ценой и т. д., то и без этого жесткие схемы вызывали бы раз­личные деформации, злоупотребления и преступления, в частности бесхозяйственность, ибо, скажем, затова­ривание складов продукцией, которую невозможно реа­лизовать и где она постепенно гибнет в огромных коли­чествах, есть преступление, не говоря уже об ущербе денежном, материальном, моральном.

Централизованная система планирования «живет» в добрососедстве с централизованной же системой снаб­жения. Причем план и ресурсное его обеспечение нико­гда не совпадали и не совладают, ибо у снабженцев есть один закон: экономить, экономить вопреки нуждам плана и здравому смыслу. Более того, за эту фиктив­ную экономию полагались премии, сами но себе «за­конно незаконные», ибо они — сродни припискам и «заводиловке» ради необоснованного повышения зарплаты.

В такой системе, в самой ее сущности, заложены причины преступности. Вот как складывалась преступ­ная цепочка. Предприятию давался план, но фонды выделялись (уже не Госпланом, а Госснабом, что вы­глядит достаточно нелепо) не под 100% его выполне­ния, а под, в лучшем случае и «сильным» министерст­вам, — 80%. Слабым же и «второстепенным» планиро­вались фонды иногда лишь в размере 50%. Уже одно это сразу толкало хозяйственных руководителей на до­бывание недостающих материалов, ибо, если их не добудешь, не «вытянешь» план, не выплатишь зарпла­ту рабочим и уж, конечно, не получить премии (и это еще не все печальные последствия «криминально-бере­менного» централизованного планирования и снабже­ния). Недостающие фонды добывались у «богатых» предприятий либо по знакомству, либо за взятку. Взят­ка, таким образом, как бы планировалась централизо­ванной системой. Но давший взятку должен возместить понесенные им потери — нельзя же быть альтруистом для государства за счет собственного кармана. Поэто­му из добытых дополнительно фондов он старался (и старается поныне) что-то сэкономить и выпустить до­полнительно продукцию — чаще всего товары массового потребления, — чтобы их выгодно реализовать, «опла­тив» не только свои расходы, но и груд тех, кто произ­водит продукцию. Далее. Произведенную «левую» про­дукцию надо сбывать. И в эту цепь «включались» предприятия торговли, сбывавшие левый товар. Подобные операции нередко были связаны и с хищениями, так оказать, по пути.

В результате порочного планирования и ресурсораспределения рождалась длинная цепь преступлений, в которые втягивались десятки, сотни, а иногда и тысячи людей. В изначальном виде такой системы заложена преступность. Она (система) толкала людей на преступ­ный путь, приучала к мысли, что иначе работать нель­зя. Экономически несостоятельная система, помимо всего прочего, нравственно уродует людей. Но есть и еще один парадокс в такой системе. Оказывается, что госу­дарство ни в чем, нигде не пострадало. А люди (посто­ронние, естественно, не участники этой порочной цепоч­ки) даже выиграли. Как же это выглядит? «Богатое» предприятие, «поделившееся» с бедным, план выпол­нило со всеми вытекающими отсюда последствиями (мы не вдаемся в вопрос — как выполнило, какого ка­чества продукция и т. п.). «Бедное» — тоже. Государст­венные интересы соблюдены. Работники, которым из-за нехватки фондов, а значит, и фронта работ грозили потери в зарплате, этих потерь избежали. Более того, выпускалась на рынок дополнительная продукция (из тех же фондов, на что планирующие органы вовсе не рассчитывали, получив выгоду, не планируя ее), кото­рую приобрел потребитель. Все довольны. Кроме тех, кого «по пути» привлекли к уголовной ответственности либо за взяточничество, либо за хищение, либо за на­рушение правил торговли, либо за спекуляцию (смот­рите какой букет преступлений).

Но это пример, когда план выше, а ресурсообеспечение — ниже. Бывало же, что по тем или иным причи­нам фонды предприятиям давались выше потребностей. Тогда накапливались запасы, создавалась фондоизбыточность. Начиналась «реализация» лишнего. Здесь-то и были заложены истоки опять же взяточничества, бесхозяйственности, производства ненужных товаров, разбазаривания ценного имущества, отсюда — хищений и т. п. Вновь речь идет о «запланированной» преступ­ной цепочке. При избыточном планировании ее можно было бы избежать. Однако сложившиеся за все годы существования такой системы стереотип мышления и механизм хозяйствования «не допускали» даже мысли о том, чтобы вернуть излишки снабженческим органам для использования фондов там, где в них нуждались, а планирующим органам скорректировать план в сторону соответствия его реальности. Вечные бесхозяйственность и нехватка чего-нибудь просто исключали подобные мысли и тем более действия.

Теорией был провозглашен экономический закон планомерности и пропорциональности развития социалистического народного хозяйства. Однако это не закон, а миф. Не говоря уже о том, что за все годы после его «открытия» не удалось сделать народное хозяйство ни планомерным (известно, что план, едва родившись, подвергался корректировке и планомерность тут же разрушалась), ни пропорциональным. А как он выглядел криминологически (во всяком случае в том виде, в каком он действовал в стране)? Вопреки закону (и плану как его овеществленному выражению) в экономической жизни гораздо более мощными рычагами являлись различные директивы, ведомственные инструкции и приказы, а также внеплановые задания директивных и высших исполнительных органов. Закон стал догмой, «идеологией», фикцией, а его дискредитация и заведомые нарушения — правилом. Но дело не только в экономическом ничтожестве закона, но и в том, что отступления от закона, его нарушения и в связи с этим должностные преступления являлись постоянным спутником экономической деятельности.

Жесткая бюрократическая система породила и «свою» теневую экономику, изначально криминогенную. При централизованном планировании и хроническом дефиците она нечто вроде самостоятельного уклада, как утверждали экономисты. В то же время теневая экономика существует во всех социально-экономических и политических системах, во всех странах. Но, естественно, в каждой системе она имеет свои особенности. Скажем, в условиях капитализма она подчас гласно функционирует наряду с открытой, или, как иногда говорят, световой, экономикой, что особенно характерно для наркобизнеса, являющегося одновременно и выражением теневой экономики, и опаснейшим преступлением. Примером этого является война между правительством Колумбии и наркомафией.

В условиях социализма теневая экономика была и остается, как правило, нелегальной, а значит, в основе своей — преступной деятельностью.²⁶ Доходы от теневой экономики в бюджет не поступают, что уже само по себе наносит огромный ущерб экономическим отношениям. Однако косвенно деньги от теневой экономики, и том числе и добытые преступным путем, «отмываются» путем помещения в какое-то легальное дело. Несовершенство экономических отношений и хозяйственного механизма, его обюрокрачивание, препятствующие удовлетворению общественных потребностей, прямо влияют на возникновение такого рода экономической деятельности, которая является не просто противозаконной, но и преступной. Таким образом, теневая экономика — хотя и паразитирующая, но неотъемлемая часть экономических отношений. Следует подчеркнуть, что есть теневая экономика, порожденная бюрократической системой, но есть и рыночная теневая экономика. Для теневой экономики вообще, а при бюрократизированной системе в особенности, характерно то, что она возникает там и тогда, где и когда образуются различного рода ограничения. Функционирование жесткого планирования и ресурсораспределения, стремление поставить рамки где нужно и не нужно под предлогом упорядочения общественных отношений — есть наилучший способ для возникновения и функционирования теневой экономики, которая, будучи средством обогащения «предприимчивых» людей, может осуществляться лишь преступными методами, ибо она сама изначально нелегальна.

Что способствует могуществу теневой экономики, позволяет ей не просто совершать преступления, но делать преступный образ жизни довольно значительного слоя общества составной частью социального бытия?

Прежде всего необходимо отметить, что по каналам теневой экономики обращается громадное количество наличных денег. От населения эта сумма тщательно скрывается. Частью этих денег дельцы теневой экономики обеспечивают «жизнь» системы, в том числе путем подкупа работников государственного аппарата, правоохранительных органов, оплату транспорта, покупку сырья и т. п. Другая часть превращается в ценности (золото, бриллианты, недвижимость и т. п.). Поэтому для борьбы с теневой экономикой надо прежде всего наладить анализ обратного движения денег (с этого начинало свою деятельность в борьбе с организованной преступностью ФБР в США).

Некоторые специалисты полагают, что теневая экономика становится непобедимой, когда денежный оборот достигает 100 млрд. руб. (у нас, конечно). По их же расчетам порог этот давно перейден.

По мнению экономистов, оздоровление экономики должно начинаться с оздоровления финансовой системы (что у нас затруднено в связи с пустым рынком, когда деньги, практически, уже ничего не стоят).

Эмиссия необеспеченных товарами денег, вероятно, достигла таких размеров, что отоварена быть не может. При этом большая часть этих денег вращается по кланам теневой экономики. Продолжающийся выпуск необеспеченных денег – это прямое финансирование теневой экономики, ибо при установившейся у нас «двойной», «тройной» и т.д. цене на товары эти двойная и тройная цены в банк не возвращаются, автоматически увеличивая суммарный капитал теневой экономики. Получается, что государство печатает и выпускает в оборот новые банкноты специально для теневой экономики, подрывая свою основу и нанося ущерб народу. При такой ситуации никаких перспектив в борьбе с теневой экономикой (и организованной преступностью) практически нет, какие бы «временные» и прочие комитеты для борьбы с преступностью не создавались и сколько бы раз перед Верховным Советом ни отчитывались очередные министры МВД и Генеральные прокуроры.

Поскольку производственные мощности теневой экономики у нас практически являются частью социальной экономики, то попытки экономистов строить свои расчеты только на пространстве официальной экономики без учета теневой, да еще если иметь в виду их стремление доказать, что борьба с теневой экономикой дело рук только правоохранительной системы (МВД, прокуратуры, КГБ), есть ни что иное, как наивность, мягко говоря.

С позиций криминологии реформа экономических отношений в стране должна быть осуществлена с учетом существования обоих секторов экономики – явного и «тайного», с обязательной разработкой мер по замещению паразитического сектора и преобразованию его в нормальный, а не перекладывать борьбу на плечи лишь правоохранительных органов. Ругать – будет кого, ибо эти органы не справятся ни с организованной преступностью, ни, тем более, с теневой экономикой. В народе же будет бродить дезинформация и внедряться иллюзии как относительно форм и методов борьбы с преступностью, так и ее результатов.

Как говорилось на одной из научных конференций криминологов, особая опасность теневой экономики в числе прочего состоит в том, что она по своей природе действует подобно раковому вирусу, неуклонно разрушая государственный экономический механизм. Паразитические структуры душат нормальную экономику, будучи преступными сами, стимулируют не только преступность, но и социальные и политические конфликты. Они превращают в дефицит (в нашей стране, во всяком случае, ибо в западных странах иные исходные теневой экономики) все большие массы необходимых населению товаров и услуг, идя, грубо говоря, от передовых технологий, сырья, материалов, финской мебели или итальянских дамских сапог к мылу, табачным изделиям и т.д.

Многие экономисты утверждают, что, наряду с открытой, «световой» экономикой, в обществе существует, как ее порождение, еще и фиктивная экономика, создающая, в свою очередь, условия для теневой экономики. Фиктивной, по их мнению, экономика является тогда, когда внешняя картина и дела, результаты расходятся между собой. При этом фиктивная экономика, как правило, носит официальный характер, ибо доходы от нее поступают в бюджет, хотя сами эти доходы зачастую тоже фикция. Что же в ней криминологически опасного? Примером официальной, но фиктивной, по характеру экономики является выпуск недоброкачественной продукции. При этом план по валу выполняется, деньги поступают в бюджет, выплачивается заработная плата и т.д., что соответствует нормальному функционированию экономических отношений и хозяйственного механизма. Однако в дальнейшем выпущенная продукция либо требует «доводки», что влечет новые, незапланированные расходы, либо вообще никому не нужна. Возникает так называемый повторный счет, который, по данным ряда экономистов (например, Валового), достигает 40%. В некоторых случаях, предусмотренных законом, выпуск недоброкачественной продукции является преступлением сам по себе. В других же случаях фиктивная экономика и повторный счет открывают предприимчивым дельцам дорогу для других преступлений, например возможность продукцию высокого качества представить недоброкачественной, списать в «установленном порядке», а потом — реализовать налево, положив деньги в карман.

Анализ экономической ситуации, проведенный криминологами, показывает, что фиктивная экономика со всеми ее особенностями является составной и практически неотъемлемой частью экономических отношений социализма. Виды ее, помимо сказанного, могут быть преступны изначально. Например, неистребимая политика и практика приписок и к плану, и к результатам, и к отчетности. Однако природа приписок коренится не только в нереальности планирования, но и в том, что оплата труда за выполненные работы по выпуску продукции — занижена. Приписки в жизни — это способ получить больше, чем полагается по трудозатратам, а иногда и просто способ совершения хищений. Ржавчина политики приписок разъедает не только экономические отношения, делая их фиктивными, но пагубно сказывается на сознании масс, ибо приписками жили (и живут) и привыкали к ним (точнее, к доходам от них), считали вполне естественной прибавкой к зарплате, без преувеличения можно сказать, тысячи людей. Преступное не только переставало в сознании огромного числа людей быть преступным, но оправдывалось и, в конечном счете, становилось чем-то естественным. («Естественная», «незамечаемая», «привычно игнорируемая» преступность, не считающаяся таковой в общественном мнении, — вот жизненный парадокс.) Законы о борьбе с приписками при такой практике, хотя и существовали (и существуют), однако или молчали, или применялись выборочно, что вообще недопустимо, ибо дискредитирует государство. Правоохранительные органы нередко словили» на приписках хороших, но неудобных для начальства (особенно коррумпированного) хозяйственных руководителей, тогда как другие, делившиеся с ревизорами и разного рода проверяющими и вышестоящими начальниками (путем дачи взяток, естественно) частью своих доходов от приписок, оставались безнаказанными и даже ходили в передовиках. Таким образом, вирус разложения проникал в систему хозяйствования и экономических отношений весьма глубоко, превращаясь в вирус коррупции. Это, конечно, одна из причин коррумпирования должностных лиц, но причина, образно говоря, постепенного действия. Если подобную практику не преодолеть, то общество будет иметь дело с неуменьшающейся преступностью. Здесь не место иллюзиям.

А между тем «зарплатный бум» в последние годы (период перестройки) — реальность, причем неупорядоченная, вышедшая, практически, из-под контроля государства, показывающая нам, что зарплата превышает трудозатраты и, по существу, является легализованной выводиловкой. Это —печальная уголовно ненаказуемая реальность, когда преступное ставится в ранг непреступного. Людей это разлагает, приучает к незаконному (или, во всяком случае, социально несправедливому) получению по существу незаработанного.

Таков криминологический аспект подобных экономических отношений.

Несмотря на провозглашение планового начала, установление, вроде бы, жесткой системы ресурсораспределения, денежных средств так называемая «административно-командная система» не только не предотвратила, но стала своего рода стимулом неконтролируемого перераспределения материальных ценностей и денежных средств. Оказалось, что все «сверху» предусмотреть невозможно. И в практику вошла негласная и даже гласная политика корректировки планов. Причем эта корректировка делала последующие решения абсолютно непохожими на те, что были их истоком. «По пути» изменялись размеры фондов, шедшие бесконтрольно в старые и новые адреса, менялись оптовые цены (как правило, в сторону завышения, что экономически крайне вредно), создавался хаос — материальный, финансовый, плановый, что было наилучшими условиями для злоупотреблений и хищений. Ни о какой подлинной плановости и тем более пропорциональности развития народного хозяйства говорить не приходилось. К этому следует добавить, что в развитии народного хозяйства весьма проблематичной была система приоритетов. Больше фондов и денежных средств получали не те отрасли, которые были лицом повернуты к удовлетворению потребностей населения, а совсем другие, причем этому подчас не было никакого удовлетворительного объяснения, кроме явно просматривающегося волюнтаризма. Отсюда очевидным становится, сколько возможностей открывалось для злоупотреблений, преступлений, не говоря уж о бесхозяйственности, которая оборачивалась миллионными и миллиардными потерями для государства и ухудшением материального уровня жизни людей. Надо ли при такой картине, характеризующей базисные отношения, искать причины преступности где-то «на стороне»?

Можно было бы говорить и о других пороках экономических отношений «административно-командного социализма», но сказанного достаточно для показа, что именно в базисе, его сущностных характеристиках, явно не совпадающих с идеалистичным идеологическим показом его «преимуществ», и «невозможности» наличия в нем причин преступности следует искать их первоисточник, не забывая при этом, что все хорошее или плохое в базисных отношениях определяет надстроечные институты, формирует взгляды и психологию людей.

3. Теперь необходимо взглянуть на ту систему экономических отношений, которая предлагается взамен, как якобы более совершенная. Естественно, речь пойдет о криминологических аспектах проблемы, а не о характеристике и тем более оценке «будущего» социализма (да и социализма ли?). Нельзя обойти день сегодняшний, ибо преступность растет, осложняются ее качественные характеристики, что явно не всегда можно (и корректно) объяснять недостатками периода застоя либо всех прежних лет развития государства. Ведь рыночная экономика — не изобретение сегодняшнего дня. И криминологи (западные) достаточно хорошо изучили ее криминогенные аспекты. Не будем их игнорировать. Настоящий период нашего развития — это период переходный, период экономической неустойчивости и хаоса, анархического ведения народного хозяйства, отказа от «старых», причем даже оправдавших себя форм хозяйствования, неясности в отношениях собственности, утверждения «самостоятельности» регионов, отраслей хозяйства, предприятий без какой-либо увязки с интересами других и т. д. Нет нужды доказывать, что такие периоды в жизни любого общества чреваты ростом преступности, ибо расшатывание общественного организма ни к чему другому вести и не может.

Однако на примере дел сегодняшних (и обещаний экономистов и политиков на завтра) следует рассмотреть, что может статься, когда новые отношения утвердятся, придут в норму, исходя не из футурологического мышления и восторгов: «Как будет хорошо!», а из того, как складываются эти отношения сегодня и что криминологически уже известно из мирового опыта и просматривается у нас?

Экономической основой должно быть новое понимание собственности, хозрасчет, самоокупаемость, самофинансирование, свободный рынок при сохранении планового начала. Это — в общем виде, без нюансов и деталей.

В литературе утвердился тезис: до нынешнего времени собственность была ничья, поэтому ее никто не берег, все (или многие) посягали на нее либо она гибла от бесхозяйственности. Все это верно. Бесхозяйственность стала бичом системы: и поныне простаивает, а иногда и гибнет под открытым небом дорогостоящее (включая импортное, на которое затрачена валюта) оборудование, в стране без числа горят газовые факелы, выбрасывая в воздух деньги и вредные вещества, на необорудованных складах либо в неразгруженных вагонах гибнут тысячи тонн товаров, зерна, продуктов и т. п.

Неурегулированность отношений собственности рождает социальные конфликты. Но что самое опасное — стремительно утверждается в обществе стяжательство. Растет разбалансированность народного хозяйства и неравномерность доходов как различных его секторов, так и людей, занятых в сфере производства и потребления. При этом доходы и государство, и особенно кооперация увеличивают путем поднятия цен (делая эго во многих случаях молчком, ставя население перед фактом, объясняя, в лучшем случае, «провалами в прошлом», чему люди пока еще верят), включая в цену все: и свою бесхозяйственность, и свои расходы, и свои убытки, перекладывая всю тяжесть этой политики на плечи трудящихся.²⁷ Все советские издания критиковали капитализм за то, что он, в погоне за высокой прибылью, нещадно эксплуатирует трудящихся, вызывая их на протест. Теперь вздувание цен, нарушение принципа социальной справедливости, имущественное расслоение общества в совокупности с пустым рынком ведет к прямому ухудшению положения трудящихся. У населения это вызывает естественное чувство протеста, выливающееся и в преступные действия, причем такие, которые наносят существенный ущерб экономическому положению государства. Приведу пример, в связи с наличием таких преступлений, как мелкие хищения. Не потому, что они особо опасны, а потому, что они — массовы и являются ответом людей, иначе ответить не могущих, и на крупные хищения «должностников», и на бесхозяйственность, и на анархию в экономических отношениях, в том числе бесконтрольность. В 1985—1987 гг. было задержано около 1,6 млн. лиц, совершивших мелкие хищения (несунов). Что же это преступление значит, если взглянуть на него глазами экономиста? Это — прямое уменьшение, товарных фондов, которые обеспечивают денежную массу, находящуюся в обращении. Причем этот «экономический эффект» характерен для любой другой формы хищений в еще более резкой форме. Но ведь, в числе прочего, хищения (особенно мелкие) совершаются в связи с нехваткой в стране товарных фондов, рынок если не пуст, то почти пуст (или товары прячутся «под прилавок, но опять же потому, что рынок ими не может быть насыщен) .

Это, кстати, значительно затрудняет введение рыночных отношений: нельзя убедить людей в преимуществах рынка при пустых прилавках и стремительном повышении цен.

Для обеспечения хозрасчета, самоокупаемости и самофинансирования на сцену вышли так называемые договорные цены. Что в них видно глазами криминолога? Под видом договорных цен идет беззастенчивое их повышение. При этом вообще неясно, кто с кем договаривается о ценах. Во всяком случае, не с большинством людей. Это ныне практически неконтролируемый процесс, ведущий к неограниченному незаконному обогащению определенных слоев населения. При таком «порядке» (скажем прямо: поощряемом) нет нужды и хищениями заниматься, деньги и без этого рекой текут в руки предприимчивых дельцов, а государство при этом катастрофически нищает, что, естественно, влечет за собой обнищание масс. Если подобное кладется в основу экономических условий функционирования социализма либо любого другого строя, то об уменьшении преступности, прежде всего корыстной (а затем — и насильственной), говорить не придется. Криминологи обязаны предупредить об этом.

Переход на хозрасчет тоже не может осуществляться одинаково для всех и не всем он несет благо. Криминологи сталкиваются с бездумным и принудительным внедрением его, в лучшем случае приводящим к очковтирательству.

Когда господствовали «административно-командные методы», речь шла о таком криминогенном факторе, как дутое планирование. Новые отношения показывают нам дутый хозрасчет.

Новые экономические отношения нередко становятся основой углубления социального неравенства и нарушения принципов оплаты по труду и социальной справедливости, что, пусть не впрямую и не сразу, ведет сначала к негативному отношению к действительности, а затем и к различным формам протеста. Это бывает даже тогда, когда делается полезное дело, «заведомо обреченное на успех», ибо поддерживается государством и выходит на первый план как единственное в своем роде. Однако по большому счету социальная политика расшатывается, ведет к диспропорциям и делению на производства первого, второго и т. д. сорта, где экономическое положение людей, выполняющих одну и ту же работу, несравнимо. Ничем нельзя оправдать оплату труда уборщице (при всем уважении к любой профессии) в 300 руб., как, например, в известном «концерне» С. Н. Федорова, и такую же оплату ученого, имеющего степень кандидата наук. И вовсе абсурдом выглядят ставки, установленные Моссоветом (в нарушение всех законов) для водителей автобусов—1100 руб., при ставке доктора наук, директора института первой категории — в 600—800 рублей. Получается, что вознаграждение за труд устанавливает не государство, исходя из принципов социальной справедливости, а какой-то орган государства или руководитель «концерна», выглядящий, таким образом, благодетелем для людей, работающих в «его» системе. В то же время следует иметь в виду, что если даже таких концернов станет больше и людям, в них работающим, станет лучше, то одновременно увеличится социальное расслоение и возрастет разрыв в обеспечении разных групп работающих, особенно в непрестижных производствах и учреждениях, возникнут социальные противоречия, появится почва для конфликтов, что, собственно, уже есть в других странах. И о чем, к сожалению, стараются не вспоминать.

Аналогичную ситуацию можно наблюдать и во многих кооперативах, подрывающих и принцип социальной справедливости, и принцип оплаты по труду, рассогласовывающих и без того несовершенные (мягко говоря) общественные отношения. Это особенно касается кооперативов, организованных на государственных предприятиях. Наживаются здесь кооператоры за счет использования технического оборудования этих предприятий, фондируемого сырья и материалов, тогда как работать подобного рода кооперативы должны на своем оборудовании, на отходах производства и вторичном сырье.

Криминологический аспект сложившихся «экономических отношений» просматривается и в том, что руководители государственных предприятий (не будем односторонними) с помощью кооперативов тоже становятся на преступный путь. В частности, зная о возможностях кооператива (а теперь еще так называемых малых предприятий) пользоваться наличными деньгами, по договоренности с ним, переводят со своих счетов на счет кооперативов безналичные деньги под видом оплаты каких-то работ или услуг. Производились ли эти работы или нет, никому не известно. Кооператоры, в свою очередь, снимают эти деньги со счетов наличными и, как показывает практика, делят их с должностными лицами государственных предприятий и организаций. Такого нет и в капиталистической системе. О размахе подобных операций можно только догадываться. Однако есть и объективные, прямо скажем, удручающие цифры. Если за весь 1989 год превышение снятых кооперативами денег над внесенными в кассы Госбанка было около 19 млрд. руб., то за первое полугодие 1990 года, несмотря на принятые меры, оно составило 12 млрд. руб. При этом денежный запас в государстве тает, угроза же инфляции нарастает, ибо даже эти, спрятанные «на время» деньги истратить не на что. Товарный рынок — пуст. А когда он начнет наполняться, родятся новые виды преступной деятельности, в частности и без того распространенная спекуляция, взяточничество, мошенничество и хищения.²⁸

Еще об одном «криминологическом эффекте» «новых» экономических отношений. Им является создание нового по своему содержанию «черного рынка», на котором торгово-посреднические кооперативы предлагают обмен наличных денег на безналичные в грабительском соотношении. Криминологи констатируют реальности, говорят о неизбежности преступности в подобных условиях.

Есть преступления и «против» кооператоров (помимо рэкета). В частности, традиционное для всех систем взяточничество со стороны должностных лиц исполкомов местных Советов народных депутатов за регистрацию кооперативов, выдачу им документов, предоставление помещений и т. д., что мешает честным кооператорам делать дело, ради которого кооперация создавалась (не останавливая при этом тех, кто сделал кооперативы очагами обогащения). Жажда наживы, психология стяжательства, рожденная возможностью заработать, не работая,— вот еще одно из следствий порочных экономических отношений, прямо ведущих к преступности.

Рыночные отношения, как об этом свидетельствует мировой опыт и исследования западных криминологов, которые у мае приходят на смену жестко централизованным экономическим отношениям, образно говоря, изначально беременны преступностью. Это надо видеть и понимать, не стараясь в угоду политическим соображениям смягчать негативные стороны тех или иных явлений. Преступность в странах «свободного рынка» не только велика²⁹, но и опасна своей организованностью. Одним из кредо мафии в условиях массового рынка, для обеспечения значительных по своим масштабам и регулированию поставок товаров и услуг, является необходимость организации (а также и для успешной наживы преступным путем). Для того чтобы рынок приносил экономическую пользу государству и народу, тоже нужна организация, которая не только выполняла бы свою основную функцию, но и противостояла преступности. Развитие рыночных отношений, по крайней мере сейчас, таким положительным процессом не сопровождается. Да и может ли сопровождаться?! Вот вопрос, на который экономисты не отвечают. Экономические же отношения захлестывает стихия, увеличивается хаос, стремительно растет такое преступление, как спекуляция. В свое время известный русский криминалист Фойницкий говорил, что, появившись на свет, торговля тут же родила мошенничество. Свободный рынок, да еще не обеспечивающийся товарами, рождает не только мошенничество, но и спекуляцию, и взяточничество, и коррумпирование государственного аппарата, а размах спекуляции парализует деятельность правоохранительной системы.

Таковы, обобщенно, криминологические последствия рынка, причем вовсе не в исчерпывающем виде. Конечно, насыщение рынка товарами, упорядочение его функционирования уменьшит криминогенный фон. Уменьшит, но не снимет. Рыночные отношения — это конкуренция. Опыт западных государств показывает, что конкурентная борьба ведется не всегда по-джентльменски, экономическими средствами, но и путем преступных методов. Разоряя конкурентов, участники этого процесса в выборе средств не церемонятся. Наверное, поэтому А. М. Яковлев в упомянутой ранее работе пишет, что наш идеал — построение общества, свободного от конкуренции³⁰, что не увязывается с нашей действительностью. Идеал ли это, если многие экономисты говорят, что основой экономических отношений нового социализма должен быть свободный рынок, а значит, конкуренция? Если вспомнить развиваемый в советской правовой литературе тезис, согласно которому экономическая преступность выступает как прямое продолжение господствующих производственных отношений, то предлагаемые «новому» социализму «новые» производственные отношения (свободный рынок, конкуренция), может быть, дадут положительный экономический результат (чтобы в этом убедиться, нужно, естественно, время, хотя и взглянуть на терпящие экономический крах другие государства свободно-рыночной ориентации было бы не бесполезно), но понять, что е них заложены причины преступности из-за того же экономического неравенства и антагонизмов, тоже придется.

Кстати, по мнению некоторых экономистов, «черный рынок» (не тот «черный рынок», о котором шла речь выше, а «традиционный» — как составная, хотя вроде бы и нежелательная) — идеал рыночного хозяйства. Но «черный рынок» — это и идеальное место для преступников. Именно на нем реализуется подавляющая масса украденного, похищенного, добытого при разбойных нападениях и т. п. «Черный рынок» — Мекка для распространителей наркотиков, спекулянтов, сбытчиков и скупщиков краденого, вплоть до предметов, составляющих национальную гордость народа. Эту связь свободного рынка и преступности, как ни неприятно, следует осознать, если желать хотя бы как-то вести борьбу с преступностью. Как осознать и то, что методы создания кооперативной собственности и самих кооперативов в качестве одной из основ экономических отношений социализма, мягко говоря, вызывают вопросы. Во всяком случае — криминологические. Существование же кооперативов, наносящих ущерб экономическим отношениям и обдирающих население хотя бы только произвольно устанавливаемыми и невероятно высокими ценами на товары и услуги, вызывает в качестве протеста преступное поведение против них. Никогда ничего подобного в экономических отношениях «обанкротившегося» социалистического общества не было. Это тоже надо принять как реалию. Экономически такие преступления, Как спекуляция, взяточничество, мошенничество, кражи, инфляции не вызывают, поскольку не уменьшают товарных фондов, но они приводят к довольно ощутимому перераспределению национального дохода.

Деятельность многих кооператоров тоже приводит к перераспределению национального дохода, причем часто преступным путем.

А что выигрывает общество от создания этой системы экономически (автор, повторяю, видит эту проблему с позиций криминологических)? Практически очень мало. В 1989 году в стране было 77 тыс. кооператоров с почти полуторамиллионной численностью работающих. На начало года ими было внесено в бюджет государства всего 40 млн. руб., или около 1 % доходов. В то же время на оплату своего труда они израсходовали 75 — 85%, не считая средств, скрытых от учета.

Только за 1990 год в стране приступили к работе 209 600 кооперативов. Их доход составил 27,2 млрд. руб.

На этом фоне за 1990 год корыстных преступлений в сфере экономики выявлено 10 235 (предыдущий год — 5770). Сумма ущерба возросла до 54,8 млн. руб. (против 11,2 млн.). Количество привлеченных к ответственности выросло с 6111 до 9814.³¹ И это при явной деморализации правоохранительных органов, в частности ОБХСС, при том, что экономический развал в народном хозяйстве не только не способствует нормальной борьбе с экономической преступностью, но резко снижает ее эффективность, ибо истинный ущерб от деятельности множества дельцов, обворовывающих государство и население, неизвестен и практически неустанавливаем, а число преступников (невыявленных и непойманных), конечно же, во много десятков, а то и сотен раз больше тех девяти с лишним тысяч, которые попали в статистику.

Следует также иметь в виду, что немало недобросовестных дельцов получают по тем или иным соображениям (чаще всего сомнительным) поддержку «новых властей», становящихся практически соучастниками (в лучшем случае — попустителями правонарушений, как, например, в нашумевших историях с кооперативами «Исток», «Здоровье», «Эхо» и др.

Новая экономическая ситуация рождает новые виды преступности. (Более того, она изменит экономическую, политическую и социальную характеристику самой системы.) Являются ли такие отношения базисом «нового» социализма, не наш вопрос, но что они будут стимулятором увековечения преступности — бесспорно. Тогда нужно, признав реальность, как это делается во всем мире, разрабатывать средства контроля над преступностью и удержания ее на возможно низком уровне. Как осознать и то, что и спекуляция, и многие другие «денежные операции» будут родом бизнеса.

Вообще непомерно, а, главное необоснованно высокие доходы кооператоров стали притягательной и, я бы сказал, разлагающей силой и для честных людей, и для нечестных. Они внесли дополнительный стимул к экономическому и социальному расслоению общества, оживили дух стяжательства и наживы, тем более интенсивный, чем менее устойчивым является положение разных видов кооперативов: все хотят «успеть» урвать у государства побольше, пока есть возможность и время. Пожалуй, это можно назвать кризисом совести, а значит, прямым путем к преступлениям и оправданию их (особенно корыстных). И никакие нормы права не будут достаточно эффективны в борьбе с преступностью, поскольку экономические отношения диктуют свое. Нормы права, будучи вторичными, производными от экономических отношений, не могут быть сильнее последних. С этой иллюзией тоже следует распрощаться.

Нельзя не сказать и о том, что кооперативы стали рассадником эксплуатации труда «привлеченных» работников и даже детей. В ряде кооперативов соотношение членов кооперативов и наемных рабочих (практически бесправных, социально незащищенных) достигло более чем десятикратного размера.

Ядро немалого числа кооперативов, причем не одного, а целых систем, составляют члены семейно-родственных образований (совсем как при зарождении итальянской мафии); не принимающие фактического участия в выполнении работ, а лишь, «организующие» их (и то, подчас, фиктивно). Они одновременно совместительствуют в других кооперативах, возглавляемых членами их семей или родственниками. При этом уставы нередко утверждаются по одному профилю деятельности, а «дело» идет по другой стезе. Так, есть кооперативы для заготовки и переработки бытовых отходов, а занимаются они выпуском рабочей одежды по заказам предприятий, притом из кондиционного сырья, имеют с предприятиями одни и те же помещения и единый источник снабжения, что помогает им скрывать истинные доходы. Эта форма сокрытия доходов весьма удобна при прогрессивном налогообложении зарплаты кооператоров. При этом, если на Западе существует система борьбы с укрытием доходов от налогов, то «социализм» дает полную свободу для злоупотреблений, наживы, обирания населения, даже в условиях существования недавно принятых законов о налогообложении.

Огромный вред экономическим отношениям, точнее нормальному функционированию хозяйственного механизма, приносят судимые или скомпрометировавшие себя лица, проникшие к управлению делами в кооперативах (и не только в них). Причем оказывается, что они, с их опытом, очень нужны дельцам «должностникам», теневой экономике, коррумпированным руководителям всех звеньев. Складывается система сращивания скрытой и открытой преступности. Собственно, она не только уже сложилась, но и укрепилась. Все более заметную роль играют также дельцы теневой экономики, берущие кооперативы под контроль. Наряду с хищениями, взяточничеством, спекуляцией появились иные виды преступности, например ростовщичество (впрочем, это — «забытое старое», довольно распространенное в 20—30-е годы, предусматривавшееся в качестве преступления в уголовном кодексе), т.е. кредитование на кабальных условиях кооператоров, не обладающих возможностью получения государственного кредита; паевое участие вымогателей в делах кооператоров (это один из компонентов зарубежной мафии); сбыт продукции через лиц, занимающихся индивидуальной трудовой деятельностью, в целях уклонения от налогообложения; спекулятивные сделки частных лиц под прикрытием кооператоров и т. д.

Все сказанное об экономических функциях кооперации, несущих в себе в силу ли внутренних закономерностей, в силу ли искажений в организации криминогенные начала, причем весьма негативно сказывающиеся на бытии человека, не означает, что от нее (экономически) следует отказываться. Я далек от этой мысли. Однако дело криминологии — показать, в чем состоит криминогенный характер тех или иных явлений и их негативные последствия.

Говоря все это, я как криминолог не могу не обратить внимание на то, что многое из сказанного выпало (намеренно ли, по незнанию либо недооценке вследствие увлечения идеей, не знаю) из поля зрения Верховного Совета СССР в период дискуссии о судьбе кооперации и законодательства о ней.

Во всех странах кооперация — вспомогательная (экономически) система, везде цены на товары и продукты, производимые кооператорами, равны государственным или устоявшимся рыночным и даже, как правило, ниже них. Кооператор — мелкий производитель, позволяющий человеку получить по сходной цене то, что в сверкающих светом и красками рекламы больших магазинах ему недоступно. Причем то, что продается в «сверкающих магазинах» по качеству значительно выше, поскольку товары делают оснащенные передовой технологией концерны, фирмы и т. д. Кооператору подобное недоступно, хотя он старается выдать на рынок продукцию тоже достаточно высокого качества, конкурентоспособную. У нас об этом как будто и не знают. «Не знают» и того, что государство обязано производить продукцию более высокого качества, чем в кооперативах. С одними кооператорами, даже превращаемыми искусственно чуть ли не в государственные предприятия, ни внутренний рынок не насытишь, ни на международную арену не выйдешь (если не ради преступных доходов, конечно). То, как организована кооперация у нас (многие ее ответвления, во всяком случае), есть не что иное, как создание обогащающейся части общества, после чего не следует удивляться увеличивающейся преступности, всех ее видов. Капиталистическое общество, недостатки которого современными идеологами и экономистами нередко (или, как правило) замалчиваются и даже представляются достоинствами (ибо недостатки и провалы были и есть не только у социализма), уже прошло этот путь. Оно прекрасно, кстати, понимает, что за подобное нужно платить ростом преступности. Это — не критика капитализма и не апологетика социализма. Как и наоборот. Это — констатация фактов.

Несколько слов о криминогенных последствиях так называемой приватизации, в частности о «выкупе» предприятий отдельными лицами (не более, ибо если идти дальше, то из сплошных вопросов не выберешься). Речь идет о выкупе предприятий не только мелких, но и крупных. Политические мотивы оставлю в стороне, ибо это — осознанно осуществляемая политика. Полезны или вредны ее результаты для парода, будет ясно не сегодня и не завтра. Идея же выкупа государственных предприятий частными лицами дискутировалась в прессе, И далеко не однозначно. Главным был вопрос, кто же имеет столь много денег, чтобы выкупить предприятие? Задающие этот вопрос исходили (и справедливо) из того, что вроде бы в Советском государстве таких богатых людей быть не может. Даже ненавистный «партаппарат» такими средствами не обладал.

Ну а если задать вопрос с позиций криминологических? Кто действительно (я имею в виду частных лиц, а не коллективы) имеет достаточно средств сегодня для выкупа предприятий? Откуда у таких лиц деньги в таком количестве? Ведь реальностью является то, что бывшие расхитители «отмыли» свои деньги, вкладывая их в кооперативы и смешанные фирмы. Неразбериха «описала» многие вопросы к этим конкретным лицам. Так называемые ссуды — лишь прикрытие темных денег, это уже криминологически доказанные факты. Я вовсе не ставлю под сомнение такие правовые институты, как презумпция невиновности, бремя доказывания и т.д., как и обыденное: «не пойман — не вор». Криминологи видят истоки хищений, а дело практических правоохранительных органов — доказывать это. Конечно, не доказав вину конкретного лица, его нельзя ни привлекать к ответственности, ни навешивать на него ярлык преступника. Но для криминологов ясно, что избыточность денежных средств у лица, которое обычным путем зарабатывать их не может, нередко имеет своим истоком преступление. Как писал О. Бальзак, за каждым нажитым состоянием стоит преступление.

Наконец, главный вопрос и одновременно ответ. Огромные суммы денег, не попадающие в госбюджет, как уже говорилось, сосредоточены в руках дельцов «теневой экономики». Именно эти люди могут выкупить в собственность все, с чем не справляется государство. До сих пор, однако, такая возможность им не предоставлялась. В некоторых программах выхода из экономического кризиса не исключалось получение средств от частных лиц путем выкупа ими госпредприятий без постановки вопроса об источниках этих средств. Нашлись и научные работники, как это ни парадоксально, из системы МВД (!!) (думаю, что прежнее руководство системы, обязанной бороться с преступностью, должно было знать об этом, ибо ученые там независимы лишь относительно, а оно молчало, значит, практически, поддерживало эту идею, что ужасно!), которые предложили наложить мораторий (!) на выявление источников доходов, а значит, на расследование таких тяжких преступлений, как хищение в крупных и особо крупных размерах, и других, близких к этим преступлений, против лиц, выкупающих предприятия. Аргумент: помочь вовлечению «лишних» денег в обращение и способствовать развитию предпринимательства и улучшению экономического положения в стране. Честно скажу, что не нахожу даже слов для критики этого уникального по беспринципности предложения. Это не что иное, как не только легализация преступников, но и открытие им путей к экономическому диктату, а затем и к власти, ибо давно известно, что тот, кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Как выразился А. И. Солженицын, грядет господство «денежной демократии». А если без прикрас: к власти в государстве официально допускаемся (и при такой системе придет) организованная преступность. Общество же, вставшее на такой путь, вполне заслуженно будет именоваться преступным обществом.

Последний (в этом разделе), но очень важный теоретически и практически вопрос.

Наше общество (правовые взгляды, правовое сознание, законотворчество) стоит сейчас перед переосмыслением самой сущности экономической преступности, ибо привычные стереотипы («хищения социалистической собственности», например) уже не работают, как неизбежно изменяется понимание и оценка преступного (иногда в худшую для людей сторону). Поэтому надо знать, какой ущерб несет экономическая преступность в странах, скажем так, с традиционной рыночной экономикой. Так вот, по данным сотрудников Всесоюзного института проблем укрепления законности и правопорядка Л. А. Нежинской и Е. Е. Дементьевой, в США потери от экономической преступности (ежегодно) колеблются от 174 до 231 млрд. долларов, а от компьютерной преступности (она тоже, по преимуществу, экономическая) от 300 млн. до 6 млрд.

Нетрудно сопоставить эти цифры с тем, что есть у нас. При этом западные криминологи говорят, что экономические преступления — это «подрыв честного (I!) предпринимательства». Обратите внимание: честного. Если быть честным и перед собой, следует признать, что «предпринимательство», процветающее в нашей перестраивающейся стране, далеко, в значительной своей части, от оценки его как честного. Поэтому истинный ущерб от экономической преступности трудно себе даже представить.

Есть такая экспертная оценка: ежегодно народное хозяйство терпит ущерб от нерациональных методов хозяйствования («внутри» которых «сидят» и преступные) до 50 млрд. руб.

Кроме того, коль скоро страна вступает в рыночные отношения, то и тот «перечень» экономических преступлений, который есть в законодательстве, и тот, что учитывается в других странах, существенно отличаются друг от друга. В этом плане предстоит огромная работа в области законодательной защиты общества и населения от новой, неизвестной нам волны преступности.

О чем, в этой связи, хотя бы в общей форме, можно было бы говорить с учетом опыта зарубежных стран, о каких видах преступности, нам не известных либо не относящихся к преступным?

Вот небольшой перечень таких деяний:

а) злоупотребления капиталовложениями и действия, причиняющие ущерб партнерам и акционерам (различные злоупотребления и махинации — бухгалтерскими документами, акциями и т. п.);

б) злоупотребления депозитным капиталом (так называемые ложные банкротства, мошенничество в области страхования, промышленный шпионаж, ложная реклама, сговор о фиксировании цен и т. д.);

в) нарушения прав потребителей (выпуск недоброкачественной продукции, нечестная торговля);

г) преступления, посягающие на финансовую систему государства (сокрытие прибыли, уклонение от уплаты налогов, нарушение контроля за торговлей и производством);

д) незаконная эксплуатация природы;

е) коммерческие взятки;

ж) компьютерная преступность.

Нетрудно увидеть, сколь много нового и незнакомого в этих видах преступности, как далеко действующее законодательство от того, чтобы быть преградой на дороге изощренной экономической преступности. Кстати, ведь многие из перечисленных видов преступной деятельности уже сегодня процветают в нашей экономической жизни, только не считаются преступными по закону (здесь закон тоже отстает), что дает возможность «социалистическим» предпринимателям, не научившимся честному предпринимательству (и не желающим учиться этому!), обогащаться и растаскивать казну и материальные ценности без того нищего государства. Не готова к пресечению этого рода экономической преступности и правоохранительная система.

Немалое время потребуется для того, чтобы в этом разобраться. Нужно новое мышление, а не угодливая апологетика рынка. Даже пройдя длительный путь организации более или менее эффективной борьбы с экономической преступностью в новых условиях функционирования нашего общества, придется смириться с мыслью, что преступления будут становиться все более изощренными, а контроль за преступностью будет сопряжен с возрастающими трудностями и безусловной необходимостью поднятия уровня профессионализма работников налоговой системы и правоохранительных органов.

Хотелось бы также обратить внимание на два важных момента в борьбе с экономической преступностью в западных странах и, в частности, в США. Борьба с ней (как и законодательство) регулируется на федеральном уровне, ибо экономическая преступность границ не знает. И если в нашей стране «суверенность» и «независимость» по-прежнему будут главными лозунгами, то как быть с «единым экономическим пространством» и преступностью на нем?

И последнее замечание. Сейчас многие видят в борьбе с экономической преступностью одну из главных мер штрафы, причем значительные. Опыт тех же США говорит, что крупные штрафы (а они налагаются не только и не столько на частных лиц, но на фирмы, ассоциации, корпорации и т. д.) ведут к поднятию цен (на услуги и т. п.). Таким образом, бремя штрафов, которыми наказываются те, кто совершает преступления, перекладывается на налогоплательщиков. (Это также следует иметь в виду, продумывая меры борьбы с экономической преступностью в новых условиях функционирования нашего общества.)