Глава 4 культура и природа

Культура и природа — это две соотнесенные одна с другой реальности. Они взаимно предполагают друг друга. Поэтому при любом определении, уточнении, интерпретации того, что такое культура, без обращения к природе не обойтись. Самое общее определение культу­ры так и гласит: ^культура — это вторая природа или сверхприродная, предполагающая преобразование природы человеком, реальность. В таком общем виде (разумеется, предвари­тельном и недостаточном самом по себе) определение культуры не противоречит самым раз­личным и даже несовместимым культурологическим концепциям. В частности, оно соответ­ствует как религиозному, так и безрелигиозиому подходам к культуре.

Так, в соответствии с христианским вероучением весь мир, включая человека, тварен, сотворен из ничто. Соответственно человека объединяет с природой его тварность. Как тво­рение Божие, он тем не менее существенно отличается от всего остального тварного мира. Отличие его в том, что человек венец творения. По отношению к природе он обладает

царственным достоинством. Однако оно не сводится к одной только власти над природой. В Библии говорится, что «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и пти­цам небесным и всем зверям полевым...».⁶

Право человека давать имена «скотам, птицам и зверям» — это по существу его право на довершение своими усилиями дела Божественного творения. В исконно-первобытном представлении именование кого-либо или чего-либо отождествлялось или сближалось с сози­данием, вызыванием к бытию. Неименованное еще не существует в полной мере. И если человек дает имена другим творениям Божиим, то этим он выражает данную ему Богом творчески-преобразовательную способность, которая выделяет его из остальной природы. Конечно, разделение мира на культуру и природу вовсе не соответствует образному строю и лексике Св. Писания. И вместе с тем оно не противоречит ему в той мере, в какой то, что мы называем природой и культурой, признается тварным миром.

Если обратиться к светской мысли, к осмыслению соотнесенности культуры и природы в новоевропейской науке и философии, то наиболее широко признанной и распространенной является точка зрения, в соответствии с которой между культурой и природой нет непрохо­димой черты. Они образуют единую, всеобъемлющую реальность — мир, универсум и так далее. Во времени или, что то же самое, генетически природа предшествует культуре так же, как появлению человека предшествует появление жИзни, не говоря уже о неживой природе. Человек возник в процессе эволюции живой природы, ее развития от простейших организмов до приматов — непосредственных предшественников человека. Но все дело в том, что возникновение человека не было очередным звеном эволюционного развития, аналогич­ным предшествующим, если даже такая эволюция имела место. Как только появился че­ловек — часть природы, звено в ее развитии, что-то очень важное выделило его из природы, на основе чего мы только и можем противопоставлять человека природе и говорить о двух реальностях: природе и культуре.

О том, что человека выделяет из природы некоторое определяющее его качество, сказано было давно. Это качество фиксируется уже в самом названии человека в классификации живых существ — «homosapiens» — «человек разумный». Действительно, разум, сознание с достаточной степенью очевидности выделяют человека из мира природы. Артикулирован­ная, то есть членораздельная речь, а не просто звуки, выражающие эмоции; способность к постановке целей, а не инстинктивные движения — эти и подобные им признаки вне всякого сомнения принадлежат сознанию и характеризуют именно человека. Без них не­возможна никакая культура. Но они, хотя и являются самыми заметными проявлениями выделенности человека из природы, тем не менее производны от других более фундамен­тальных и значимых характеристик человека или связаны с ними. Характеристики эти хорошо известны. Кто не знает, что труд отличает человека от животного или, выражаясь более торжественным языком, человек обладает деятельностной сущностью. Другое дело разобраться в том, что стоит за привычными формулами и формулировками.

Когда мы говорим, что человека отличает от мира природы деятельностное начало, то, что он является субъектом деятельности, под этим в первую очередь имеется а виду отказ, дистанцирование от понимания человека как существа.

Деятельность выражает собой активное начало в человеке. В отличие от животного человек не приспосабливается к окружающей среде, а активно пересоздает ее в соответствии с собственными потребностями и целями. Преодоление адаптивности,.приспособительности в пользу активности предполагает еще одно фундаментальное свойство человеческой деятель­ности. По своему характеру она суть производство, а не потребление. Потребление человека носит подчиненный по отношению к проиэиодству характер. У животного все его реакции носит потребительский характер. Оно потребляет пищу, тепло, жилище и только в силу итого производит себя и потомство. Человек же наоборот, чем далее, тем более производит пищу, жилье, одежду и только в силу этого обстоятельства потребляет их. Как видим, точки отсчета здесь совсем разные. Адаптивное, приспособительное отношение дает возможность урвать у природы, то есть у другого живого существа, до тех пор, пока оно в свою очередь не воспользуется тобой, не потребит тебя. Активное же отношение в качестве определяющего, йервичного момента предполагает пересоздание природы. Создание второго мира — мира культуры и только затем потребление.

И здесь мы приходим к самому главному, к самому человеческому в человеке, самому доятелыюстному в деятельности. Дело заключается в том, что активностью и производя­щим характером деятельность не может ограничиваться в принципе. Действительно, жи­вотное приспосабливается к среде, потребляет ее. Человек же в наших формулировках через активность и производство приспосабливает среду к себе. Как будто два диаметрально про­тивоположных начала — адаптирующийся животный мир и адаптирующий мир человека. Один подчиняется природе, «просит» у нее, другой — подчиняет себе, отбирает у нее необхо­димое для себя. У одного отношение рабства, у другого — господства. Но сводится ли к ним различие между природой и человеком или, точнее, между отношением природы к самой себе и отношением к ней человека в рамках деятельности? Когда речь идет об экологическом кризисе — несомненно сводится. Но ведь мы говорим именно о кризисе. О том, что из-за вырубки лесов и варварского использования пастбищ житница Средиземноморья — Северная Африка — превратилась в пустыню и полупустыню и так далее и тому подобное. Значит, все дело к активности, приспосабливанию к себе, к господству не сводится, не должно сводить­ся. Ведь что такое активность и господство в чистом виде? Это попытка подчинить окружаю­щее своим интересам и целям как конечного существа, существа среди существ, как чему-то единичному, в своей особенности противостоящему другому. Иными словами, в феномене активности есть тенденция к навязыванию своей собственной мерки тому, у чего своя зако­номерность. Тенденция эта в своем пределе разрушительная. А главное, человек здесь в господстве над природой обнаруживает свою неполную выделенность из природы, из того самого животного состояния. Да, он активен, а не приспособительно-пассивен, производи­тель, но не потребитель, но он, как и животное, в итоге остается потребителем. Потому что произведенное им, будучи произведенным, потребляется без остатка, оставляя после себя разруху и хаос. Производство обнаруживает себя орудием потребления. Пускай иа севере Африки леса вырубались под пашни и для топлива, а в результате расцветали государства и общества. Но ведь все это в итоге оказалось потребленным. Потребление одержало такую же победу, какую австралийские кролики чуть было не одержали над флорой Австралии, по­ставив под угрозу весь ее растительный мир. Только кролики взялись за дело сразу, не откладывая дело в долгий ящик. Человек же нередко отодвигает свое потребление на столе­тия, создает цветущие города и селения, и все для того, чтобы потребить без остатка произ­веденное.

В данном случае налицо феномен опережающего характера потребления. Точнее ска­зать, производство начинает не поспевать за потреблением. Возникает такая ситуация, когда активность, производство приспосабливает, адаптирует к себе природу. Но приспособить к себе природу — это значит принимать себя за неподвижную точку отсчета, тогда как природа подлежит изменению в соответствии с человеческой меркой. Допустим, изготовле­ние орудия труда из дерева предполагает неподвижную точку отсчета — человека, его потреб­ность в топливе, дерево же приспосабливается человеком к своей потребности. В данном случае оно уничтожается как живой организм. Если же человек уничтожает сухое или обре­ченное дерево, он приспосабливает природу к самому себе таким образом, что ничего в есте­ственной жизни леса не нарушает. Он выступает как бы от имени самого леса, выполняет за него функции леса. Тем самым человек действует не только по своей мерке потребности в тепле, но и по мерке леса — его «потребности» в обновлении деревьев. Мерка человека выступает как универсальная, совпадающая с мерой природных вещей. Сам же человек реализует себя, по выражению К. Маркса, как «универсальная природная сила». В приве­денном примере приспособление природы к человеку в процессе его деятельности не противо­речит естественному бытию предмета, не разрушает его. Здесь перед нами идеальная модель человеческой активности. Она требует таких вещей: вырубаешь лес — одновременно насаж­дай его, изменил течение реки — позаботься о том, чтобы она не ушла в пески или не заболотила местность и так далее. Подобные вещи предполагают, что человек все-таки не относится к себе как неподвижной точке отсчета, как абсолюту, чьи требования святы, тогда как у природы нет своих прав, одни только обязанности. К. Маркс говорит, что человек начинает впервые производить в собственно человеческой форме лишь тогда, когда он свобо­ден от непосредственной нужды. Непосредственная нужда порождает производство ради по­требления, подчиняясь ему. Там, где это возможно, она игнорирует интересы природы. Но в итоге непосредственная нужда игнорирует и долговременные интересы человека. Так как он в конце концов сталкивается с той же самой природой, но уже в ее нечеловеческих, равнодушных или враждебных человеку формах. Ведь потребить человек может то, что ему в природе близко и родственно, точно также как и произвести. Но там, где он уничтожит близкие и нужные ему лес, животных, сделает непроходимой или отравленной реку, там ему делать нечего со своей непосредственной нуждой, со своей неподвижной и корыстной меркой всех вещей.

Но что из себя представляет свобода от непосредственной нужды? Это есть производ­ство, активность, деятельность, которые расширяют человека до универсальной природной силы, позволяют ему овладеть природой, присвоить ее таким образом, который не отрицает ее собственной закономерности. Культивирование дикой яблони, превращение ее в садовое дерево не противоречит ей, не отрицает ее собственное бытие, а раскрывает ее по-новому. Если, конечно, человек за яблоню отвечает, заботится о ней. Если в нем живо сознание ответственности перед деревом, которое, оставленное без присмотра, может и не вернуться к дикости, а /погибнуть от морозов. Еще раз подчеркнем мысль, которой уже касались. Природа в доступных человеку формах делает возможным его существование, вычленение из нее. Но для того, чтобы человек мог с ней сосуществовать, чтобы она оставалась предпо­сылкой его активности, сама эта активность не может быть безразлична или враждебна природе. Она должна быть активностью самой природы, исходящей от человека и его дея­тельности.

В той мере, в какой эта активность не противоречит природе, не отрицает ее, а наобо­рот, раскрывает заложенные в ней возможности — она причастна культуре. Культура тем самым — это не просто неприродная реальность, вырастающая на основе природы. Она состоит еще и в бытии человека в приемлемых для природы рамках. Ее наличие — гарантия того, что человек не подрубает сук, на котором сидит. Культура — природа, ставшая челове­ческим миром. Но и человеческий мир — ставший природой, вписавшийся в нее. Если даже результатом такой вписанности будет преобразование природы до полной неузнаваемости. Поэтому культурными, пребывающими в культуре могут быть самые отсталые племена афри­канской саваны, если они заботятся об экологическом равновесии флоры и фауны в саване. И варварами — достигшие высот научно-технического прогресса, превращающие в пустыни природу, где действуют предприятия.

На тот момент,, что культура есть условие и гарантия того, что человек не отрицает природный мир, а достраивает его и вписывается в него, стоит обратить особое внимание. Вообще говоря, у природы и человека неоднозначные отношения. Последние десятилетия все больше говорится о господстве человека над природой. О том, что она нуждается в защите. Действительно в защите нуждается живая природа — флора и фауна, то есть наиболее близкий человеку мир. Но в целом дело обстоит совсем не так. Человек не властен над огнедышащим вулканом, которому он в лучшем случае способен уступить дорогу. Метеориты и космические силы вообще могут быть непредсказуемыми и сокрушающими в своих дей­ствиях. Ничего с ними поделать человек не в состоянии. Все, что он может — это власт­вовать над своим ближайшим природным окружением. Поэтому его задача состоит еще и в том, чтобы избежать столкновения с несоизмеримыми с ним силами. Какие-то из этих сил со временем подчиняются. Но подавляющее по отношению к человеку могущество природы как целого остается всегда. У человека нет надежды стать повелителем мира. Но у него есть надежда стать выразителем природных сил. Своим разумом и волею он может пробуждать их активность, делать активность природы своей собственной активностью. В этом состоит одна из функций культуры. Можно даже выразиться так: культура — это природа, становящаяся целостностью, организованным гармоническим единством. Ведь это большая иллюзия, что природа до и вне человека гармонически упорядочена и целостна. В ней сохраняется проти­воречивость и взвимоотрицание различных природных уровней и сил. Речь идет не только о борьбе за существование с его взаимопожиранием живых существ. Мы хорошо знаем, что экологический кризис способны устроить и животные, которые сначала губят среду своего обитания, а впоследствии, оставшись без необходимых условий своего существования, гиб­нут сами. Вполне безразличны друг к другу природа на уровне геологическом и биологиче­ском. Процессы, происходящие в земной коре, вполне безразличны к жизни на планете. Они ее знать не хотят, у них свои закономерности. Природа космического уровня также безраз­лична к геологическим процессам. Какая разница на галактическом уровне в том, столкнет­ся ли Земля с другим космическим телом или нет? Для Земли же это может стать концом ее как планеты, а значит и концом жизни на ней. Так что не будем забывать: природа не лелеет своих созданий, не подчиняет высшим своим творениям низшие. По поводу природы великий , наш поэт Ф.И. Тютчев говорит: «...поочередно всех своих детей, свершающих подвиг бесполез­ный, она равно приветствует своей всепожирающей и миротворной бездной». У Ф. И. Тютче­ва дети — это люди. Его стихотворение — об отношении природы как целого к человеку, его деяниям. Но его мысль шире, природа как целое — пожирающая бездна и для жизни вооб­ще, и для планеты Земля, и для Солнечной системы, и так далее. Она, природа, только допускает их существование. И только в лице человека совершается попытка остановить безразличный бег времени, вернее сделать этот бег небезразличным. В человеке, его культуре происходит оправдание, утверждается непременная необходимость всего существующего. Это и есть процесс трансформации природы в культуру.

Каким образом человек трансформирует природу в культуру? Здесь необходимо иметь в виду следующий момент. Природа не есть реальность, отменяемая фактом трансформации ее в культуру, она сохраняет свое существование и после своего оформления как культуры.

В данном случае вполне уместна аналогия соотношения живой и неживой природы. Какое- либо растение как биологический организм обладает вместе с тем физической природой. Его биология не отменяет растение как физическое тело. Правда, взятое как растение в своей растительной природе, оно именно биологическая реальность. Как физическое тело, растение никакой своей собственной спецификой не обладает. Точно так же феномену культуры прису­ще физическое бытие. Но что нам даст при анализе статуи выяснение химического состава материала, из которого она изготовлена или его удельного веса, упругости и тому подобное? Ровным счетом ничего, что нас может интересовать в статуе именно как в статуе, а не куске вещества.

Но если верно, что принадлежность явления к культуре не отменяет его природности, то необходимо точно так же говорить о природе, природности как вычленяемых аналитиче­ски из данной человеку реальности. Самим фактом деятельностного, активного, производя­щего отношения к действительности человек пересоздает все, с чем имеет дело (не исключая самого себя) и предстоит ему по существу не природа в чистом виде, природа как таковая,

а природа, трансформированная человеком, несущая на себе его отпечаток. Я имею в виду не только мир предметов, созданных человеком, и не только обжитое пространство. Не природны в чистом виде и места, куда не ступала нога человека. Уже их первое восприятие накладывает на них отпечаток смыслов и значений человеческого мира, его целеполагание. Вновь откры­тые объекты втягиваются первоначально только на уровне сознания в человеческую дея­тельность. Тем самым сам факт «прикосновения», соотнесенности человека с природой име­ет тенденцию к превращению ее в человеческий мир, в культуру. Но весь парадокс заключен в том, что в орбиту культуры природа может быть втянута тогда, когда человек сознает ее природные свойства. Лес становится жильем, топливом или транспортом лишь с учетом его природных свойств. Но эти природные свойства начинают служить неприродным законо­мерностям. Природная закономерность дерева — зарождение, рост, расцвет, упадок и тому подобное. Человек вырывает дерево из этой закономерности и использует свойства дерева, необходимые для прохождения им своих собственных ритмов, для включения дерева в другие закономерности и ритмы. В этом состоит переход природы в культуру. В сказках Э. Т. А. Гоф­мана есть прекрасный образ «развеществления» природы. Скамейки у него вдруг начинают цвести, дверная ручка в виде змеи шипит на героя и прочее. Здесь выражена образно мысль о том, что природа вне рамок культуры обладает собственной таинственной жизнью. Этой жизни навязано новое бытие в формах, нужных и удобных человеку. И природа готова воспользоваться оплошностью человека, отсутствием его присмотра, чтобы перестать быть культурою, выйти из повиновения человеку или сбежать из-под его присмотра. Но это про­исходит тогда, когда природа заключена в узкие, тесные для нее границы. Человек все-таки должен уважать в природе ее собственную жизнь, тогда ее служба, служение будут преданно­стью, благодарностью, внутренней свободой природы.

Несмотря на то, что культура по своей глубинной сути не противостоит природе, не возвышается над ней как враждебная и отрицательная сила, а наоборот, представляет собой специфически человеческий способ освоения природы, в рамках самой культуры природа осваивается по-разному, с ней устанавливаются различные связи. Кратко рассмотрим, о ка­ких связях идет речь.

На самом примитивном уровне развития человека и общества, когда он всецело подчи­нен природе, ни о каких поползновениях человека на господство над ближайшим своим окружением, конечно, не может быть и речи. В первобытных племенах охотников и собирате­лей культура заключается в том, чтобы вырвать (выпросить) у нее средства к существованию. И вырвать таким образом, чтобы поступления от природы носили периодический, сколько- нибудь постоянный характер. Для этого необходимо было знать повадки животных, места произрастания съедобных растений и тому подобное. Природе в дочеловеческой форме человек еще не угрожал. Но природа угрожала человеку в полной мере. Если не считаться с ней, не вглядываться, не вслушиваться в нее, не подкарауливать ее, природа могла раздавить челове­ка. Поэтому культура здесь состояла в следовании тем ритмам природы, которые позволяли человеку проявить свою активность. Активность эта первоначально ничего в природе не ме­няла. Человек старался вести себя незаметно. Собрать плоды, которые и так бы по большей части высохли и сгнили. Убить животное, которое и так, скорее всего, вскорости не выдержало бы борьбы за существование. Короче говоря, активность человека, его производящая дея­тельность как бы растворялись в стихийной жизни природы, поглощались ею. Культура оставалась почти целиком включенной в ритмы растительной и животной жизни.

На следующем этапе человек заявляет себя уже как более активная сила. Он вполне определенно накладывает свой отпечаток на природу. Теперь уже можно говорить о географии природы и культуры. О том, что на земле есть освоенные, обитаемые и дикие, неосвоенные пространства. Освоенные территории преобразуются человеком, на них не просто едва за­метные следы пребывания человека — они свой особой мир человека. Конечно, зависимость от природы по-прежнему огромна. Но происходит принципиально важное изменение. Теперь

близкий человеку мир. Но о целом дело обстоит совсем не так. Человек не властен над огнедышащим вулканом, которому он в лучшем случае способен уступить дорогу. Метеориты и космические силы вообще могут быть непредсказуемыми и сокрушающими в своих дей­ствиях. Ничего с ними поделать человек не в состоянии. Все, что он может — это власт­вовать над своим ближайшим природным окружением. Поэтому его задача состоит еще и в том, чтобы избежать столкновения с несоизмеримыми с ним силами. Какие-то из этих сил со временем подчиняются. Но подавляющее по отношению к человеку могущество природы как целого остается всегда. У человека нет надежды стать повелителем мира. Но у него есть надежда стать выразителем природных сил. Своим разумом и волею он может пробуждать их активность, делать активность природы своей собственной активностью. В этом состоит одна из функций культуры. Можно даже выразиться так: культура — это природа, становящаяся целостностью, организованным гармоническим единством. Ведь это большая иллюзия, что природа до и вне человека гармонически упорядочена и целостна. В ней сохраняется проти­воречивость и взаимоотрицание различных природных уровней и сил. Речь идет не только о борьбе за существование с его взанмопожиранием живых существ. Мы хорошо знаем, что экологический кризис способны устроить и животные, которые сначала губят среду своего обитания, а впоследствии, оставшись без необходимых условий своего существования, гиб­нут сами. Вполне безразличны друг к другу природа на уровне геологическом и биологиче­ском. Процессы, происходящие в земной коре, вполне безразличны к жизни на планете. Они ее знать не хотят, у них свои закономерности. Природа космического уровня также безраз­лична к геологическим процессам. Какая разница на галактическом уровне в том, столкнет­ся ли Земля с другим космическим телом или нет? Для Земли же это может стать концом ее как планеты, а значит и концом жизни на ней. Так что не будем забывать: природа не лелеет своих созданий, не подчиняет высшим своим творениям низшие. По поводу природы великий наш поэт Ф.И. Тютчев говорит: «...поочередно всех своих детей, свершающих подвиг бесполез­ный, она равно приветствует своей всепожирающей и миротворной бездной». У Ф. И. Тютче­ва дети — это люди. Его стихотворение — об отношении природы как целого к человеку, его деяниям. Но его мысль шире, природа как целое — пожирающая бездна и для жизни вооб­ще, и для планеты Земля, и для Солнечной системы, и так далее. Она, природа, только допускает их существование. И только в лице человека совершается попытка остановить безразличный бег времени, вернее сделать этот бег небезразличным. В человеке, его культуре происходит оправдание, утверждается непременная необходимость всего существующего. Это и есть процесс трансформации природы в культуру.

Каким образом человек трансформирует природу в культуру? Здесь необходимо иметь в виду следующий момент. Природа не есть реальность, отменяемая фактом трансформации ее в культуру, она сохраняет свое существование и после своего оформления как культуры.

В данном случае вполне уместна аналогия соотношения живой и неживой природы. Какое- либо растение как биологический организм обладает вместе с тем физической природой. Его биология не отменяет растение как физическое тело. Правда, взятое как растение в своей растительной природе, оно именно биологическая реальность. Как физическое тело, растение никакой своей собственной спецификой не обладает. Точно так же феномену культуры прису­ще физическое бытие. Но что нам даст при анализе статуи выяснение химического состава материала, из которого она изготовлена или его удельного веса, упругости и тому подобное? Ровным счетом ничего, что нас может интересовать в статуе именно как в статуе, а не куске вещества.

Но если верно, что принадлежность явления к культуре не отменяет его природности, то необходимо точно так же говорить о природе, природности как вычленяемых аналитиче­ски из данной человеку реальности. Самим фактом деятельностного, активного, производя­щего отношения к действительности человек пересоздает все, с чем имеет дело (не исключая самого себя) и предстоит ему по существу не природа в чистом виде, природа как таковая,

а природа, трансформированная человеком, несущая на себе его отпечаток. Я имею в виду не только мир предметов, созданных человеком, и не только обжитое пространство. Не природны в чистом виде и места, куда не ступала нога человека. Уже их первое восприятие накладывает на них отпечаток смыслов и значений человеческого мира, его делеполагание. Вновь откры­тые объекты втягиваются первоначально только на уровне сознания в человеческую дея­тельность. Тем самым сам факт «прикосновения», соотнесенности человека с природой име­ет тенденцию к превращению ее в человеческий мир, в культуру. Но весь парадокс заключен в том, что в орбиту культуры природа может быть втянута тогда, когда человек сознает ее природные свойства. Лес становится жильем, топливом или транспортом лишь с учетом его природных свойств. Но эти природные свойства начинают служить неприродным законо­мерностям. Природная закономерность дерева — зарождение, рост, расцвет, упадок и тому подобное. Человек вырывает дерево из этой закономерности и использует свойства дерева, необходимые для прохождения им своих собственных ритмов, для включения дерева в другие закономерности и ритмы. В этом состоит переход природы в культуру. В сказках Э. Т. А. Гоф­мана есть прекрасный образ «развещесталения» природы. Скамейки у него вдруг начинают цвести, дверная ручка в виде змеи шипит на героя и прочее. Здесь выражена образно мысль

о том, что природа вне рамок культуры обладает собственной таинственной жизнью. Этой жизни навязано новое бытие в формах, нужных и удобных человеку. И природа готова воспользоваться оплошностью человека, отсутствием его присмотра, чтобы перестать быть культурою, выйти из повиновения человеку или сбежать из-под его присмотра. Но это про­исходит тогда, когда природа заключена в узкие, тесные для нее границы. Человек все-таки должен уважать в природе ее собственную жизнь, тогда ее служба, служение будут преданно­стью, благодарностью, внутренней свободой природы.

Несмотря на то, что культура по своей глубинной сути не противостоит природе, не возвышается над ней как враждебная и отрицательная сила, а наоборот, представляет собой специфически человеческий способ освоения природы, в рамках самой культуры природа осваивается по-разному, с ней устанавливаются различные связи. Кратко рассмотрим, о ка­ких связях идет речь.

На самом примитивном уровне развития человека и общества, когда он всецело подчи­нен природе, ни о каких поползновениях человека на господство над ближайшим своим окружением, конечно, не может быть и речи. В первобытных племенах охотников и собирате­лей культура заключается в том, чтобы вырвать (выпросить) у нее средства к существованию. И вырвать таким образом, чтобы поступления от природы носили периодический, сколько- нибудь постоянный характер. Для этого необходимо было знать повадки животных, места произрастания съедобных растений и тому подобное. Природе в дочеловеческой форме человек еще не угрожал. Но природа угрожала человеку в полной мере. Если не считаться с ней, не вглядываться, не вслушиваться в нее, не подкарауливать ее, природа могла раздавить челове­ка. Поэтому культура здесь состояла в следовании тем ритмам природы, которые позволяли человеку проявить свою активность. Активность эта первоначально ничего в природе не ме­няла. Человек старался вести себя незаметно. Собрать плоды, которые и так бы по большей части высохли и сгнили. Убить животное, которое и так, скорее всего, вскорости не выдержало бы борьбы за существование. Короче говоря, активность человека, его производящая дея­тельность как бы растворялись в стихийной жизни природы, поглощались ею. Культура оставалась почти целиком включенной в ритмы растительной и животной жизни.

На следующем этапе человек заявляет себя уже как более активная сила. Он вполне определенно накладывает свой отпечаток на природу. Теперь уже можно говорить о географии природы и культуры. О том, что на земле есть освоенные, обитаемые и дикие, неосвоенные пространства. Освоенные территории преобразуются человеком, на них не просто едва за­метные следы пребывания человека — они свой особой мир человека. Конечно, зависимость от природы по-прежнему огромна. Но происходит принципиально важное изменение. Теперь

человек зависит ужо не только и не столько от того, в какой мере ему удается потребить то, что порождает природа, сколько от того, в какой мере ему удается произвести средства для жиэии из природного материала. Культура на этом этапе выражается опять-таки в том, чтобы не вызвать воздействие на человека разрушительных природных сил. Но если ранее разрушительные силы действовали тогда, когда человек не так брал у природы, то теперь природа мстит человеку уже за то, что он не так на нее воздействует, преобразует ее без учета пагубных последствий недальновидного преобразования. Культура, таким образом, и на первом и на втором этапе развития человека и общества состоит в том, чтобы быть спо­собной взять у природы и не вызвать страшных для человека последствий. Но берет человек у природы в каждом случае очень по-разному. Хотя последствия могут быть сходными уничтожение источников своего существования.

Очевидно, что первый тип соотношения природы и культуры был присущ первобытно­сти. Второй — всем последующим этапам развития культуры.

Третий этап взаимодействия человека и природы в рамках культуры — наша современ­ность. Она характеризуется тем, что вся живая природа становится культурой, она преоб­разована или находится в сфере преобразования. Человек современного развитого общества практически не сталкивается с природой в ее первозданном виде. Он живет в искусственной среде, которая очень часто до неузнаваемости изменяет природу. Привычные природные ритмы исчезают: дорога не считается с местностью, транспорт — с расстояниями, жилье — с плодородием окружающих мест, рождение детей — со способностью матери рожать, про­должительность жизни — с изношенностью организма и так далее. Производящая деятель­ность все меньше соответствует естественным природным силам и ритмам. Вплоть до пре­образования географического ландшафта — реки поворачиваются вспять, возникают искусственные моря. По существу современная эпоха является естественным продолжением предыдущей. Ее замыслы осуществляются сполна. Но культура в отношении природы на­чинает резко сдавать позиции. Обе ее грани — как можно больше «взять» и «как можно меньше изменить и нарушить» — перестают быть гранями одного целого. Культура все меньше встраивается в природу, а значит в данном аспекте все меньше становится культу­рой. Когда дело дошло до того, что, воздействуя на природу, не один человек, а все челове­чество как раз может совершить самоубийство, уничтожить жизнь — достигнуто такое господство над живой природой, которое явно превышает задачи этого господства. Чело­век, властвующий над природой в качестве властелина, выступает уже не столько как царь, сколько как тиран. Тирания же от царственности отличается безграничным, внут­ренне никак не сдерживаемым насилием. Ничего мироустроительного и мирозиждительного в ней нет. Так или иначе она тяготеет к устранению объекта своей власти. Между тем другого, помимо природы, носителя у культуры нет. Она возможна только там, где актив­ность человека направлена на црироду. Вне природы культура невоплотима. Она остается чистой, нефиксированной и неуловимой энергией (деятельностью). Деятельность, как не­что застывшее и определившееся в продукте, обязательно «нагружена» природностью. Это . очевидно в случае скульптора-строителя, литератора. Но и певец или музыкант, извлекаю­щие из себя или из инструмента звуки, тоже не минуют природности. Вне колебания звуковых волн невозможно ни пение, ни игра на музыкальном инструменте. Сама по себе музыка остается движением смысла, никак не воплощенного и не выраженного. Так что природности культуре не только не миновать, тем более не подавить или уничтожить, ей этого не нужно. Конфликт между человеком и природой — это самоотрицание человека в варварстве, а вовсе не культура. Последнюю в отношении природы можно определить как принцип гармонии между человеком и природой. Культура — это такого рода гармония, которая допускает и даже предполагает преодоление чистой природности самого себя и окружающего мира. До известного предела гармония человека и природы в качестве куль­туры осуществляется в соответствие с определяющей ролью человека. Но эта роль менее

всего является человеческим произволом. Человек как бы вслушивается в природу, угады­вает ее смутные стремления и в результате обнаруживается, что это и есть то, к чему он сам стремится.