Глава 6 магия и магизм

С магией у современного человека очень часто связаны неопределенные представ­ления о чем-то таинственном, запретном, сверхъестественном и потустороннем. Самое по­разительное состоит в том, что магическое сегодня далеко не всегда отличается от религи­озного. Причем не только на уровне так называемого обыденного сознания. Сошлюсь, в частности, на такого знаменитого и авторитетного исследователя первобытной культуры, как Д. Д. Фрэзер. В своем главном труде «Золотая ветвь о он так характеризует магию: «Магическое мышление основывается на двух принципах. Первый из них гласит: подоб­ное производит подобное или следствие похоже на свою причину. Согласно второму прин­ципу, вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимо­действовать на расстоянии после прекращения прямого контакта. Первый принцип может быть назван законом подобия, а второй — законом соприкосновения или заражения». ²¹

На первый взгляд фрэзеровская характеристика магии при всей своей простоте и ясно­сти еще и неотразимо убедительна. Действительно, разве это не магическое действие, «когда индеец племени оджибвеев, желая навлечь на кого-то напасть, ... изготовляет изображение своего врага и вгоняет в его голову (или сердце) иглу ... в уверенности, что стоит игле ... пронзить куклу, как враг почувствует в этой части тела острую боль» ²² или «бесплодная женщина, желающая стать матерью, изготовляет деревянную куклу, которую держит на коленях, полагая, что это приведет к исполнению ее желания».²³Разумеется, перед нами самая настоящая магия, да еще и действия присущего ей закона подобия. Но пойдем немно­го дальше и вспомним, что сравнение, уподобление и отождествление лежат в основе мифа и мифологического мироотношения в целом. Все, что подобно другому, и есть другое и чем более они подобны, тем больше оснований их отождествить, — вот универсальный принцип первобытного мышления. Его действие можно обнаружить, скажем, при создании первобыт­ными людьми наскальных изображений, поскольку они не были только изображениями, но еще и знаменовали присутствие в пещере реальных быков и оленей (подобное вызывало подобное). Можно, конечно, что и делалось неоднократно, назвать наскальные изображения магическими. Но это будет шагом в сторону непомерного расширения сферы магического за счет религиозного, отождествлением с ней всей жизнедеятельности первобытных людей.

У магии было нечто существенно общее с другими сторонами первобытной культуры, но было и своеобразие. Его можно обнаружить в первую очередь тогда, когда магия будет противопоставлена религии. Противостоит же она ей не за счет действия законов подобия и

21. Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. — М., 1986. С. 19.

22. Там же. С. 21.

23. 1

    Там же. С. 21-22.

заражения. Онй-то, напротив, магию и религию объединяют, так как в свою очередь укоре­нены в мифологическом мироотношении.

Религия, и в этом ее своеобразие, ориентирована в мире, где основными параметрами являются хаос и космос, профанное и сакральное, на сакрально-космическую реальность. В той мере, в какой они космичны, она опирается на миф и ритуал. Олицетворением религии и религиозной жизни является жрец. Если сопоставить с религией магию, то обнаружится ее тяготение уже не к сакрально-космической, а к сакрально-хаотической реальности. Как и религия, магия устремлена за пределы профанно-человеческой реальности, ей тоже насущно необходим контакт со сверхчеловеческим миром. Таковым же может быть не только мир богов, но и мир демонов и других еще менее внятных и определенных сил хаоса. Соответ­ственно, в обращенности к этому миру магия вырабатывает свой ритуал, у нее есть свое подобие мифов. Соответственно, в центре магического ритуала стоит уже не жрец, а маг (колдун). Первобытные общины длительное время знали своего рода параллелизм религиоз­ной и магической жизни с их ритуалами и мифами, с фигурами жреца и мага. Вопрос о том, было ли параллельное сосуществование религии и магии исконным, остается открытым.

Есть основание предположить, что в глубоко архаичной первобытности религия и ма­гия совпадали, а если и различались, то как мало и непоследовательно выраженные тенден­ции. В пользу подобного утверждения говорит первоначально слабая различенность и про­тивопоставленность хаоса и космоса, профанного и сакрального. Не то, чтобы эти измерения когда-то вообще отсутствовали, но их взаимопереход оставался слишком мало фиксирован­ным и определенным. Первобытное сознание его точно не улавливало, было сумеречным и грезящим, легко распадалось, теряло всякую последовательность и с трудом к ней возвра­щалось. Скажем, грандиозность'дистанции между профанным и сакральным могла воспри­ниматься как невнятность присутствия сакрального, его подавляющее величие почти не различалось с хаотической безмерностью. С другой стороны, контакт профанного и сакраль­ного легко переходил в фамильярность. Тот, кто ощущал присутствие в себе сакрального, мог отождествить себя с присутствующим; поклоняющийся своим богам в значительной мере и был в своем представлении этими богами. Между прочим, весомым аргументом в пользу первоначальной сращенности и слитности религиозного и магического служит наличие во многих очень отсталых племенах с архаически первобытным укладом фигуры шамана. Кто он: жрец или маг? Это с точностью определить невозможно.

Там, где религия и магия разошлись и обнаружили разнонаправленность своих устрем­лений и свою внутреннюю разнопородность и несовместимость, там все равно не произошло вытеснения религией магии или наоборот. Мирно или немирно, они сосуществовали, состав­ляя два центра жизни первобытной общины. Причем главной и преобладающей, как прави­ло, была религия, магия же оставалась более или менее периферийной. Общину возглавлял царь-жрец, маг же, несмотря на все свое влияние, был фигурой полулегальной, теневой. Обратное если и было возможно, то лишь как неблагополучие, кризис или катастрофа дан­ной общины. Почему же магии и магу лучше было не выходить из тени?

Потому, прежде всего, что связь магии с сакрально-хаотическими силами была ненадеж­ной, двусмысленной и очень опасной, а в конечной перспективе и тупиковой. Если так можно выразиться, оправдание первобытной магии состояло в том, что мир сакрально-косми­ческий не был в полной мере божественно абсолютным. Космос родом из хаоса, боги вышли из него и когда-то уйдут в хаос. К тому же их космическая власть не абсолютна. Космос постоянно отбивается от хаоса и никогда до конца не может вытеснить и выдавить его из себя. Он со всех сторон окружен хаосом, последний лезет из всех щелей и трещин космичес­ки устроенного бытия. Особенно силен хаос ночью, в проклятых местах и т. д. и т. п. В этой ситуации у первобытных людей неизбывно возникала тяга ставить свечку, как мы бы сегод­ня сказали, и Богу, и нечистому, точнее же, космическим богам и хаотическим демонам. Но обращение к демонам вольно или невольно содержит в себе признание того, что существующее

Я

о

У.

О.

устроение мира ставится под вопрос. Хорошо еще, если магическая связь с демонами остава­лась подпольной и дополнительной к основному — служению богам общины. Таковой же она была для кого угодно, только не для мага. Последний делал ставку на сакрально­хаотические силы и этим противопоставлял себя религиозному ритуалу и жрецу как его центральной фигуре.

В этой противопоставленности осуществлялся и магический антиритуал. Очевидно, что его моменты, цели и результаты были иными, чем в религиозном ритуале. Прежде всего конечная цель магического ритуала не совпадала с целью религиозного даже формально. Если последний направлялся на обожение, то первый вовсе не стремился к превращению его участников в демонов и тем более к их поглощению хаосом. Хаос всегда рядом, уйти в него и не вернуться было проще простого. Магический ритуал преследовал другую цель, а именно господство с целью овладения сакральным и господства над ним, в крайнем случае получе­ния от него помощи и подпитки. Вся противоречивость и двусмысленность магического ритуала заключалась в том, что его участники пытались внедрить хаос в космическую жизнь. Хаосом улучшить свое положение в космически устроенном мире. Впрочем, «улучшить» — это слишком мягко сказано, во всяком случае по отношению к магу. У мага размах был совсем другой. Как и жрец, он шел по пути обожения, как и он, был посредником между профанным и сакральным мирами. И в этой своей промежуточности также делал шаг в сто­рону индивидуации. Однако далее начинаются принципиальные и непреодолимые раз­личия.

Одно из них обнаруживает себя в том обстоятельстве, что ритуально-магическая обра­щенность к сакрально-хаотическому состоит в заговорах и заклятьях, тогда как религиоз­ный ритуал немыслим без молитвы. В молитве жрец обращается к богам с просьбой, она в принципе просительна. Причем просить через молитву можно не все что взбредет в голову. Чтобы она оставалась молитвой, то есть была благочестивой, в ней всегда должен присут­ствовать момент ее соотнесенности не только и не столько с нуждами молящегося, сколько с волей божества. «Боже, даруй мне это, если оно мне во благо, каковое ведаешь только Ты». Подобные оговорки в настоящей молитве всегда присутствуют или подразумеваются. Иное дело магическое заклятье. Оно требовательно и принудительно. Тогда сразу же возникает вопрос, как это представитель профанного мира может принудить сакральные, пусть и хао­тические силы, откуда у него власть над ними? Из очень поздних, далеко послепервобытных источников нам известно, что маги изучают какие-то таинственные и запретные книги, погружаются в формулы и знаки. За всем этим стоит магическое преимущество тайноведе- ния, по существу особого рода знание. Знание это магам могут поведать сами демоны, оно может сохраниться у отдаленных потомков демонов, давно ставших людьми. Важнее, одна­ко, то, что демонический мир — это область злобно и бессмысленно буйствующих сил, которые длохо себя сознают, не способны к последовательности и расчету. К тому, что составляет преимущество космически-устроенного мира. Им и пользуется маг в попытке овладеть хаотически-сакральными силами. Его можно определить как космическое суще­ство, стремящееся использовать силы хаоса. В каком-то смысле маг представляет собой человека, который взял на себя задачу заклясть хаос по образу когда-то состоявшегося его божественного устроения. Однако его задача изначально самопротиворечива, так как через связь с сакрально-хаотическим миром он стремится к самосакрализации. Профанное же ни­когда не сможет собственными усилиями стать сакральным. Такие усилия не по его возмож­ностям.

Не случайно в нашем представлении маг в лучшем случае господствует над сверхчелове­ческими силами, почти безраздельно подчиняет их себе. Но эти силы никогда не становятся его силами, им самим, он насыщается ими через заклятье и заклинание, но они же и остав­ляют его. Причем в случае каких-то неверных действий мага могут расстаться с ним навсегда. И тогда не исключена ситуация пушкинского Черномора из «Руслана и Людмилы». Вчера он

всемогущее существо, способное одолеть все препятствия, сегодня же беспомощный и трясу­щийся карлик с огромной бородой. За этой и подобной ей ситуацией стоит невозможность обожения мага, к нему он способен приблизиться почти вплотную, но решающую черту не перейдет никогда. Любое магическое заклинание способно только укротить и подчинить хаотически-сакральные силы, но не пресуществить их в нечто космически устроенное, с тем чтобы впоследствии сделать силами самого мага. Маг — существо безблагодатное. Он господ­ствует над демонами, потому что перехитрил их, использует против них их же собственные силы. Они дали ему их в руки, и не в его возможностях изменить природу демонического. Да и власть мага над демонами и другими менее внятными реалиями хаоса безнадежно противо­речива. Чем более грозными и могущественными силами он овладевает, тем труднее и невы­полнимее становится задача господства над ними. Магический дромах, ошибка или небреж­ность — и для мага может быть все кончено, он окажется раздавленным подвластными ему существами. В итоге маг с некоторыми притязаниями выпускает джина из бутылки. Туда его загнали устрояющие космос боги и заповеди людям к сосуду не прикасаться. Маг, нарушив­ший эту заповедь, поворачивает вспять движение космического устроения или ускоряет и без того неизбежную хаотизацию космоса.

В нашей новоевропейской культуре давно получил распространение сказочный образ доброго волшебника. Этот волшебник, без сомнения, дальний потомок первобытного мага. Но путать их не стоит. Волшебство обыкновенно противопоставляется миру обыденному и привычному. Маг же был человеком, который не мог не ощущать своего разрыва или хотя бы напряженных отношений с религией, с ее жрецами, ритуалом, богами. Когда он был в силе и власти, вольно или невольно выступал в качестве богоборца. Представить себе мага во главе первобытной общины можно только через переиначивание всех ее мировоззренче­ских ориентиров, через торжество в ней тех начал, которые уничтожались, подавлялись или существовали в тени неофициальной или полуофициальной жизни. Такого рода переворот, последовательно осуществляемый, вел только к катастрофе. Представим себе, например, ритуал, в котором люди служат демонам. Но служить им можно только кровавыми жертво­приношениями, подкрепляющими в демонах разрушительно-демоническое. Если такой ри­туал еще и соединял людей с демонами, демонизировал их, то это означало усиление в них начала хаотического бешенства и всякого рода сил распада, смешения, в конечном счете небытия. Так что во всех отношениях магу и магии было лучше оставаться на периферии общинной жизни, лишь слегка заигрывая с сакрально-хаотическими силами, слегка допол­няя их присутствием основное и магистральное — непрерывно длящийся религиозный ри­туал, космизирующий хаос и сакрализирующий профанно-человеческий мир.

Часть четвертая КУЛЬТУРА ДРЕВНЕГО ВОСТОКА