7. Наверное, не отбрасывая и идеологической подо­плеки (там, где она явно выхолит па первый план), не­обходимо понять, почему ученые пришли к выводу о преступности как вечной категории?

Несколько позиций я постараюсь сформулировать.

Во-первых, криминология «началась» с поисков осо­бых типов людей, способных совершать преступления. Это достаточно длительный период в развитии науки и взглядов на истоки преступности, накладывающий отпечаток на все последующее развитие науки и обществен­ной мысли. И тогда ученые пришли к выводу, что есть «отмеченные природой» преступники и всегда будут.

Во-вторых, когда ученые пришли к познанию соци­альной природы преступности, они, изучая историю, сде­лали вывод, что и до них, и после них близкие или сходные причины, коренящиеся в ущербности и проти­воречиях социальной жизни, были и остаются причина­ми преступности и условиями, ей сопутствующими.

Идеальных общественных отношений они себе не пред­ставляли. Более того, они были убеждены, что их быть не может.

В-третьих, не только марксисты видели расслоение общества на «верх» и «низ», на богатых и бедных и т. д. Ученые считали и считают такое положение естествен­ным. Как естественной является борьба за власть. Они констатировали, особенно в первый период изучения проблемы, и тот факт, что значительное число преступ­лений совершали и совершают люди, находящиеся на низших ступенях общественной лестницы. (До «верхов» они добрались значительно позже.) И поскольку клас­совое и социальное неравенство характерно для всей истории развития человечества, а оно — один из источ­ников преступности, постольку ученые на основе этого опыта пришли к выводу о том, что преступность — веч­ная категория.

В-четвертых, помимо этих общесоциологических или криминологических соображений (дело не в том, к идеям какой науки непосредственно их отнести), ученые руководствовались статистическим анализом преступно­сти в разных социально-политических системах и в раз­ные исторические периоды. Статистика показала опре­деленные закономерности существования и развития преступности (К. Маркс, П. Лафарг и А. Кетле, а в России А. Радищев и Ткачев специально указывали на это свойство и статистической науки, и преступно­сти как явления). Названные закономерности хотя и имели свои особенности от формации к формации (и внутри их), однако было и немало общих закономерно­стей, повторявшихся из века в век и вызывавшихся сходными по характеру причинами. Это также позволи­ло признать преступность явлением, присущим всем человеческим популяциям, причем и в цифрах — доста­точно устойчивым.

В-пятых, ученые — наши современники — получили возможность не читать утопические произведения об идеальном обществе, обществе без преступлений, а анализировать действительность, в том числе то, что происходило в социалистических странах. И оказалось, что убедительных доводов для отказа от идей о том, что преступность есть явление, присущее любому обще­ству (и в этом смысле «вечное»), нет. Утверждения со­ветских политиков и ученых в опровержение их концеп­ций и выводов, не подкрепленные реальными достижении ими в области борьбы с преступностью, естественно, ученых других стран не убеждали.

Не знаю, как у кого из моих коллег, но у меня, по мере столкновения с позициями разных ученых, углуб­ления знаний о преступности, анализа действительно­сти, сопоставления с идеалистическими конструкциями (преимущественно нашими), все более созревало чувст­во неудовлетворенности и сомнений в правильности нашей концепции, особенно из-за ее прямолинейности и бесконечных провалов в практических делах, обус­ловленных идеологической поспешностью, но вовсе не совершенством системы. Анализируя преступность в нашем обществе, я все чаще задавал себе вопрос: не­ужели, видя картину преступности в стране за все годы ее существования, мои коллеги, работавшие раньше, да и теперь, не видели разрыва между теориями, опровер­гающими идеи о «вечности» преступности, теориями о быстром процессе снижения преступности (которого, практически, не было), а затем и ее «ликвидации», «искоренения», «уничтожения», и истинным положением дел, как и несбыточность поставленных задач? Или не хотели видеть, будучи связанными по рукам и ногам идеологическими или политическими соображениями? Или искренне были убеждены (вопреки фактам), что «все будет хорошо»? Задавая себе эти вопросы, я одно­временно думал: а кому выгодно закрывать глаза на сущее или видеть все в розовом свете, кому нужно, что­бы советские ученые в глазах своих коллег выглядели людьми, оторванными от действительности? Давно из­вестно, что от такой «защиты» социализму, и без того не блестяще зарекомендовавшему себя, только хуже. Ну а, кроме того, всякое нежелание (вольное или не­вольное) видеть реальности, проникать мыслью в глубь явлений тормозит развитие науки, как, естественно, и практики. Невольно мне вспоминались слава бывшего министра юстиции США Р. Кларка: «Многие преступ­ления просто-напросто отражают разрыв между наши­ми нравоучениями и нашей практикой. Они указывают на масштабы национального лицемерия».¹⁸ У нас никто не хотел признаться в том, что мы тоже лицемерим, когда говорим о преступности. Даже до сих пор.

В самом деле, какие у нас были и есть основания, особенно сегодня, когда мы стали глубже анализировать свои не очень весомые достижения и недостатки, когда отказались от иллюзий о безусловном и безогово­рочном превосходстве нашей системы, когда слышим о том, что нам еще предстоит раскрыть потенциал со­циализма (?!) (уходя от него), в отрыве от этого общего контекста строить какие-то розовенькие концепции о преступности и ее «переходящем» характере?

Попробуем сделать какие-то выводы из общей кар­тины сущего.

Реальности таковы, что перед нами предстали два вида социализма:¹⁹ тот, который получил название ад­министративно-командной системы, и тот, о котором сейчас говорят теоретики, не имеющий пока четко очер­ченной системы, но именуемый то «демократическим», то «рыночным», то «с человеческим лицом»...

Не будем сравнивать преступность в этих видах со­циализма (ибо второй практически тоже погиб, не ро­дившись). Рассмотрим некоторые принципиальные воп­росы.

Первый вид социализма не только не снял многие проблемы и противоречия в экономике, социальной жизни, культуре, политике, межнациональных отноше­ниях, но обострил их, хотя и имел, как всякая система, в социально-экономическом плане свои плюсы. Он не создал (да и не мог создать, как и все другие социаль­но-политические системы) реальных предпосылок для снижения, тем более ликвидации преступности, посколь­ку полон противоречий. Но полны противоречий и пред­шествовавшие ему социально-политические системы. Именно так надо смотреть на всю человеческую исто­рию. Только тогда можно осознать, почему преступ­ность «вечна». Национальное же лицемерие, как гово­рил Р. Кларк, привело к разрыву между лозунгами, «задачами» и действительностью.

Из этого следует, что разговоры и теории о «прехо­дящем» характере преступности были, скорее, областью фантазий. Они не имели реального обоснования для такой постановки вопроса.

Кроме того, хотя и говорилось о социализме как о чем-то монолитном, едином, на самом деле в ткань со­циалистических общественных отношений вписывались и не присущие социализму компоненты. Во многих республиках при внешнем господстве социалистических отношений на деле сильны были влияния досоциалисти­ческих формаций, именовавшиеся пережитками. Это было и в Средней Азии, и на Кавказе, и в ряде других мест. Это будет всегда. Иначе не было бы вспышки национальной розни, а отсюда — преступности на ее почве, причем весьма жестокой.

Однако сказанное не только недооценивалось, но и представлялось, что этих влияний не существует, что они «ликвидированы» (вот оно — любимое словечко!).

Как известно, наша страна (а значит — социализм!) никогда не была страной изобилия, бездефицитного снабжения населения и т. д. (не будем здесь говорить о причинах этого). Но это тоже было тем препятствием, которое не давало и не дает оснований для утвержде­ний о «преходящем» характере преступности вследст­вие успехов социализма. Таким образом, преступность вполне «вписывалась» в социализм как систему. И тео­ретические концепции о том, что «преступность не присуща социализму», проанализировав реальности, принять нельзя. (Даже ту формулу, где осторожнее говорилось о том, что преступность не присуща социа­лизму «в его идеальном выражении».) Я сейчас не могу себе представить, что такое социализм в его идеальном выражении, каковы в нем будут экономические, соци­альные и иные отношения? Ибо при всей их «идеально­сти» они не снимут противоречий и конфликтных си­туаций.

После этого мы должны сказать и о втором виде социализма (хотя, предположительно, поскольку он сам практически не развился), о котором говорят, прежде всего, как о социализме, «повернутому в сторону челове­ка» (хотя и без конкретно сформулированных целей). Начинать разговор о таком социализме нужно с того, каковы в нем экономические, а уж затем и все прочие общественные отношения. Ему во всех его провозгла­шенных (но ничем не «отоваренных») принципах еще нужно утвердиться (хотя от него уже отказываются), преодолеть характерное для нынешнего переходного периода стремление довольно значительного числа людей к незаконному обогащению.

Защитников у «предприимчивых» людей уже сейчас более чем достаточно. Им нет дела до подавляющей массы населения и его доходов. И нет нравственных и правовых преград неосновательному обогащению.

Очевидно, что, пока новый вид социализма (если это будет социализм) обретет свое лицо, пройдет немалый исторический период (не говоря уже о том, что социа­лизм как система «отменен» формулой о «социалистиче­ском выборе»). Нужно, в то же время иметь в виду, что рыночные отношения и частная собственность (об этом свидетельствует мировой опыт) имеют свои нега­тивные стороны, рождают обо и виды преступной дея­тельности. Как и высокую ее цифру. И при этом виде социализма преступность будет существовать, и следу­ет, прежде всего, говорить не о «преходящем» характере, а о контроле за преступностью, о предупреждении ее, о борьбе с ней. А это значит, что преступность есть явление присущее и «новому» социализму. Если мы будем вновь идеализировать общество, в котором живем либо которое собираемся создавать, кроме вреда ничего не принесем. Пора научиться делать выводы из истории.

8. Есть еще одно теоретическое положение западных ученых, которое нельзя обойти критическим взглядом. Это — теория о преступности как плате за развитие. Такие идеи есть и в криминологической, и в социологи­ческой литературе Запада, звучат они и с трибун меж­дународных Конгрессов по проблемам преступности, собираемых регулярно ООН. Думаю, что это определен­ный перегиб в характеристике преступности и оценке ее роли в жизни общества. Общество не может сущест­вовать, не развиваясь. Развитие, как правило, — совер­шенствование (антитеза — деградация). Коль скоро это так, то может ли быть за развитие столь высокая и не­адекватная развитию плата? Получается, что названная теория выглядит вроде бы как призыв: «не развивай­тесь!» Это означает, что не надо развивать науку, тех­нику, технологию, медицину, составляющие ядро жизне­способности и жизнедеятельности человека. Не придет­ся ли за подобное платить еще более высокую плату?

Если употребить термин «плата» применительно к преступности, то можно говорить, что преступность — плата за негодную экономическую и социальную поли­тику, за пренебрежение к повышению уровня культуры, образованности, воспитанности людей, за пренебреже­ние к человеческой личности, ее правам и интересам, за политику попустительства нравственному разложе­нию людей, за принижение проблемы преступности в глазах общества и легкомысленный, поверхностный подход к борьбе с ней. Да, за это преступность «мстит» — своим размахом, характером, цифрой.

Подводя итог рассуждениям о проблеме — за что преступность плата — и не принимая идеи о плате за развитие, нельзя отделаться от мысли, что в самой постановке этого вопроса есть зерно истины. Человек всегда платит: за плохие поступки, за опрометчивость и неосторожность, за предательство и измену, за непо­рядочность и подлость... Общество же несет издержки за свои прегрешения перед людьми — членами общест­ва, которые (обратная связь!) отвечают обществу (го­сударству) соответственно тому, что от него получают. Недовольство, людей положением дел в обществе, сами­ми общественными отношениями проявляется в различ­ных видах протестующего поведения. Но ведь и пре­ступления во многих случаях есть проявление протеста в крайнем своем выражении. Так что же, все-таки, преступность — плата за что-то? За несовершенство обще­ственного организма? Общественных отношений? За приниженное положение личности? За неудовлетвори­тельное материальное и неудовлетворяющее социальное положение человека? Наконец, может быть, за вечные противоречия, без которых нет ни самого общества, ни его существования; может быть, не за противоречия вообще, а за те, что несут беды человеку? И хотя они, по идее, должны преодолеваться, но до их преодоления человек терпит ущерб и протестует. Кроме того, в жиз­ни исчезают одни противоречия, наносящие вред чело­веку, но появляются другие. Всем хочется вкусно есть и хорошо одеваться. Но не все хотят хорошо работать. Все хотят красиво жить, но не все выбирают краси­вые дороги на пути к этому.

А сколько людей пишут одно, говорят другое, а по­ступают в зависимости от того, что для них выгодно... А может быть, преступность есть плата за несовер­шенство общественных отношений вообще, в том числе за несовершенство самой человеческой натуры?! Ибо без человека нет общественных отношений. А люди — разные.

Еще совсем недавно постановка такого вопроса не­пременно вызвала бы активное осуждение автора за «клевету» на советского человека, за принижение Homo Sapiens, человеческой личности вообще, за то, что снимаются вопросы создания «гармонически разви­той личности» и т. д. Ну, а если и снимаются? Разве не к области иллюзий относятся идеи о каких-то «совер­шенных», «розовеньких» людях будущего «совершенного общества», людях бесстрастно трезвых в своих поступ­ках, заранее знающих, что такое хорошо, что такое пло­хо, людях, лишенных порывов страсти, и т. д. (но никогда не бывающих такими)? Разве может существовать даже в самом совершенном обществе (которое из-за своего «совершенства» будет каторгой для людей) по­ложение, когда ничто не будет вызывать в людях чув­ства хотя бы малейшего недовольства или протеста? Разве не будет существовать того, что называется пси­хологической несовместимостью людей и различных конфликтов на этой почве? А разве неизвестен факт, когда люди, близкие или вместе живущие, надоедают друг другу, иногда до тошноты, что вызывает немало жестоких конфликтов?

Значит, о несовершенстве человеческой натуры гово­рить можно, о конфликтах, этим вызываемых, — тоже. Впрочем, и красота человеческой личности в числе про­чего определяется ее неординарностью. А неординарность далеко не всегда и не всеми понимается и даже осуждается. Таких людей другие («ординарные») пре­следуют и даже «бьют камнями». Так было. Так есть. Так будет. Вопрос состоит в том, что в обществе высо­кой материальной обеспеченности и столь же, а может быть, даже еще более высокой культуры количество эксцессов (преступлений) и их интенсивность могут быть меньшими.

В преступлении, как и в любом человеческом по­ступке, проявляется свойство человеческой натуры (под влиянием внешних условий и в определенных си­туациях, естественно). Ведь говорим же мы о том, что в героическом поступке, самопожертвовании, в любви проявляется человек, его личностные свойства и каче­ства, до поры до времени не заметные, даже не предпо­лагавшиеся другими. Но если это правомерно примени­тельно к поступкам положительного плана, то столь же закономерно говорить о том, что в негативных поступ­ках и преступлениях проявляются определенные свой­ства человеческой натуры — корысть, злобность, за­висть, карьеризм, жестокость и т. д. Если речь идет о «героизме», то все согласны и воспринимают суждение как должное (о натуре), но стоит заговорить о преступ­лении, возникают сомнения и возражения. Думаю, что это нелогично.

Значит, вполне, по моему мнению, правомерна поста­новка вопроса о том, что преступность — есть плата за несовершенство человеческой натуры, как плата и за все противоречия, в которых живет и действует человек и в которых его натура формируется и проявляется. (Но это не плата за развитие как таковое.) В данном контексте более понятна и идея о вечности преступно­сти.

Серьезной критике подвергалась теория аномии (от­сутствие норм поведения при изменении социальных условий, хотя законодательство существует и вроде бы действует, — если в общей форме охарактеризовать су­щество этого понятия). Между тем аномия, по мнению западных ученых, это то состояние «раздерганности» общества, которое они изучали и констатировали. Общество, в котором: низок моральный уровень значи­тельной части населения; обесценены нравственные нор­мы, а право — формально; существует множество суб­культур, враждебных друг другу; нет практически ни­чего объединяющего различные группы общества (кро­ме, пожалуй, святости частной собственности, и то не всеми признаваемой); индивидуализм возведен в самое-самое, что создает якобы чувство «независимости» че­ловека и неприкосновенность его личности, на деле ве­дущее к отчуждению личности, — и есть общество, по­раженное апорией. Так говорят не апологеты, а ученые того общества, в котором они живут.

Совокупность этих «бед», сопровождаемая жизнен­ным ажиотажем, — это и есть то, что западные ученые понимают под аномией и что, по их мнению (и справед­ливо), ведет не просто к совершению преступлений, но и к росту преступности и «утяжелению» ее характера. Напрашивается вопрос: разве это неправильно?

По моему мнению, аномия присуща вообще любому сообществу, тем более что ход его развития связан с весьма ощутимыми социальными изменениями. Осо­бенно в современный период, когда ломка существовав­ших устоев в экономике, политике, социальной сфере, идеологии происходит колоссальная. Соответственно ломается и законодательство либо старые обществен­ные отношения уходят в прошлое, новые — не установи­лись, тем более не укрепились. Крушение идеалов, а вместе с этим утрата у немалого числа членов общества веры не только в политику и идеологию недавнего про­шлого, но в сам социализм и его теоретические обоснования, нахлынувшие в связи с этим же (в числе про­чего, конечно) национальные конфликты, причем такой интенсивности, о какой даже самый оптимистически на­строенный пессимист и предполагать не мог, расслоение и амбиции так называемой творческой интеллигенции, имеющей к тому же возможность свои разногласия вы­плескивать на страницы контролируемой ею прессы, все ухудшающееся материальное положение большинства населения на фоне роста доходов, чаще всего незакон­ных либо не соответствующих количеству и качеству труда, многих кооператоров, анархия среди бесчислен­ного множества неформальных организаций при паде­нии авторитета формальных социальных структур, а от­сюда падение нравственности, дисциплины, бездействие правовых норм на этом фойе и т.п. — разве это незри­мые признаки аномии? На разных этапах существова­ния социализма как системы это в той или иной степени наблюдалось. И сопровождалось не только высоким уровнем преступности, но и обострением ее качествен­ных характеристик.

И никакие ссылки на разность социально-политиче­ских систем не работают. В условиях «разодранностн» общества, в данном случае для уяснения проблемы пре­ступности, больше общего, чем различного. Конечно, состояние аномии не может продолжаться бесконечно. Не будем гадать, когда это произойдет, но общество преодолеет свои сегодняшние болезни. Иначе оно погиб­нет.

Вообще следует сказать, что преступность тогда дает о себе знать с особой силой, когда общество бьется в тисках экономических, социальных и политических проблем и противоречий. И никакая социально-политическая система не свободна от этой закономерности. Дис­гармонии и нерешенности стоящих перед обществом проблем сопутствует увеличивающаяся преступность, Эту истину следует усвоить тем, кто пытается решать проблему преступности путем «ударов», «наступления», создания «временных комитетов» по борьбе с преступ­ностью и т. п. без учета реальных возможностей обще­ства и общественных отношений. Ставить вопрос о борь­бе с преступностью как изолированным, «самостоя­тельным» феноменом — значит обречь себя на провал, Для советской системы это, к сожалению, состояние перманентное.

Следует снять налет «революционности» с объяснений преступности и ее судеб и, скрепя сердце, при­знать, что она будет всегда, поскольку всегда будут противоречия общественного развития.