- •Глава 1 понятие культуры
- •Глава 2
- •Глава 3 культура и религия
- •Глава 4 культура и природа
- •Глава 5 культура и идеология
- •Глава 6 типология и периодизация культуры
- •Глава 1 культурология, традиционный и научный историзм
- •Глава 2
- •Глава 9
- •Глава 1 первобытная культура и современность
- •Глава 2
- •Глава 3
- •Глава 5
- •Глава 6 магия и магизм
- •Глава 1 монументализм древневосточной культуры
- •Глава 2
- •Глава 3
- •Глава 4 душа древневосточного человека
- •Глава 5
- •Глава 1 античная культура и полис
- •Глава 2 тема судьбы в античности
- •Глава 3
- •Глава 4 древнегреческий эпос
- •Глава 5 возникновение философии
- •Глава 6
- •Глава 7 античная трагедия
- •Глава 8
- •Глава 9 римская античность
- •Глава 1 античные предпосылки средневековой культуры
- •Глава 2 средневековая культура и христианство
- •Глава 3
- •Глава 4 культура раннего средневековья
- •Глава 5
- •Глава 6 высокое средневековье. Бюргерская культура
- •Глава 7
- •Глава 8 кризис средневековой культуры
- •Глава 1
- •Глава 2 движение гуманистов
- •Глава 3 пополан, кондотьер, художник
- •Глава 4 кризис гуманизма
- •Глава 1
- •Глава 2 реформация как реакция на возрождение
- •Глава 3
- •Глава 1 новые основания антропоцентризма
- •Глава 2
- •Глава 3
- •Глава 4 романтическое течение в культуре
- •Глава 5 западная культура XIX века
- •Глава 6
- •Часть 11
- •Глава 1
- •Глава 2 русская культура и природа
- •Глава 3 культура киевской руси
- •Глава 4 культура московской руси
- •Глава 5
- •Глава 6
- •Глава 7
- •Глава 8
- •Глава 1 понятие культуры 8
- •6 Бытие. 2:19, 20.
- •77Саксонское зерцало. — м., 1985. С. 44.
- •86М Песнь о Роладе. Clxxiv, 2370-2372. // Западноевропейский эпос. — ji, 1977. С. 662.
- •103 Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). — м., 1985. С. 219-220.
Глава 4 душа древневосточного человека
Несмотря на то, что в древневосточной культуре началось преодоление монументальноцелостного «мы-бытия», свойственного первобытной общине, и древневосточный человек сделал на этом пути очень значимые шаги, ему было еще очень далеко до появления устойчивого' «я-бытия» и укорененного в самом себе индивидуального самоощущения. Никакой «яйности» у древнего египтянина, шумера или аккадца не было. Центрированность души самое собой, самотождественность как «я»в«я» и, соответственно, действия человека как исходящие из него самого — подобные представления оставались делом далекого будущего. Древневосточный человек по-прежнему говорил себе «ты» и ощущал свою прикрепленность к чему-то внешнему. Душа все еще отдавала себя миру, а не вбирала его в себя. Правда, говорил себе «ты» человек на Древнем Востоке несколько в ином смысле, чем в первобытности. Такими уж развернутыми данными, каким образом осуществлялось «ты-бытие» древневосточного человека, мы не располагаем. Но некоторые свидетельства, и в частности древнеегипетские, сохранились.
В соответствии с ними древний египтянин мыслил себе человеческую душу далеко от какого-то подобия единства, центрированности, сфокусированности. По его представлениям в человеке и с человеком жило несколько душ. Одна из них — «ка», другая — «ах», третья — «ба». «Ка», видимо, первоначально выражала жизненную силу, могущество, мощь богов и царей. Впоследствии «ка» приобретает черты некоего alter ego, второго «я» каждого человека. Между «ка», «ах» и «ба» трудно провести четкие разграничительные линии. Противоречивыми и расплывчатыми, несомненно, были не только тексты, но и сами представления древних египтян о трех человеческих душах. «Ах» (переводится как «блаженный, просветленный») выражала собой загробное воплощение человека, его небесную сущность. Опять-таки, вначале в «ах», по древнеегипетским верованиям, превращался после своей смерти фараон, впоследствии — каждый египтянин. Чем отличается «ба» от «ка», сказать трудно. Это тоже жизненная сила первоначально богов, фараонов, потом всех людей. Видимо, «ба» наиболее отделена от своего носителя, поскольку у богов она воплощалась в животных (в крокодила — у Себека, барана — у Осириса, кошку — у Бастета и т. д.). Во всяком случае душа у человека не одна, их несколько, а значит, и несколько жизненных центров. Как они между собой соотносятся, нам неизвестно. Но вряд ли между ними существуют устойчивая координация и субординация. Скорее всего древний египтянин мыслил себя попеременно соотнесенным с каждой из своих душ. Они, и, похоже, прежде всего «ка», были его собеседниками, «вечными спутниками».
С «ка» как душой советовались, к ней обращались с сетованиями и т. д. Подобные обращения не чужды и современному человеку. Любой из нас время от времени смотрит на себя со стороны, ставит под сомнение свои поступки, ищет в себе изъяны или достоинства
и т. п. Олнако наша внутренняя речь всегда остается именно нашей речью, исходящей от нашего «я*. Как правило, мы восклицаем по поводу себя нечто наподобие: «Что я наделал!» и гораздо реже: «Что ты наделал!». Наше обращение к себе на «ты» всегда условно. Оно связано с самоовнешнением, попыткой отделиться от себя. Это происходит в состоянии неприятия собственной личности и ее проявлений или, наоборот, служит проявлением крайнего самодовольства. Ничего комичнее и отвратительнее, чем обращение к себе глядящегося в зеркало Павла Ивановича Чичикова: «Мордашка ты эдакой», придумать невозможно. Отвращение наше связано с тем, в частности, что Павел Иванович настолько заигрался с собой, что буквально объяснился себе в любви и приязни. Подобное позволительно только в отношении к другому. Себя же отличать от себя же можно, только непрерывно восстанавливая свою самотождественность. Как раз эту самотождественность древний египтянин и не удерживал, а точнее, ее не достигал. Для него обращение к себе становилось обращением к собственной душе, которая от обращающегося отделялась, превращаясь в нечто близкое двойнику. Со своим двойником — «ка» — египтянин был на «ты», но и для двойника он был тоже «ты». Видимо, внутренняя речь египтянина была попеременным «тыканием» двух собеседников, в процессе которого осмыслялись жизненные ситуации. Самое сложное в этом случае понять, что отношение между человеком и его «ка» не было отношением «я» и «ты», а именно «ты» и «ты». Реплики каждого из них как бы никому не принадлежали, исходя из пустоты и невнятности. Человек ощущал себя и приходил к себе не в самообращенности, а в обращенности к своему двойнику «ка». Он узнавал себя под его «взглядом». Реплика, обращенная к «ка», и готовность услышать его ответ различали человека от его окружения. Теперь, в отличие от первобытных людей, он жил не под «диктовку» богов, им уже мыслили не боги, а он сам. Только это мышление требовало самораздвоенности и двойничества. В нем появилась несвойственная первобытной душе фиксированность. Душа фиксировала присутствие в себе и рядом с собой своего двойника «ка». Но и двойник фиксировал душу в качестве своего собеседника. Их непрерывный диалог был обменом репликами, а не чистым слушанием человеком богов, повторением и исполнением услышанного. В результате человека нельзя свести только к телу божественной души. Конечно, здесь еще не душа с душою говорит, нет взаимообращенности человеческой и божественной души, но нет и полной ра- створенности человечески-телесного в божественно-душевном. Между человеком и божеством появляется посредствующее звено — душа, которая и принадлежит и не принадлежит человеку, есть он сам и в то же время иное по отношению к нему.
Душу древнего египтянина, точнее, его «ка* можно представить как промежуточную инстанцию между человеком-рабом и его земным богом-фараоном. Поскольку человек по своей природе раб, т. е. ничтожество, не в нем находится источник его собственного существования. Этим источником является божественный царь, в котором сконденсирована полнота божественности. Но, с другой стороны, человека нельзя свести и к полному ничто. В нем присутствует хотя бы ощущение собственного ничтожества, стремление восполнить его в фараоне, почитание фараона и благодарность ему за неизреченное милосердие. Таким образом, человек-раб находится в промежутке существования и несуществования, он есть и его нет. Есть, потому что ему дана душа, нет — так как она не тождественна самому человеку, полуотделена от него в качестве «ка». В принципе, «ка» может оставить человека, и тогда он будет полностью дезориентирован и окончательно уйдет в небытие хаоса. Более распространенной вещью, видимо, были противоречия и несогласия между человеком и его душой, споры и конфликты. Гармония же человека и «ка» означала его праведность, в конечном счете — встречу с фараоном и пребывание в нем. Сохранились древнеегипетские тексты, в которых прямо указывается на непосредственную связь между царем-богом и ра- бом-человеком через посредство «ка». В одном из них даже утверждается, что «царь — есть “ка” и его уста — изобилие». Конечно, здесь речь идет не о полной тождественности царя- бога и «ка» каждого египтянина. Фараон есть животворящая сила и душа своего тела —
Египта. В отдельных же людях «ка» присутствует в качестве посланцев и своего рода «наместников» фараона. Она обеспечивает их жизненной силой и энергией, но в какой-то степени «ка» выступает и как сам раб, которому она принадлежит. Получается, что ничтожествующий раб не только отделен от божественного царя пропастью, но и связан с ним неразрывной нитью, более того, является самим божественным царем, его частичкой. Во всяком случае дуновение божества до раба долетает, становится воздухом, которым он дышит. Душа же и дыхание в архаических представлениях, идущих из первобытности, одно и то же.
Если древний египтянин различал в себе не просто душу и тело (такое различение со временем станет общезначимым и само собой разумеющимся как на Востоке, так и на Западе), но еще и самого себя и свою душу — «ка», возникает вопрос: что из себя представляла эта человеческая самость в ее отличии от души? Хотя бы частично и приблизительно ответить на этот вопрос позволяет обращение к одному древнеегипетскому тексту, который не совсем точно принято называть сказкой «Два брата». В этом полуфольклорном тексте хотя и повествуется о двух братьях, старшем — Акупе и младшем — Бате, но основное внимание уделяется младшему брату. На протяжении повествования на его долю выпадает ряд суровых испытаний. Вначале он чуть не поплатился жизнью, оклеветанный женой Акупа. Затем его легкомысленно и предательски губит жена, специально созданная для Баты по повелению верховного бога. Самое характерное и важное для нас касается того, как отомстил своей жене возвращенный к жизни братом Бата. Первоначально он превращается в огромного быка и Акуп отводит его к фараону, чьей наложницей стала жена Баты. По ее просьбе фараон распоряжается убить быка после того, как она узнает в нем Вату. Тогда из двух капель бычьей крови перед самыми воротами фараонова дворца вырастают два дерева. Они также обличают жену Баты и также уничтожаются поддавшимся на ее уговоры фараоном. Наконец, Бата предпринимает свое самое удивительное, и надо сказать, способное обескуражить кого угодно, но не древнего египтянина, превращение. Когда рубят деревья, он в качестве крохотной щепки попадает в рот присутствовавшей при этом бывшей жены. Жена беременеет и в положенное время рожает Бату. Выросший Бата призывает ее к суду, и суд решает дело в пользу Баты. Такова сюжетная канва интересующей нас части сказки «Два брата».
Помимо того, что в ней присутствуют обычные для такого рода текстов превращения, сказка содержит в себе и своеобразно египетские ходы. Скажем, если самими по себе невероятными превращениями в сказке никого не удивишь, то превращение Баты сразу в два дерева вызывает вопросы. Все-таки Бата, несмотря на все свое оборотничество, один. А тут он на наших глазах раздваивается и к тому же беседует со своей неверной женой. Что, они говорят с ней хором, поочередно или же Бата присутствует в одном из деревьев? Такие вопросы обращает к древнеегипетскому тексту наш здравый смысл. Однако вряд ли древний египтянин был бы готов на них ответить. Скорее всего они остались бы ему непонятными. «Ну, да — мог бы он ответить, — деревьев два. Но разве Бата один? Есть он сам, есть и его душа, которая, кстати говоря, длительное время пребывала в цветке кедра, а не в груди у Баты*. Так что он представляет собой некоторый неопределенный образ, то двоящийся, то фокусирующийся, но по сути находящийся по ту сторону единичности или множественности.
Еще более поразительно последнее превращение Баты. Согласимся, стать сыном собственной жены с тем, чтобы уже в качестве сына пытаться погубить ее — это уж слишком. Кто же он тогда такой, наш Бата, если он побывал быком, деревьями, сыном своей жены, а значит, и сыном двух матерей сразу? Как его зафиксировать и идентифицировать? Видимо, никак. Труд фиксации и идентификации будет напрасным потому, что Бата сам по себе, в своей самости, — это неопределенное нечто или, что то же самое, порыв и устремленность какой-то темной и бессознательной силы и энергии. Она не ведает самое себя и не может дать отчета в своих действиях и намерениях. Вроде бы действия Баты целеустремленны.
направлены на праведное возмездие. Но перед нами странная целеустремленность. Она пред. став л лет собой порыв, который влечет за собой Бату, владеет им до такой степени, что он трансформируется в самые различные, ничем, кроме мести, между собой не связанные состояния. В конце концов становится непонятно, кто же все-таки мстит неверной жене Баты: он сам, стоящая за ним или живущая в нем и независимая от него сила. Скорее всего последнее. Эту силу можно обуздать и прояснить для самое себя только через душу-собесед- ницу. Человек в Древнем Египте пока еще существует не сам для себя, а для души — «ка», так же как и она для него. Они взаимно удостоверяют и вызывают друг друга к существованию. Древнему египтянину ничего не сказали бы знаменитые тютчевские строчки: «Лишь жить в себе самом умей, есть целый мир в душе твоей». Как раз жил он не в себе, а в «ка» и фараоне, и целый мир открывался ему только через собеседование с душой и поклонение фараону.
Представление о наличии у каждого человека его двоййика-души или душ, не совпадающих с человеческой самостью, не является исключительно древнеегипетским, хотя именно Древний Египет оставил о нем самые внятные свидетельства. Вместе с тем существовали древневосточные культуры, от которых никаких свидетельств о душе-двойнике в египетском смысле не сохранилось. Но это не означает, что в них возникли представления об индивидуальной самотождественности человека, о том, что у него есть собственная, принадлежащая ему и служащая источником человеческих действий, душа. Так, в текстах шумероаккадской культуры Древней Месопотамии, хотя никаких свидетельств о двойниках наподобие «ка» не сохранилось, тем не менее внятно звучит тема человеческого ничтожества и несамодостаточности, требующих восполнения. Восполняют же их не души, наподобие «ка», «ба» и «ах», а личные боги. Они не принадлежат непосредственно к общемесопотамскому пантеону богов, отделены они и от главных богов того или иного месопотамского города. Личные боги обыкновенно очень незначительны и малозаметны на фоне своих небесных собратьев. Их культ справлялся в домашних условиях семьею или отдельными ее членами. Отношения с личными богами или божком могли быть близкими, почти интимными. Их можно было не только просить и молить, но и укорять, чуть ли не угрожать им. Сами по себе эти боги обладали очень ограниченными возможностями. Как правило, они выступали посредниками между людьми и главными богами. Они ходатайствовали по делам своих подопечных, старались замолвить за них слово, но и передавали им повеления главных богов. Общались с домашними личными богами повседневно, они были своего рода членами семьи и даже некоторым подобием двойников людей. Им, так же как «ка», «ба* и «ах», была присуща полуотделенность от человека. Они были не только и не столько самостоятельными богами, которым предстояли рабы-люди, сколько божественным началом в человеке, а если и не в нем самом, то пребывающем от него поблизости, обращенным к нему и в какой-то мере пронизывающим его. Насколько можно судить, древние египтяне никакого подобия культа по отношению к своим душам «ка», «ба» и «ах» не устраивали. В Месопотамии же богам создавались алтари и приносились скромные, видимо, жертвоприношения. Возможно, это свидетельствует о большей приниженности и умаленности шумеров и аккадцев по сравнению с египтянами. Они и богов-то не осмелились сделать людьми, хотя и спустили их с неба на земные троны и относились к ним как к земным властителям. Похоже, что шумеры и аккадцы все нерабское в человеке, хотя бы намекающее на существование 1 существенность человека-раба, стремились отдать богам. Свое «ка» египтянин замыкал на фараона, оно было соприродно ему и мистически с ним соединялось. Шумерам же и аккадцам, будь у них двойники типа «ка», замыкать их было бы не на кого. Они не знали живых людей, почитаемых за богов, и поэтому собеседниками и двойниками самих себя жители Месопотамии могли делать только богов, а не собственные и не совпадающие с ними души.
Когда речь идет об отсутствии у древневосточного человека самотождественности и единства самосознания, не нужно представлять себе дело таким образом, что каждый египтянин, хетт, ассириец, шумер или аккадец, размышляя, что называется, заговаривались, попеременно произнося слова и выслушивая их от лица одного и другого собеседника. Двойниче- ство это принцип организации души, ее структурирования, который вовсе не требовал буквального и внешне выраженного спора или разговора раздвоенного человека. Древневосточный человек говорил и мыслил, на первый взгляд, так же, как и современные люди. Он употреблял слова и формулировал мысли, однако осмысление им своей умственной работы было в корне иным. Давая себе знать о собственных размышлениях, древневосточный человек одни свои мысли и образы относил к самому себе, другие приписывал душе — «ка». Распространенное в Древнем Египте выражение «советоваться со своей душой» означало сопоставлять свои желания, намерения, планы с тем, что принято, положено делать в таких случаях, что считается мудрым, достойным и благочестивым. Последнее, всплывая в душе древневосточного человека, относилось им к пожеланиям и установлениям «ка» (Египет) или личных богов (Месопотамия). Как видим, различие между человеком и его душой в данном случае — это различие между тем, к чему человек расположен, и тем, что должно. В свое же время зазор между ними осмыслялся как несовпадение профанно-чедовеческой и сакрально-божественной реальности. Понятно, что люди по возможности стремились быть в согласии с последней, умиротворяя тем свое «ка» или своих личных богов.